Марина Степнова — автор романа «Женщины Лазаря» (премия «Большая книга», шорт-лист премий «Русский Букер», «Ясная Поляна», «Национальный бестселлер») и других известных произведений. Ее проза переведена на двадцать три языка. В августе в «Редакции Елены Шубиной» выходит ее новый роман «Сад». Это книга о свободной и своевольной женщине, живущей наперекор своему времени.
Их брак — из тех, что можно было бы назвать браком на небесах. Она — графиня, обласканная при дворе, он — бравый гвардейский офицер с прославленным именем. Они сошлись — нет, их свели — словно двух породистых собак, тщательно просчитав родословную — и не промахнулись. Князь и княгиня Борятинские — образцовая семья, они богаты, приятны друг другу: она своей утонченностью, он — доброй улыбкой прищуренных глаз. Их дети уже выросли и ничем не огорчают, их имение — полная чаша, а его жемчужина — роскошный сад. Но разве смогли райские кущи удержать Адама и Еву от дерзости вкусить от древа греха?
Не смогли они удержать и Борятинских. Удержать от покушения на Бога своего — Бога светскости, Бога условности, Бога рода. От мелкой, почти комичной, но непростительной для XIX века шалости. Шалости, результатом которой стала та, которую футуристы назвали бы освободившимся человеком будущего. Иными словами, появилась на свет их поздняя, не похожая ни на кого дочь Туся.
С первых мгновений своего существования, едва не убив родную мать самим процессом своего рождения, Туся громко заявила протест сложившимся устоям. Княжна Наталья Владимировна Борятинская нарушает правила приличия уже одним своим появлением на свет. С первых дней в ней словно на генетическом уровне запрограммирована способность не замечать времени. Туся начинает говорить только в пять лет, чтобы в семнадцать потребовать права учиться в университете и самостоятельно выбирать свой путь. Она идет своей дорогой, ведя себя как абсолютно свободный человек.
«Сад» — это роман о времени, о любви, о силе воли, роман-взросление и роман-воспитание, ведь ни одна свободолюбивая душа не формируется сама по себе, ей всегда нужен тот, кто поможет ей и направит.
Две линии этого многофигурного романа «работают» на изменения в судьбе героини. Первая — захватывающая история лекаря Мейзеля, скрывающего глубокую личную рану времен холерных бунтов. Вторая — пронзительная трагедия Радовича — близкого друга народовольца Александра Ульянова, повешенного за покушение на Императора Александра III. Оба они в конце концов помогли ей сдвинуть запущенный садовый мирок Борятинских с его оси.
При этом, как пишет литературный агент Юлия Гумен, «мужчины, формирующие историю главной героини, — с »дефектом», беглецы, загнанные чувством вины из-за собственного безволия. Судьба бросает их, как щепки после бури, в тихую заводь борятинской усадьбы — но здесь они не найдут ни спасения, ни рая, ни прощения. Ослепительная страсть Туси безжалостна, и ее жажда смелой новой жизни неутолима. Когда Туся понимает, что в окружающей реальности ей места нет, она не протестует, она энергично созидает новый мир. Но при этом не замечает того, что обломки прежней жизни обрушиваются на близких и родных людей».
Роман «Сад» Марины Степновой — это одновременно и сдержанный поклон классикам —Толстому, Чехову, Гончарову и Тургеневу, — и нечто совершенно новое. Книга, в которой автор штрихами, намеками и оговорками прорисовывает, как в совершенно консервативную эпоху в России пробивались ростки женской свободы. Жизненный путь Туси — это та самая капля росы, в которой можно разглядеть грядущие перемены.
«Я задумывала эту историю как гимн женской свободе, но текст и герои, как это часто бывает, решили по-своему, и гимн получился страшноватым, почти как военный марш. Свобода, полученная любой ценой, будь то свобода женщин, рабов, любых угнетенных и несчастных, легко превращается в свой антипод», — пишет о замысле книги Марина Степнова.
Всем, кто знаком с творчеством автора, известен ее излюбленный авторский метод, когда локальной судьбой и конфликтом вскрывается глубокий общечеловеческий пласт перемен. Степнова — не только превосходный стилист, но и писатель, который проводит великолепные параллели с современностью. Рассказывая историю Туси, Марина Степнова обрамляет ее детализованным историческим полотном. Читатель видит не блеклый чопорный дагерротип, но правдивый портрет эпохи. В ее произведении мы найдем и прекрасный микс из моральных метаний в лучшем духе вересаевских «Записок врача», и бурлящую, сбивающую с ног горьковскую истерику неизбежного перелома.
Несмотря на небольшой объем, роман богат персонажами и сюжетными линиями, он охватывает большой промежуток времени — с 1831-го по 1894-й годы. Читатель становится свидетелем страшной эпидемии холеры в Петербурге в 1831-м году (описание которой сейчас, летом 2020-го года, будет прочитано совсем иначе, чем это могло бы быть год или два назад), на его глазах готовится покушение на императора и казнят революционеров.
Мир романа — плотный, многофигурный — поглощает тебя целиком. И, даже закрыв последнюю страницу, еще некоторое время приходишь в себя, с трудом осмысливая, где ты и «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе».
Аннотация:
«Сад» — новый роман Марины Степновой, автора бестселлера «Женщины Лазаря» (премия «Большая книга»), романов «Хирург», «Безбожный переулок» и сборника «Где-то под Гроссето».
Середина девятнадцатого века. У князя и княгини Борятинских рождается поздний и никем не жданный ребенок — девочка, которая буквально разваливает семью, прежде казавшуюся идеальной. Туся с самого начала не такая, как все. В строгих рамках общества, полного условностей, когда любой в первую очередь принадлежит роду, а не себе самому, она ведет себя как абсолютно — ненормально даже — независимый человек. Сама принимает решения — когда родиться и когда заговорить. Как вести себя, чем увлекаться, кого любить или ненавидеть. История о том, как трудно быть свободным человеком в несвободном мире.
«Это роман, который весь вырос из русской литературы девятнадцатого столетия, но эпоха декаданса и Серебряного века словно бы наступает ему на пятки, а современность оставляет пометы на полях». (Елена Шубина)
Цитаты:
Владимир Анатольевич с сомнением покосился на последнюю книжку «Войны и мира», вышедшую вот только что — в 1869 году. Граф Лев Николаевич Толстой был безусловно хорошего рода и отлично показал себя на военной службе, что, с точки зрения Борятинского, князя и генерал-фельдмаршала, являлось несомненным достоинством, но зачем же, будучи порядочным человеком, строчить романчики, да еще их потом публиковать! Нет, негоже лилиям прясть, Наденька, так что избавь меня, будь любезна, от своих излияний.
Надежда Александровна брезговала всем некрасивым, как брезговала грязью, — и это был не прелестный снобизм потомственной белоручки, которой ни разу в жизни не пришлось вычистить подол собственного платья или вынести еще теплую, курящуюся тихим смрадом ночную вазу. Нет, это было тяжелое, пугающее чувство, почти идиосинкразия, которая заставляет взрослых людей цепенеть и жмуриться при виде обыкновеннейших вещей — черных маслянистых тараканов или, скажем, фарфоровых кукол, голых, холодных, твердых и совершенно, совершенно неживых.
Грязь и уродство наводили на Надежду Александровну ужас.
Теперь, в сорок четыре года, грязью — желтой, омерзительной, липкой — стала она сама.
Доктор открыл саквояж, достал тяжелую темную склянку. Потянул было из кармана платок, но передумал. Поискал глазами — да вот же! — и подобрал с пола тонкое смятое полотенце. Зубами выдернул тугую пробку, — стекло неприятно скрипнуло на зубах, холодком обожгло пересохший рот. В комнате запахло — резко, сладко, сильно. Доктор, стараясь не дышать носом, прижал горлышко флакона к сложенному вчетверо полотенцу.
Он не был первым и не собирался. Первыми были, к сожалению, другие. Первого новорожденного, явившегося миру под эфирным наркозом, принял еще двадцать с лишним лет назад Джеймс Симпсон, шотландский гинеколог, выдающейся смелости нахал, великий выскочка, которого акушеры всего мира почитали как бога, а попы едва не сожрали живьем. Ибо умножая умножу печали твоя и зачатие твое, и в болезнех родиши чада. В тех первых эфирных родах младенец умер. Девочка. Девочек почему-то не так жалко. Тогда Симпсон поставил на хлороформ — и преуспел. В 1853 году под хлороформным наркозом родила своего седьмого ребенка, принца Леопольда, сама королева Виктория — и муки первородного греха в Европе отменились практически официально.
Это другой смех, Туся. Плохой. Когда ты сквернословишь — ты жалкая. Слабая. Потому они и смеются. Ты не можешь быть жалкой и слабой. Не имеешь права.
Но ведь конюхи бранятся, — повторила Туся растерянно. — И никто не смеется. Иногда только. Мы играли в тот день. Просто веселились. Ничего плохого.
Она не видела никакого смысла в его словах. Не поймет, нет. Ничему не научится.
Конюхи — мужчины. Мужчинам можно браниться. Иногда. Очень редко.
А почему я не могу?
Потому что ты женщина. Все и так считают тебя жалкой и слабой.
Кто считает?
Все.
Все меня любят. Это неправда. Я знаю, чувствую.
Это не так, Туся. К сожалению. И станет только хуже, когда ты вырастешь. Тебя не все будут любить. И почти никто не будет жалеть. Ты богата. Из хорошей семьи. Ты всегда будешь на виду. Ты должна быть как все. Женщина не может себя потерять. Не может быть жалкой. Это хуже, чем умереть.
А мужчина может?
У мужчин всегда есть шанс оправдаться. Смыть оскорбление кровью. Исправить делом. Мужчина может все исправить. Изменить мнение о себе. Доказать, что он стал другим.
А женщина?
А женщина — нет.
Саша снова набрал в пипетку кислоту, окончательно переварившую кристаллы, и аккуратно капнул на ртуть. Радович опять затаил дыхание — но снова ничего не произошло. Ртутный шарик просто немного увеличился, растекся, словно ему было уютно лежать в лужице бесцветной маслянистой жидкости, способной растворить и уничтожить практически все сущее.
А теперь смотрите внимательно, Виктор.
Саша взял гвоздь, дотронулся до ртути — и она вдруг вздрогнула и принялась то сокращаться, то сжиматься. Она снова была живая. Но на этот раз ей определенно было больно.
Радович даже привстал.
Саша убрал гвоздь, и ртуть немедленно успокоилась.
Это называется «ртутное сердце». Очень интересный опыт. Впервые его провел немецкий физик Карл Адольф Палзов в 1858 году.
Саша вновь дотронулся до зеркального шарика — и ртутное сердце послушно и сильно забилось.
