Арт-портал гУрУ совмпестно с издательством Саммит-книга публикует отрывки из новой книги Игоря Завилинского «Не смей сдыхать, пока не исполнил мечту!».
Новый роман рассказывает о детстве двух мальчиков – Вито и Анджело, которое проходило в послевоенной Италии и об их мечте покорить самую опасную в мире гору – гималайский восьмитысячник Аннапурну. Однако обстоятельства сложились так, что к реализации своей мечты Вито и Анджело смогли приблизится, когда им уже было за семьдесят.
— Анджело!
Анджело казалось, что он еще и не успел закрыть глаза. Нет, вернее, не «казалось», а это была абсолютная уверенность в том, что происходит ужасная ошибка, и что зовут кого-то другого, или вовсе другого Анджело, которых в этих краях немало. К нему лично это не могло относиться потому что… ну, не могло и всё тут. Мальчик раздраженно перевернулся на другой бок и замер в ожидании чуда: и его больше не позовут, отстанут от него, или ему и вовсе это приснилось. И в момент, когда напряженное ожидание начало его отпускать, и нега сна радостно возвращаться, когда ноги расслабились и из напряженного как сжатая пружина «калачика» тело стало возвращаться в привычную, растянутую по диагонали кровати, позу, как приговор прозвучало громче прежнего и разделенное, наверное, для большего понимания, по слогам:
— Ан-дже-ло!
Анджело проснулся. Ну, по крайней мере, в части связи с реальностью. Не было сомнений в том, что зовут именно его, было полное понимание, что внизу стоит его друг Вито, более того — мальчик догадывался, насколько зол замерший товарищ, и всей душой проникался сочувствием к нему. Но ниже головы команды не поступали, все сигналы и импульсы, активно отправляемые мозгом к телу, затухали как раз в том месте, где шея уходила под теплое старое шерстяное одеяло, и подросток оставался неподвижен. Анджело точно знал, что встанет, но он был абсолютно уверен, что через пять минут ему это будет сделать значительно легче. Это была очень удачная мысль — не отказаться от выполнения своего долга перед другом, а просто немного отсрочить его исполнение.
— Анджело, подлец! Мне холодно!
Вито, а это именно он стоял под окном своего друга, ненавидел холод, даже в таком майском его проявлении. Мальчик готов был терпеть голод, усталость от многочасовой ходьбы и даже зубную боль, но холод он не мог принять. Холод парализовал его тело и мысли, заставляя думать только об одном — о тепле. Обиднее всего было то, что именно непереносимость холода трактовалась всеми как избалованность или излишняя нежность. Для парня, выросшего в окружении четырех женщин, это всегда было очень болезненно. Все и без того с малолетства дразнили Вито и за его всегда выглаженную одежду, что в их местах было пижонством, и за сытные обеды в школьном ранце, и за жёсткий график, по которому он жил, не имея никакой возможности для маневра. А тут еще проклятая, близкая к Абсолюту, непереносимость холода. Все попытки скрыть этот, убийственный для репутации шестнадцатилетнего подростка, недостаток в местности, где на неуместный ночной лай все просят заткнуться собаку по имени, было бесполезно.
— Анджело! Давай!
Голос Вито, пройдя стадию гнева, становился все более жалостливым. И последнее «давай» просто умоляло Анджело сжалиться и, если не сразу выйти, то хотя бы подарить надежду на то, что он был услышан. Младший на пару лет товарищ, конечно, знал о сложных отношениях Вито с прохладой, но всегда помалкивал об этом, не столько из опасения получить щелбан, сколько из привитой дедом, а возможно, и врожденной, деликатности: мальчик уже в столь юном возрасте мудро полагал, что каждый имеет право на свои особенности. В конце концов, его собственный страх перед высотой не был признаком трусости в целом, а лишь конкретным отношением к вполне конкретной ситуации, которое к тому же, как и теплолюбивость Вито, никак не зависело от него самого. Уж что Бог дал, как говорится.
— Не ори! Разбудишь всех. Иду, — наконец-то отозвался Анджело, с интонацией, словно он и сразу был не прочь встать и весь этот шум его друг поднимает совершенно зря, ставя под угрозу выполнение их ночных планов.
Убедившись в том, что Анджело проснулся, Вито замолчал. Слыша скрипение пола в доме, подтверждающее скорое появление друга, он старался отвлечься от мыслей о холоде и рассматривал необычайно звездное сегодня небо. А рассматривать было что — после двух недель сплошных дождей, пожалуй, это была первая ясная ночь. Звезды, словно дети, что провели четырнадцать дней в душных домах, переиграв во все возможные и невозможные игры и уже сводя родителей с ума, наконецто вырвались на волю и рассыпались по небу во всем многообразии сочетаний.
В отличии от городских детей, для которых звёздное небо, оттененное огнями мегаполиса, может в моменты деревенского обнажения претендовать на статус «чуда», Вито не воспринимал звездное небо как нечто бесконечное и далекое. Напротив, он относился к нему как к вполне явной и почти осязаемой крыше своего небольшого мира: космос накрывал их деревню словно большая чашка, с расписанным звездами дном — это было красиво, и даже завораживающе в такие ночи, но возбуждали в голове деревенского подростка вполне земные мысли о завтрашней погоде, не уводя его в сторону космоса.
— Ну, что? Приехали? — хриплым голосом спросил Вито в сторону скрипящей под ногами Анджело лестницей.
— Да, поздно вечером. А сколько сейчас?
— Половина второго, — стараясь скрыть дрожь, звенел Вито. — Что делают?
— Да, пока ничего особенного, — замешкался Андже- ло, чьи сведения о происходящем в баре устарели на пару тех часов, что он успел поспать, — Моются. Дженарро что-то стряпает им.
Анджело никогда не называл Дженарро дедушкой. Собственно, тот, в свои шестьдесят с небольшим, и не осо- бо походил на деда — крепкий коренастый мужчина, возраст которого смог отвоевать для себя лишь седину на его голове и в короткой то ли щетине, то ли бороде. Дженарро всегда жил по своим правилам, не признавая авторитетов и чужих мнений, что позволило ему в своё время избежать очарования популизмом Муссолини. Впрочем, живя в альпийской деревне на северо-западе Италии, в пересечении трёх границ, Дженарро не оставил Дуче ни единого шанса завоевать свое сердце яркими речами. Национализм был чужд Дженарро как и моногамия: пестрота его родословной была подобна разнообразию его личной жизни. Последнее при этом, не было легкомысли- ем или распущенностью — просто Дженарро свою жизнь всегда воспринимал как отель на альпийском курорте: для всех там находилось место, всем было уютно и тепло, но, по истечению срока отпуска, «постояльцы» съезжали — кто до следующего года, кто насовсем. Жизнь его шла размеренно и вполне благополучно. Со временем он обзавелся небольшими, на пять комнат, апартаментами, которые, вместе с услугами проводника в горах, позволяли ему вести вполне достойный образ жизни, даже когда Европу охватила война. В целом все годы его жизни были довольно стабильными и в чем-то даже монотонными, и лишь один год, а именно 1943, не вписывался в эту картину, словно попал из чей-то чужой жизни. В этот год с Дженарро случилось два удивительных преобразования, два поразительных скачка: он стал героем антифашистского сопротивления, ни разу не взяв ружья, и стал дедом, не будучи отцом.
Ну, обо всем по порядку. Будучи равнодушным к итальянским фашистам, а тем более — к немецким нацистам, Дженарро в жарких сороковых годах занимал довольно созерцательную позицию и воспринимал людей лишь по их отношению к себе, а не в силу их политической принадлежности или убеждений. За многие годы жизни в горах, среди его немногочисленных друзей и большого количества постояльцев были разные люди — от детей еврейских промышленников из Генуи до офицеров Бундесвера, приезжавших оттачивать свои альпийские навыки.
Но в один из мартовских дней к нему пришли французские партизаны, и он даже не подумал им отказывать — всякий, постучавший к нему в дверь, был его гостем и мог рассчитывать на помощь в его доме и в его горах. Таким образом, то, что потом трактовали как героизм, было просто частью его принципов. Конечно, если бы партизан нашли в его доме, то никто бы не оценил бы изящности его поступков, и итог был бы печальным. Дженарро это прекрасно понимал, но упрямо делал по-своему, даже, если это несло риск его спокойной жизни.
Со временем его маленькая гостиница стала надежным убежищем для членов антифашистской Francs-Tireurs et Partisans1, которым Дженарро сочувствовал и помо- гал не столько в силу их убеждений, сколько по причине юного возраста партизан. Уже после войны благодарные коммунисты, составлявшие костяк этих отрядов, возвели скромную лепту Дженарро в победу над фашизмом, в под- виг и даже умудрились без спроса принять его в члены коммунистической партии Франции.
Правда, к тому времени, Дженарро было уже не до славы — ведь на него «свалился» внук. Вернее, сначала в том же 43-м, «свалилась» неизвестная до того дочь. Восемнадцатилетняя девочка с уже кругленьким животиком стояла в дверях его гостиницы и смотрела на Дженарро взглядом его покойной матери. Сходство было настолько оче- видным, что новоиспеченный отец вступил в свои обязан- ности без сомнений и промедлений. Бедняга так увлекся своими новыми хлопотами, что лишь на второй день за- дался вопросом о матери своей дочери: не то чтобы он со- всем не догадывался о ком речь, но скажем так, — у него были два-три варианта. Что уже говорить об отце буду- щего ребенка — о нем Дженарро так и не спросил. А через пару месяцев всему этому новоиспеченному семейству пришлось бежать: партизаны предупредили, что информация о дружбе Дженарро с партизанами каким-то образом дошла до властей. Сведения были предварительными, и будь Дженарро один, то наверняка пренебрег бы этим предупреждением. Однако его мобильность и, в какой-то степени, наглость, с появлением беременной дочери резко поубавилась и скорый на решения папа-дед, оставив гостиницу на соседского парня, который уже несколько лет помогал ему, уехал с дочерью на юг.
Продолжение следует 14.02.2020
