Я тебя люблю, повторила она. Что случилось, сладенький?…
— Ничего, ничего, я скоро вернусь, — он побежал по лесенке наверх, потому что больше отступить было некуда.
— Дима, если ты хочешь поиграть в рейнджера и спасенную заложницу, то я оценила, — пропела жена. — Я жду моего спасителя в спальне…
Наверху он какое-то время тупо разглядывал включенный ноутбук. Там в подозрительно знакомом окошке прыгали смайлики и рекламные баннеры. Здешний Забродин, как видно, не двигал науку, и не нуждался в книжных полках. Вместо грамот и поздравительных адресов, синоптик встретил на стенке крайне интересный документ девятилетней давности. Госдепартамент Соединенных Штатов, учитывая особые заслуги мистера Забродина в развитии экономики страны, досрочно предоставляет ему грин-карту, бла-бла-бла, боже, храни америку…
На фотографиях – незнакомые люди. А вот кое-что существенное. Вырезка из газеты.
«…Экономический эффект от использования «эффекта Забродина» уже в первый год составил шестнадцать миллионов долларов…»
Похоже, я – крутой бизнесмен, похвалил себя синоптик. А моя жена – потрясающая мулатка. Я живу в какой-то офигительной Санта-Барбаре, на берегу океана. У меня завтра собрание акционеров. И «бентли» в гараже. Обалдеть.
Он кинул взгляд на часы, придвинул к себе телефон. По его подсчетам, в России занимался рассвет. Потому что, в этом мире тоже тикали часы. Этот мир, по каким-то причинам, тоже устраивал Главного игрока…
Забродин обзвонил в России всех, кто мог хоть что-то сказать про его бывшую жену. Некоторые визжали от радости, заслышав его голос, но помочь не могли. Другие мрачнели и посылали в эротические прогулки. Ягминас оказался жив-здоров, он прекрасно помнил совместные походы, и похвалил Забродина за пять стипендий, которые тот, заокеанский буржуй, выплачивал российским студентам. Но Ягминас упомянул еще кое-что.
— Дмитрий Эдуардович, с вашей стороны это была отчаянная смелость, поехать туда вторично.
— А разве я ездил вторично? – обмер синоптик.
— Вы смеетесь надо мной? Каспарян до сих пор вспоминает, как вы вдвоем там торчали неделю. Я вас прекрасно понимаю, вы так надеялись вернуть свою…супругу.
— Так вы помните?! Вы мне верите, что у меня была жена?
— Почему я своим глазам не должен доверять? – изумился Пятрас. – Красивая женщина, и вдобавок, она кормила меня грибным супом. Очень вкусным. Алло, Дмитрий, вы слышите?
— Минутку, подождите минутку, — пролепетал синоптик.
Возможно, это и есть мой мир, сказал он себе. Здесь хоть кто-то ее помнит. Здесь я ближе к цели. Надо остаться здесь.
Но неожиданно для себя спросил:
— Профессор, не можете вспомнить, когда вы приходили к нам в гости? До первой нашей экспедиции или после?
— И до, и после, — немедленно ответил собеседник. – Только я вас сразу предупреждал, что разлука не поможет вернуть женщину. Вы тогда обиделись. Вы полагали, что три месяца врозь позволят вам осознать вашу истинную близость и нужду друг в друге…
Прижимая к уху трубку, Забродин прошлепал вниз, нащупал на столике бутылку со знакомой этикеткой. Виски шаровой молнией скатился в желудок, и жгучей волной ринулся по сосудам в мозг.
— Вы хотите сказать, что она просто бросила меня? Она не исчезала?
— Странная беседа для семи утра, — хмыкнул профессор. – Впрочем, парадоксы – моя специальность. Мне удивительно, что вы себя до сих пор мучаете. Хотите честно? Еще до того, как она увлеклась Каспаряном, я вас пожалел. Но тогда вы не хотели меня слушать. Я сразу себе сказал: парень с колоссальным потенциалом, светлая голова, но поступает как старый ведун, герой поэмы Пушкина. Вы все швыряли к ее ногам, пытаясь разжечь чувство, которого в ней не тлело!…
— Так Юлька ушла к Каспаряну? – синоптик сделал еще один долгий глоток.
Итак, он нашел ее. И снова потерял.
— Ради чего мы все живем? – задумчиво произнес Пятрас. – Мы – я имею в виду мужчин, способных менять мир. А вы, Дмитрий, многое изменили в лучшую сторону. Причем, вы изменились сами, как только прекратили что-то доказывать своей бывшей жене.
— Пятрас…разве вы не любите свою семью?
— Люблю… — на том конце провода щелкнула зажигалка. Прежний Ягминас не курил. — Люблю, если вам угодно пользоваться романтическими эвфемизмами. Но мы с вами – ученые. Религиозные фанатики, так? В таком случае, давайте определимся с терминологией. Я девятнадцать лет живу с женщиной, с которой мне комфортно. Потому что она развивается вместе со мной. Ее мир постоянно меняется, как растущее дерево. Мое дерево, смею надеяться, тоже дает новые побеги. Мы изучаем друг друга, мы каждый день новые. Если бы нас заперли в самом красивом дворце, лишили бы творчества и общения с миром, очень скоро мы бы осточертели друг другу. Вот что я называю любовью… Алло, Дмитрий, вы здесь?
Синоптик нажал кнопку сброса.
Его Юльки Забродиной не было в этом замечательном калифорнийском раю. Где-то в России жила Юлия Каспарян. Этот мир его больше не интересовал.
И дверь послушно распахнулась в хвойное безмолвие.
В который раз – гниющие кряжи лиственниц, кудряшки кедров и погрязший в болоте, мегалит. В который раз – молчаливое общение с камнем. Да и камень ли это?…
— Если ты Бог, — крикнул в небо Забродин, — то ты в ответе за всех нас! Это ты придумал, что она погибла! Ты думаешь, ты купил меня, да? Хрен там! Не нужны мне эти деньги, и кафедра, и членство можешь забрать! И бабы мне твои не нужны. Я хотел ее вернуть назад, ты слышишь?!…
— Шиш…шиш…шиш… — отозвались сосновые волны.
Он шагнул внутрь кромлеха.
Забродин ожидал, что угодит в очередную незнакомую квартиру. Поэтому узкий коридор, забитый людьми, его здорово напугал. Мужчины и женщины, все разные, толстые, тощие, старые и полудети, сидели и стояли плотно спрессованной массой. И все глазели на него, напряженно, но не агрессивно, а с какой-то единой печатью обреченности.
— Дмитрий Эдуардович, передохнете? Или следующего?
Этот звонкий голос он не забыл. Лиза Саартоги, повзрослевшая, располневшая за четырнадцать лет. Узкая душная комната, плакаты с внутренностями человека, анатомические схемы, две кушетки, стол под лампой. Над столом – икона в окладе, горящая лампадка. Лиза сделала пометку в толстом гроссбухе, выскочила в коридор и топнула ногой. Толпа с той стороны приглушенно гудела.
— Ой, Дмитрий Эдуардович, вы бы халат одели… Товарищи, прекратите шум! Никого не примем, пока не станет тихо!
Синоптик никак не мог взять в толк, чего от него добиваются. Но решил плыть по течению, покорно подставил руки, облачился в хрустящий медицинский халат. Профессия врача его никогда не привлекала, следовало бежать, пока не поздно…
Он обернулся. Спасительная дверь притаилась за ширмой. Дверь его не бросила.
— Заходим следующие трое. Только женщины, товарищи! Мужчины – после! – энергично распоряжалась Лиза.
В кабинет бочком ввернулись трое, измученные ожиданием, какие-то потухшие. Две пожилые, рыхлые тетки и одна миловидная, с повязкой на горле. Повинуясь указаниям Лизы, записались в журнале, рядком уселись на кушетку.
— Что…что я должен делать? – Забродин схватил помощницу за рукав. На кармашке ее халата прочел «Администратор. Дом целителей «Рука в руке»
— Как что?… — Лиза поманила девушку с забинтованным горлом. – Так, вы у нас впервые? Нет, можете дальше не раздеваться. Достаточно оголить до локтя левую руку. Если будут неприятные ощущения, сразу предупредите. Если захочется спать – не пугайтесь, спите…
И развернулась к нему.
— Доктор, ее история болезни на столе. Диффузный токсический зоб, проходит радионуклидную терапию, улучшений нет…
Неожиданно синоптик протрезвел. Вдохнул запах смертельного недуга, утонул в наркотических, опустошенных зрачках пациентки.
«Рука в руке».
И взял девушку за руку. Она доверчиво вложила в его грязную лапу свою истонченную розовую ладонь. Сквозь бледную кожу проступали сосуды, ногти были обгрызены с мясом.
Рука в руке. Ничего больше делать не надо. Забродин не заметил, когда девушка стала клониться на сторону. Зато администратор была начеку, мгновенно выпрыгнула, подхватила за плечи, закутала пациентке ноги. Девушка спала.
— Дмитрий Эдуардович, кивнете мне, когда будить?
— Угу… — он понятия не имел, когда надо будить.
Синоптику показалось, что стрелки на здешних часах ползут слишком медленно. Но кварцевый будильник над дверью отбивал секунды. Этот мир был тоже живой, и имел, по-видимому, все шансы на спасение!
— Дамы и господа, тише! – Лиза снова командовала очередью. — Доктор не может работать в подобном шуме!
Синоптик с тоской подумал, что сейчас, пока она отвернулась, самое время сбежать. Он даже чуточку приподнялся, и…плюхнулся обратно на табуретку. Потому что, услышал, как уходит этот, хрен его знает, как назвать…токсический зоб.
Уходит. Рассасывается. Осумковываются поврежденные ткани. Засыхают кровеносные русла. Вместо них прокладываются новые, в обход метастаз. С немыслимой скоростью растет число полезных кровяных телец. Перерождается имунная система…
Девушка вскрикнула и заметалась. Забродин кивнул Лизе. Пот лил с него ручьями, в глотке пересохло, словно два дня полз по пустыне. О том, чтобы сбежать, не могло быть и речи. Перед ним уже уселась пожилая трясущаяся дама.
— Лиза, принеси мне черного чая, литра два! — распорядился Забродин. – Ну-с, голубушка, что у вас там? Не надо так бояться, я не укушу…
Он упал после семнадцатого пациента. Едва открыл глаза – и замычал, словно от зубной боли. Соседнее помещение, видимо – его кабинет. На экране компа маячила удивительно знакомая заставка. Конечно же, комп был здесь, и чат включен, куда же без них?…
— Ну что, решил в герои записаться? На стахановский рекорд идешь? – Ягминас сидел на подоконнике и свирепо болтал ногами. Поседевший, мешки под глазами, но все тот же неистовый уфолог.
— Дима, ты же знаешь правила – не больше двенадцати человек за сеанс, — упрекнула Николаева. Ее он тоже сразу узнал, Аня с возрастом расцвела.
— Аня, Пятрас… — расплылся в улыбке синоптик. – Как я рад, что вы тут, что вы… — он вовремя прикусил язык, чуть не вырвалось «живы».
— А где нам еще быть? – поднял брови профессор. – Тринадцать лет мы бьемся с тобой, чтобы не сварил мозг раньше времени! Забродин, у меня вас всего двое, ты и Николаева. И целый институт умников, которые вас изучают…
Синоптик на минутку отключился. Он смотрел в окно, там за рядом строительных кранов торчал шпиль московского университета.
Москва. Обалдеть. Его изучают тринадцать лет. Редкий вид саблезубого кролика…
Сообща его привели в сидячее положение. Дико ныли виски, дрожали колени. Где-то за стенкой бурчала недовольная очередь. Кто-то проводил перекличку, кто-то кричал, что спит у входа вторые сутки. Лиза упрямо повторяла, что целитель Забродин сегодня больше не принимает…
— Тебе сын звонил, — Ягминас немного успокоился. – Спрашивал, сколько еще будешь жить на работе. Или вернешься на выходные домой.
— Мой сын?!
— А чей же?
Только теперь синоптик обратил внимание на широкий письменный стол. Фото под стеклом – он обнимает двух мальчишек, одному лет семь, другому, наверное, около тринадцати…
— А жена? – выдавил он. – Жена не звонила?
Аня Николаева выразительно вздохнула и вышла из комнаты.
— Твоя бывшая? – наморщил лоб профессор. – Я с ней последний раз дней пять назад общался. Я тебе разве не сообщил? Спрашивала про алименты на младшего.
Синоптик замер. Это их дети, их мальчишки. Оба. Он неловко полез под свитер. Но паспорт тоже где-то потерялся.
— Пятрас, со мной что-то случилось. Юля от меня…ушла?
— Ты издеваешься?
— Пожалуйста, просто расскажи, как это было. Как это виделось тебе. Мне очень важно.
— Забродин, это меня не касается! Ну, хорошо… — смягчился профессор. – Мое мнение такое. Если бы ты не закрутил роман с Аней, ваш брак все равно бы распался. Несмотря на второго мальчика.
— Роман с Аней… — как эхо, повторил Забродин.
— Все понимали, что с Николаевой у вас несерьезно, — сказал Ягминас, — но, если честно, ты мог бы как-то сгладить. Мое мнение такое, только без обид, идет? Твоя бывшая не могла смотреть, как ты работаешь бесплатно. И как ты меняешь девок. Она и мне звонила, жаловалась, что детей нечем кормить. А когда ты стал ей откровенно изменять, она ответила своему французу. Вот и все. Тебя одно оправдывает. В дом ты принести больше зарплаты не мог, и на девчонок не тратил. И я твоей бывшей говорил, что деньги пациентов идут лишь на содержание персонала и технику. Мы даже приезжих больных селим бесплатно. Как договорились тогда, в тайге, так и поступаем. На том стоим.
— Я…изменял? Девки?
Ягминас засвистел.
— В тайге? – Забродину казалось, что мысли проталкиваются сквозь каменные жернова. – Пятрас, а почему у других не получается? Ну, целить…
— Насколько мне известно, туда человек триста уже скатались, — помрачнел профессор. – Скоро шоссе придется класть. Я думаю, это из-за Прохорова, пусть земля ему пухом… Вы с Анной только посидели на камушке, а он с ножом, ковыряться полез. Нарушил что-то. Кстати, твои друзья-метеорологи просили передать – ветра там больше нет. И температурных всплесков нет… Так что, вас только двое, прикоснувшихся. Ты себя беречь должен, вон сколько смертников вернул…
Синоптик дальше не слушал.
Он потерял Юльку. Сам предал ее. Она забрала младшего сына. Двое сыновей…
— Пятрас, а моя бывшая… она с Каспаряном?
— Что-о?! – профессор потрясенно сполз с подоконника. – Только жене Каспаряна такое не ляпни. А то она всех нас зарежет!
— Значит, мне показалось… — синоптик отвернулся.
— Насколько я уловил из последнего разговора, — смущенно начал профессор, — твоя бывшая сейчас с сыном где-то во Франции, у своего бой-френда. И не вернется еще год.
Не вернется. Юлька не вернется.
— Пятрас, можно я расскажу тебе свой сон? Мне приснилось… Помнишь, ты придумал, что мы живем в сотнях миров?
— Это не я придумал.
— Ну, так вот! — синоптик покосился на светящийся монитор. — Мне снится, что один Забродин делает в Питере большую науку, другой в Штатах ворочает миллионами, а третий в Москве лечит безнадежных больных…
— Хороший сон.
— Но есть главный Забродин, это я. Когда-то я сделал глупость, поперся в одну сомнительную экспедицию. И в результате потерял любимую женщину… И ее нигде нет. Нигде. И мне от этого худо.
— Отчего тебе худо? У тебя нет женщины?
— Я скучаю по ней. Люблю ее. Не могу без нее.
— Ты?! Скучаешь?! – Ягминас расхохотался. – Дима, давно меня так никто не смешил! Позволь узнать, когда ты успеваешь скучать? Ты даже ночуешь в институте, прыгаешь из самолета в поезд, спишь по три часа!
— Ну… я имел в виду, что скучает тот, который главный, во сне… — Забродину стало стыдно.
— Ах, во сне? – профессор скрестил руки, смешинки еще прыгали в его глазах. – В таком случае, я осмелюсь дополнить портрет твоего «главного» Забродина. Он постоянно выглядит, как ты сегодня – небритый, отекший, опустившийся. Он выпивает, живет в грязи и вечно бурчит, что другие устроились в жизни лучше его… Мой друг Забродин – не такой. Он кипит, он ценит каждую минуту жизни. Он любит своих сыновей, он любит женщин, и они вьются за ним. Он всегда молод и готов помочь людям. Вот каким я вижу Забродина уже тринадцать лет.
Синоптик почувствовал, что жутко краснеет. А еще он подумал, разглядывая старшего сына…что если выдернуть штепсель? Может, тогда дверь пропадет, компьютер отключится, и все вернется?…
— Дима, ты хочешь меня выслушать, или хочешь сам поговорить?
— Пожалуй, я послушаю.
— Верное решение! Я имею право сказать, сам третий раз развожусь… Мы – дети. В определенный момент мы подрастаем и начинаем искать пару. Мы задействуем тысячи критериев отбора. Запах, тембр голоса, телосложение, темперамент… Но находим мы не единственную половинку, а партнера, удовлетворяющего нас более или менее, для последующего воспроизводства. Детей может и не быть, но программа выполняется четко. Ты согласен со словом «программа»?
— В целом… да, — синоптику показалось, он снова нащупал неясную нить. – Но кто же ее запустил?
— Таким же образом действует программа размножения у всех высших видов, — профессор словно не услышал вопроса. — Не зря мы с умилением наблюдаем за влюбленными жирафами, лебедями или обезьянами. Лишь в человеческом сообществе программа дала сбой. О каком сбое я говорю? Быстрее, догадайся сам!
— О… о разуме?
— Безусловно. Разум мешает нам тупо и бесцельно размножаться. Разум твердит нам, что существует нечто более важное, чем любовь к женщине. Вот мы и вернулись к любви… Тело говорит нам – размножайся. Ищи партнершу. И душа поет, ей хочется стать музыкой и стихами.
— Ты хочешь сказать, что…Бог ошибся? Он зря дал нам мозги?
— А может, он вообще не собирался давать нам мозги? Ты забыл, кто подсунул Еве яблоко?
— То есть… дьявол подарил Еве ключ к знаниям?
— Мне больше нравится романтик и прагматик. Романтик создал статичную идиллию, прагматик сознательно допустил сбой. Подключил опытные образцы к базе данных.
— Пятрас… я выйду ненадолго. Пройдусь.
И не дожидаясь ответа, юркнул в свой кабинет. Серая дверь терпеливо ждала его в углу. Лизин командирский голос доносился из коридора.
— Прости меня, кто ты там, наверху. Очень жаль, но я не смогу, — тихо произнес синоптик. – Это его сын, а не мой. Это его любимое дело, а я ни черта не рублю в медицине… И я не имею права лишать детей их отца.
И взялся за ручку.
Время не двигалось.
Точнее – сдвинулось совсем чуть-чуть, на несколько минут. Устраиваясь на камне, он обнаружил отпечаток собственной спины, и примятую траву там, где недавно ползал на коленях.
— А теперь я передумал. Я хочу назад, домой, — тихо попросил синоптик. – Черт с тобой, я не справился. Я не решил твою задачку.
В родной питерской квартирке все оказалось по-прежнему. Только хуже, гораздо хуже. Потрепанные обои, полное мусорное ведро, окурки, продавленное кресло. Журчание воды в трубах. Запах плесени, сырого белья, старой пепельницы. Замусоленный компьютер. В углу экрана застыли прежние цифры. Начало двенадцатого. Ночь. У Забродина возникло ощущение, словно прошло несколько недель. Он дьявольски устал. У стола валялся невостребованный рюкзак. Синоптик приложился к бутылке и сгорбился над клавиатурой.
Как мне вернуться об…
— Опять нажрался? Гад ты, Забродин! Опять сидишь в своих чатах? Дочерей бы пожалел! – Юля стояла в дверях, в одной руке сигарета, в другой – коробка детского питания. Растрепанная, обрюзгшая, в драном халате, с замазанным синяком. Пахла алкоголем.
Забродин поднялся, невольно отступил.
Его Юлька в рот не брала спиртного, и не курила.
Забродин метнулся с воплем к исчезающей серой двери, но было уже поздно.
Его пьяная жена захлопнула компьютер.
