Сезон подарков

Она стёрла розовой тряпочкой стайку мёртвых мошек с белого подоконника. Стало тоскливо. Светлана смыла дохлые точки под струёй тёплой воды, выжала тряпку. Из-за треснувшей трубы в ванной комнате разлеглась в воздухе влага, поэтому завелись мелкие твари, полюбившие умирать на краях ванны, в раковине и на подоконниках. ЖЭК не шевелился: она писала, звонила и угрожала — без толку. Злилась на себя: тупая, бесхребетная. Её мать живо навела бы шороху на этих мудаков, сами бы прибежали и починили трубу. Светлана вздохнула и уставилась в окно: за полосками жалюзи сизым криком вертело снег. Маленькая Света любила снежинки. На серую варежку приземлялись строгие красавицы, интересно было рассматривать их ледяное великолепие; она стремилась заглянуть глубже, словно внутри каждой снежинки таился секрет. Секрет таял от дыхания. А вот снег девочке не нравился: тревожное ощущение, что кто-то сыплет на шапку, руки и лицо из огромной солонки; становилось гаденько. Словно кто-то большой наказывает её. А она — безгрешна.

Призадумалась: надо бы сходить в «Добропёк», купить себе маскарбон. По языку растеклась тоненько слюна, представился сочный крем, прячущий сдобу с прослойкой корицы внутри. Или два. На зиму Света толстела, будто одевалась в дополнительную шубу. Ей не нравилось, как она выглядела, зато становилась приятна себе на ощупь, когда, лёжа в ванне, гладила кожу рук и ног пеной, вспоминая сказку о Русалочке. Может, гречки отварить? Животик уже выпирает. А сладкого хочется — сил нет… Пошла одеваться.

Перед зеркалом сморщила вздёрнутый нос. Погладила губы гигиенической помадой, осмотрела лицо. Бледная кожа лица с припухлостями, мало морщин для её возраста, а вот каштановые волосы редеют… Оглядела быстро фигуру, втиснутую в синий свитер и тёмно-серую юбку, прикрывающую колени. Всё не так.

— Давай, будешь ещё в «Добропёк» ходить разодетая и краску на лицо наносить!

Какой-то мудак облил ступеньки водой, они обледенели, покрытые густой ледяной глазурью. Упасть как нефиг делать.

— Суки, — тоненько прошептала она. Дети, конечно же. Какой взрослый в своём уме польёт ступени водой в морозный день? В подъезде полно бабушек, в их возрасте такое падение смерти подобно (крак! и она рисует в воображении кость, ломающуюся о цемент). Светлана зыбко спустилась, крепко держась за оградку лесенки. Мгновенно унесло в детство, в посёлок, где полить ступеньки водой — зимняя забава. Как-то Ирка-соседка дощатую лесенку щедро залила, за ночь всё замёрзло, так что мать Светы, выходя утром с ведром с мочой, навернулась на ступеньках и всё на себя вылила. Свету всегда сжимало жутью, когда мама, рассказывая эту историю, перемежала густо речь матом и гоготала.

Светлана думала про себя, что она — подкидыш. Смотрела на мать: чернявую, грубую, жирную. Потом в зеркало. Худенькая, светлая, колосок, утомлённая метелями принцесса. Как могла такая светлость родиться у отталкивающей тётки?

Мать Светы пила. Пила страшно, к концу жизни ходила побираться к вокзалу, где собирала монетки на пузырёк спиртовой настойки. Могла пропасть на несколько дней, но к тому времени Света её не искала уже. Апрельским утром мать обнаружили в подвале. Света при мысли о вони, которая «помогла» найти труп, задыхалась. Из приступа выходила медленно, нашёптывая вслух:

— Хорошо, что квартиру не пропила. Хорошо, что квартиру не пропила.

Съев парочку маскарбонов и измазав пальцы в липкой сладости, Света смывала крем с рук и думала, как дальше убивать тянучку выходного. Зима сжимала и сковывала связи, замораживала желания, запечатывала до́ма. А что дома? Телевизор, книги, в ванне понежиться, поспать, поесть. Раньше была какая-то суета, планы: Света когда-то шила, занималась аэробикой (смешная ты, сто лет уж прошло), даже готовила, а сейчас отчего-то лениво стало, и куда вкуснее бутерброд с плавленым сыром и карбонадом, чем возиться с заготовкой овощей для супа. Кубиком. Света нередко резалась при готовке, чертыхалась. Уходила к телевизору, забывая про кастрюлю на плите, так что там сгорало всё. Когда жила с матерью, та на её кулинарные опыты коричнево хрипела останками смеха, зыркала враждебно и зло…

В бараках жили до 1990 года. Свете исполнилось десять, когда матери внезапно по работе однокомнатную квартиру дали в Азино. Из центра пришлось уехать, зато кончилось ненавистное ведро вместо туалета, алкашня-соседи, грязь и говно. Ванна большая, Света часами в ней млела и волновалась. Сейчас она принимает ванну редко, осторожно. Ей почему-то страшно, что умрёт, лёжа в воде, а вода продолжит литься. Затопит соседей. Жутко поскользнуться в ванне, упасть и удариться виском о столик с кремами и солями. Гнала мыслишки-закорючки, как мошек этих пакостных. Наплыло ледником воспоминание об Ирке-соседке. Расползшаяся как тесто и белёсая. Словно боженька Иркин лик нарисовал, а потом молоком омыл и твёрдой рукой растёр. Тоже пила до гроба, да вместе с сыном Ильгизом. Кто-то шушукался, что мать и сын в одной постели спали. Ирка хаживала к ним в гости, они с матерью накачивались, ржали над чем-то, а Света старалась схорониться или уйти куда. Гуляла подолгу, возвращалась затемно, уже гостей, не заставая и прислушиваясь к пьяному материнскому сопению и храпу. Так вот, однажды Ирка пришла с сыном. Сколько ему тогда было? Четырнадцать? И он с ними пил водку. Заспорили, Ильгиз матери в лицо сказал: «Да ты сама… пьянь подзаборная», за что получил кулаком в нос, брызнуло бордовое, Света от ужаса завизжала. Ирка отвернулась, осклабившись. Так, словно только что зад почесала, перевернула рюмку в себя, а мать Светланы суетилась, прикладывала вату к носу парнишки.

Передёрнуло от воспоминаний. Сейчас, глядя в зеркало, она себе тогдашней, удивлённой девчонке, злобно ответила, что мамаша её, непохожая в детстве, сейчас наползла на её тело и оставила везде свои метки. В складках на боках, в обрюзгшем лице, в морщинках и жёстких завитках волос. Словно маленькая, хрупкая девочка растаяла воском, а сквозь личико проступила вырезанная из дерева маска чудища. Светлана не любила внешность свою. Когда какие-то мужчины увивались и пытались ухаживать, она пугалась, что им квартира нужна, благо газеты подкидывали постоянно истории о несчастных старушках и безвольных девках, которые велись на красавцев, а потом — квак! И нет никого. К Свете красавцы не липли. С ростом не повезло: вымахала на метр восемьдесят, а вокруг шебаршились тщедушные коротышки. Её мечтой был Владимир Молчанов, ещё с детства, голос лазоревый его и журчащий, нежный и успокаивающий. Потом нарисовался Ван Дамм. Увидела в кино, где он ногами раздавал тумаки узкоглазым говнюкам, а потом улыбнулся кому-то, и Света окаменела, потеряв сердце на годы. Гладила себя по ночам и призывала в полумраке, не осмелившись даже шептать имя его, способное губы опалить.

Душу спасла библиотека. После переезда в Азино девочка от скуки зашла в библиотеку номер пятнадцать, и там выронила сердце, которое растеклось паводком на столы, лампы, полки и торжествующие ряды книг. Книжный запах окутал мозг, наполнил голову медвяными ароматами, а пальцы трепетали, прикасаясь к страницам, корешкам книг и обложкам. Шероховатые и гладкие, лаковые и тряпичные, с выемками и узорами, с тиснением и с позолотой. После барачной жизни с пьяной ржачкой по углам Светлана очутилась в храме, где тишина, красивые люди и миллионы сиятельных миров, спрятанных средь картинок и букв. Изобилие цвета ошарашило её, словно до прихода в библиотеку Света томилась в плоском, чёрно-белом мире.

От шкафов, уходящих ввысь как деревья в магической роще, закружило голову: захотелось все книги в охапку и бежать. Спрятать их у себя в гигантском сундуке (воображаемом). Или остаться здесь навсегда. Сумела сдержать себя, взяла одну. «Бег на трёх ногах» Чарльза Кроуфорда. Тонкая, с белой обложкой и расстёкшимся под слезой рисунком, упархивающим вправо. Невероятная солнечность в полупрозрачных оттенках, и повесть оказалась преисполнена нежности, трепетом от хрупкой юности. Светлана сквозь тело пропускала события, происходящие с героями: сломанную спину Брента, шипы на душе Кирка и невесомость Эми. Даже та сцена, когда у Эми носом пошла кровь вперемешку с куском торта, у маленькой девочки отпечаталась на языке и нёбе. Она ушла в лабиринт, уводящий в точку по спирали.

Она и сейчас, в свои почти пятьдесят, работала в волшебном гроте знаний, восторга и фантазии. Ну и что, что замуж не вышла. Ну и что, что одна. Она никогда не была одна. Просто никто посторонний не видел, что рядом всегда кто-то…

Зимой библиотека поскрипывала изнутри. Сухой воздух, полки хрустят, книги ёжатся, хотя им-то сухой воздух только в кайф. А Светлана мажет руки кремом «Бархатные ручки»; потрескалась кожа, до минус двадцати доходит, а она любит погулять перед тем как зайти домой. А то что это, как игле сновать, что ли: дом-работа, дом-работа? Подруги звали раньше, а сейчас дел у всех по горло, да и подруги ли они?

Света не раз слышала, как её обсуждают за глаза, посмеиваясь над серой внешностью, весом (разумеется!), «зачарованностью»:

— Иногда уставится в одну точку и сидит, аж мурашки.

Света им эти шпильки прощала, сама не подарок, просто вслух не высказывала своё раздражение на Людмилу, которая наберёт книг охапку и роняет их, дебилка. На Катерину, которая любит читать и жрать одновременно, так что заляпала пару томов жиром, а одна книга погибла из-за пролитого кофе. А вот Иру она выкинула. Той — двадцать, фарфоровая милочка с зубастой душой. Ходила к Свете и в красках рассказывала, как её обзывают коллеги. В какой-то момент от ледяной трескотни Света устала, а вдобавок поняла, что та просто млеет, что пересказывает мерзости в лицо, собольей мордочкой своей от удовольствия светится. Сучка.

Кроме богатства выбора и строгости интерьера, библиотека пленила Свету воплощённым порядком. Книги на полках, по алфавиту, по росту. Сама форма здания: прямоугольник, внутри которого прямоугольники полок с прямоугольниками книг внутри. Безупречное содержание снежинки. Тогдашний библиотекарь, Евгения Петровна, заметила трепещущую девочку, особенно движения её рук. Она что-то «прочитала» про Свету с эмоций, интонаций и движений. И подсунула девочке книгу про оригами.

Искусство складывать из бумаги предметы закрыло Светлану в прозрачной ракушке. Оригами — магическое слово и священнодейство. Теперь мамины пьянки, ругань и проходящие через квартиру рожи ушли в лимб, у Светы появилось убежище. И в школе хоть какие-то приятельницы появились, потому что сложить из тетрадных листочков бумажный тюльпан для её пальцев проворных — легкотня. А вокруг — завороженные вздохи. Рыбки, цветы, слоны, лисы, журавлики, зайчики. А потом появилась цветная бумага! Сгиб, проводишь пальцем с нажимом по «шву», разгибаешь, выкручиваешь, снова гнёшь, складываешь-раскладываешь, и неживое — оживает. С годами искусство плетения из бумаги ушло на второй план, хотя, если очень захочется, Света сложит лягушку, к примеру, с закрытыми глазами.

Под ногами хрустит резво, по лицу порхает ветер колюче, приятно дышать полной грудью, словно запуская внутрь серебро. Начала думать: приготовить что? Или купить доширак? Дрянь, разумеется, хотя так хочется, до дрожи. Чили соуса туда добавить, чтобы обжигало. Господи, какие радости, когда тебе пятьдесят? Поесть всласть, поспать нежно, даже одежда отползла за линию фронта да лень иногда тени нанести, помаду там; для кого? Так, бормоча (правда, вслух говорю? ну, всё равно пусто на улице), подошла к двери и только тут опомнилась, что мимо «Магнита» прошла. Дура!

Продолжение следует…

Иллюстрация Матвей Вайсберг (к роману Йозефа Рота «Фальшива вага»)