Ночь на 7-го января 1988-го года.
Москва.
Билеты в лазерный синематограф и без того дороги. Однако цены на рождественский показ выросли десятикратно, когда стало известно, что сеанс посетит юная княжна Волконская со своим новоиспечённым женихом.
Так это или не так — простая публика могла лишь догадываться, — в зале ей места не нашлось. Князья, миллионеры-фабриканты, иностранные посланники выкладывали немалые средства за право увидеть первыми и рассказать другим, какую партию уготовил премьер-министр для своей любимой дочери. Сама графиня Аракчеева, презрев здоровый сон и пилюли от подагры, явилась засвидетельствовать почтение «блистательной паре», которую сама же, в узком кругу доверенных лиц, успела окрестить чудовищным мезальянсом.
Едва ли стоит говорить, что сюжет картины не волновал ровным счётом никого. Даже когда из гущи битвы на зрителей спикировал огнедышащий дракон, это не произвело должного эффекта. Мадам Аракчеева лишь отмахнулась от него, как от назойливой мухи, и вновь навела лорнет на соседнюю ложу.
Впрочем, ничего особенного там не происходило. Юный корнет заметно нервничал, что вполне объяснимо, — в центре столь пристального внимания ему прежде бывать не доводилось. Ёрзая, как на иголках, затравленно озираясь, он напоминал вымокшего под дождём щегла, и даже мундир офицера госбезопасности не добавлял ему солидности. Барышня, напротив, вела себя не по годам сдержанно — порода и воспитание угадывались в ней за версту. Свои чувства княжна умело скрывала, а в душе у неё бушевали страсти. Она злилась на себя, злилась на папеньку за чрезмерную заботу и желание поскорей выдать замуж, а пуще всего — на сидящего рядом остолопа.
«Хоть бы слово вымолвил! Только и знает, что головой вертеть!»
Алексей оказался слишком застенчивым. На разговор он отважился лишь после сеанса, когда провожал барышню домой. От Арбата до Тверской два шага, решили прогуляться бульварами.
— Вам понравилось, Зинаида Николаевна? — робко поинтересовался он. — По-моему, здорово!
— Не знаю, Алексей… Вроде бы красиво… Но как-то… не так… Слишком красиво, может, оттого и жизни в этом нет.
— Ну, как же! — похоже, он оседлал любимого конька. — Это же прогресс, его не остановить! Когда-то люди вот так же относились к граммофонам, потом к телевидению, потом…
Мягким снежком опускалась на город ночь Рождества. Опутанная гирляндами искрящихся улиц Москва замерла в ожидании чуда. Вот-вот прозвонят кремлёвские куранты, бархатным басом ответят им колокола с Сухаревки, но абсолютно ничего не произойдёт — Зина знала это наверняка. Всё останется по-прежнему. Рядом всё также будет плестись заурядный офицерик и голосом, полным восторга, нести заурядную чушь.
Чёрной завистью завидовала Зина брату Коленьке — у них с Таней любовь! Настоящая! А ей, похоже, придётся довольствоваться нарисованным на компьютере драконом.
Если истинные чувства не пришли к шестнадцати годам, то уже и не придут, а выходить замуж все равно придётся. Алексей — не худшая партия, — добрый, порядочный и перспективный, как
говорит папенька. При должной протекции в отставку выйдет генералом. Конечно, Сперанские Волконским не ровня, но хороших женихов нынче мало.
Что ж… Муж будет служить Отечеству, а она займётся благотворительностью: откроет литературный салон, как у графини Аракчеевой, или фонд какой-нибудь учредит.
Тоже судьба — обычная, но не хуже, чем у многих других…
***
— Вам ещё что-то нужно, ваша светлость? — Спасибо, Анфиса, ты можешь идти.
Горничная присела в безупречном книксене и столь же степенно двинулась на выход. Однако слишком уж явно блестели её глаза — счастье за выучкой не спрячешь. У неё тоже любовь, и тратить Рождественскую ночь на капризы юной хозяйки в планы Анфисы ничуть не входило.
Зина уже лежала в постели с томиком французских стихов и обречённо рассматривала гору подарков подле наряженной ёлки. Читать не хотелось, разбирать подарки — тоже. Вряд ли среди всех этих дорогих безделушек, упакованных в разноцветные блестящие коробочки, могло сыскаться что-то такое, чего бы не было в прошлом году.
Назло всем хотелось сотворить какую-нибудь несусветную глупость, хотя бы на час превратиться из принцессы в Золушку, но быть при этом счастливой.
— Анфиса, погоди!
— Да, ваша светлость.
— Гадают ведь в эту ночь? Не в следующую?
— В эту. Тем паче, четверг завтра, а на четверг и ворожба вернее.
— Ты знаешь какую-нибудь?
— На урожай знаю, на богатство…
— А ещё?
— На суженого знаю.
— На суженого?!
— Вам зачем? У вас ведь…
— Рассказывай!
— Как изволите, барышня, — Анфиса перешла на шёпот, — только святотатство это! В былые времена за такое точно бы в тюрьму забрали!
— Не бойся, я никому не скажу.
— Ну, слушайте… Надо взять иконку с Распутиным, плюнуть на неё три раза да под подушку-то и спрятать. Суженый как есть во снах явится!
— Quelle horreur! — Зина поморщилась. — А Распутин-то здесь причём? — Не могу знать, барышня, но средство верное!
***
«Верное средство» не сработало. Возможно потому, что иконки под рукой не оказалось. Был только портрет в учебнике истории. Спала Зина тревожно и чутко, звуки огромного дома беспардонно вторгались в её зыбкие видения и разрывали их в клочья — то завоет метель в водосточной трубе, то с крыши упадёт сосулька. Однако больше всего раздражало то, что в коридоре беспрерывно кто-то бродил. Усиленный раскатистым эхом стук шагов долбил по темечку не хуже кувалды.
В конце концов, Зина не выдержала. Схватив со стола светильник, она выскочила из своих покоев. Выскочила и оцепенела.
Коридор был мрачен и пуст. Здесь не горело ни одной лампы и лишь свет уличных фонарей играл на потолке причудливыми тенями.
Темноты Зина не боялась, что-то иное заставляло её дрожать. Коридор неуловимо изменился, он стал не таким, как прежде.
Зина долго всматривалась во мрак, пока не поняла, в чём дело. «Портреты!»
Заканчивающийся отцовским кабинетом коридор служил ещё и фамильной галереей. Портреты всех Волконских: от легендарного Рюрика до папеньки включительно, — украшали стену, неизменно потрясая воображение любого, кто проходил мимо.
И вот теперь их зачем-то перевесили. Шли они в правильном порядке, но так, словно кого-то убрали из начала или, напротив, добавили в конец.
Едва различимая тень злоумышленника маячила у самого входа в кабинет. Ничуть не раздумывая, Зина метнулась прямиком к нему.
Долговязый, нескладный парень, вроде бы даже из общества. По крайней мере, на вора совершенно не похож. Черный фрак, белоснежная сорочка, галстук-бабочка — одет так, будто после бала он решил заглянуть в соседний музей. Стоит себе, портретом любуется, и очки свои батистовым платочком протирает.
— Кто здесь? — осмелев пролепетала Зина. — Что вам угодно, сударь?
Он обернулся резко и порывисто, точно его разбудили, долго хлопал глазами, а затем, позабыв о такте, изумлённо осмотрел Зину с головы до пят.
— Никогда не видел тебя в ночнушке… Тебе идёт!
Иному хватило и сотой доли той наглости, чтобы схлопотать затрещину. Однако Зина стерпела. Она сама смотрела на юношу, не смея шелохнуться. Лицо вроде бы незнакомое, но отчего же тогда так колотится сердце и голову кружит, как от вина?
— А в чём видел?
— Ни в чём, — парень улыбнулся. — Ни в чём видел, а в ночнушке не видел.
Что следует отвечать, Зина не знала. Парень же, поглазев на неё ещё пару секунд, вновь погрузился в созерцание портрета.
— Мшагин всё-таки гений! — восхищённо прошептал он. — Хоть и конъюнктурщик… «Тоже мне!.. Разговаривает с барышней, а пялится на какой-то портрет!»
— Мшагин?! Кто это?
— Модный художник.
— Нет такого. Я всех художников знаю.
— Есть. Но сейчас он ещё студент. Лепит шары из гипса, комиксами подрабатывает… — Гений и подрабатывает комиксами?!
— Взгляни, — парень кивнул на портрет. — Сама увидишь.
Более совершенного шедевра Зине встречать не доводилось, разве что у мастеров Ренессанса. С полотна на них смотрело подлинное божество — царственная дама во всём величии и блеске. Должно быть, лишь наречие ангелов способно описать её неземную грацию, едва заметный прищур карих глаз, тонкую улыбку и гипнотический ледяной взгляд, проникающий в самую душу. Бриллианты в её высокой причёске горели, словно настоящие.
Фамильную диадему Волконских Зина узнала, женщину — нет. — Кто это? У нас в роду таких не было…
— Не поняла?
— Нет…
— Это ты, Зина. Ты. Только много-много лет спустя.
— Я?! А как же Коленька? Здесь должен быть его портрет. Он ведь наследник…
— У твоего брата своя судьба, а у тебя своя.
Где-то совсем рядом заплакал ребёнок. Маленьких детей в доме не было, но почему-то Зина не удивилась. Стало лишь немножечко грустно от этого надрывного плача.
— И в чём же моя судьба? — с сомнением спросила она. — Неужто взаправду гений мой портрет напишет?
— Гении тебе надоесть успеют. Они в очередь выстроятся, чтобы с тебя портреты писать. Самая влиятельная женщина России, как-никак!
— Самая влиятельная?! Как графиня Аракчеева?!
В ответ парень захохотал, да так обидно, что захотелось запустить в него светильником.
— Нашла на кого ровняться! — выдавил он сквозь смех. — Как ты сказала?! Аракчеева?! Я даже не знаю, кто это!
— Ну как же! Марья Тимофеевна! Царица муз и красоты!
— Да-да-да… Припоминаю… Была какая-то карга старая, которую забыли уже к вечеру дня похорон. Это не твой удел. Как сказал бы поэт, ты будешь пасти народы! Вершить судьбы человечества, а не прозябать в салонной пошлости среди дряхлеющих куриц!
— А ты? — осторожно поинтересовалась Зина. — Ты в моей судьбе будешь?
Ребёнок рыдал всё жалобнее и громче. Юноша молчал, а его яркие голубые глаза затуманивались тоской.
— Однажды тебе придётся выбирать, — он наконец продолжил. — Либо со мной, либо на портрет…
— Нет! — от злобы и горечи стало трудно дышать. — Мне не нужен такой выбор!
— У тебя забыли спросить, детка, — парень хмыкнул. — Ты попытаешься обмануть судьбу, у тебя это даже получится… Но знай, рано или поздно выбирать всё равно придётся…
Не выдержав детского крика, сон разлетелся вдребезги. Но еще за миг до взрыва Зина всё поняла: кто этот юноша с пронзительной грустью во взгляде, чей плачет ребенок и как именно она обманет судьбу…
— Кристина, девочка моя, не плачь! Мама уже идёт к тебе!
***
Открыв глаза, Зина увидела озабоченное лицо горничной.
— Барышня, вам нездоровится? Доктора позвать?
— Всё хорошо, Анфиса… Просто сон приснился… Странный… Я разговаривала? — Так точно, барышня. Всё какую-то Кристину звали. Это ваша подруга?
