Глава 6
— Это твое, — Тернелиус толкнул от себя не слишком большой, но явно тяжеленький мешочек темно-коричневой кожи. Тот проехал по столешнице, как по льду, хотя была она не слишком ровной – доски со временем покоробились, да и с самого начала струганы были не лучшим образом. Видать, маг подпустил в зазор между деревом стола и кожей мешочка какое-то колдовство. Так, из озорства. Ибо был он очень доволен.
Хозяин поймал мешочек за завязку, дезактивировал заклинание-подложку, за что удостоился одобрительного взгляда учителя, аккуратно распутал витой двуцветный шнурок (узел мельника, как я мимоходом отметил) и заглянул в кожаное нутро. Мальчишеские брови полезли вверх, как ни старался Юкки их удержать на месте.
— Сто двадцать семь, не трудись считать. Твоя доля.
— Золотых? — не удержавшись, гирркнул я. Хозяин кивнул, не оборачиваясь. Пересчитать монеты он не успел, но понял, что внутри – не медь и даже не серебряные талеры, а полновесные цехины или, может, луидоры. На одну такую кругляшку вполне можно было жить месяц-другой даже в городе, снимая домик и покупая снедь на базаре, не торгуясь. Золото все еще оставалось редким и потому дорогим металлом, хотя из-за моря его и везли. Торговцы обычно пользовались серебром. Его и разменять, если что, проще. И в ствол при необходимости забить, если покажется, что твой сосед — колдун, оборотень или еще какой злыдень. Ходит даже легенда про какого-то ловкача, который выдавал себя за мага и поддевал под камзол особый панцирь, в котором серебряные пули застревали. Тем и зарабатывал, пока не угостили его посеребренным ядрышком из фальконета. Думаю, вранье.
— Не бойся, мне тоже перепало, — кажется, Тернелиус неверно истолковал затянувшееся молчание. — За посредничество и, как выразился твой друг Отто, за прекрасно подготовленного мальца.
— Он мне не друг, — дернув лицом, буркнул хозяин.
Они действительно здорово поцапались на обратном пути, когда мне стало хуже. Собачьи клыки – вообще вещь малоприятная, а у этой твари, видать, на зубах еще и дрянь какая-то была. Мастер настаивал на том, чтобы устроить дневку, а лучше две, и дать мне отлежаться, а Лука твердил: «Нужно поскорее рвать когти, пока хвост не прищемили». Дошли до того, что хозяин заявил: останется в лесу сам, авось не пропадет (это в чужой-то стране, почти без языка!), а прочие пусть катятся со своими секретами куда угодно. Может, этот потасканный херувимчик так и поступил бы, но тут вступился обычно молчаливый Петер:
— Гросс, он нам жизнь спас. И, кажется, не один раз.
— А теперь под монастырь подведет. И одного раза будет вполне достаточно, — рыкнул в ответ Лука, кажется, несколько сбитый с толку выступлением здоровяка. Подумал и добавил:
— И добро бы из-за человека был весь сыр-бор. А то тварь бессловесная.
Хозяин вскинулся, но на его плечо легла жесткая рука Йорга, а сам он проговорил, словно ни к кому не обращаясь, но почему-то поигрывая пальцами на рукояти любимого тесака:
— Для таких, как он, подобная тварь бывает дороже дюжины людей. И, между прочим, именно она, эта тварь, нашла для нас безопасный подход к цели. Иначе наскочили бы на засаду как пить дать. И уже кормили бы раков. А так их теперь кормит кто-то другой.
— Могло и похуже быть, — прогудел Петер. — Если бы тот шаман нас скрутил… Про них у нас говорят, что они могут кого угодно заставить делать что угодно, в таких тупых кукол превращают… Фенге называется. С виду человек, а глаза пустые и белые. И ходит как деревянный. Скажет ему колдун в огонь войти – войдет. Скажет со скалы кинуться – кинется…
Я на все это смотрел как сквозь туман. Располосованное плечо словно кто-то рвал тупыми горячими клещами, постоянно хотелось пить, а когда я забывался, перед глазами все вставали и вставали оскаленные песьи морды, и с черных губ капала слюна. Капала – и вспыхивала углями в разорванной клыками плоти…
Лука сдался. День мы проторчали в сырой рощице, переходящей в заросли лозняка. Огня не разводили, боясь погони, да тут еще сперва туман на округу лег такой, что за два шага ничего не видать (и это было хорошо – преследователи, если и были, не нашли бы нас), а потом дождь зарядил — мелкий и густой, под стать туману. Пришлось прятаться под лодку, а беднягам караульным – под плащи, под которые пробиралась липкая влага. Люди этого ой как не любят, я уж знаю…
На следующий день мне стало полегче, жар спал (не без участия хозяина, хотя у него особого лекарского дара никогда не было, зато он сумел мне в глотку затолкать какую-то кашицу из пережёванных то ли листиков, то ли травинок; дрянь редкая, но у меня не было сил сопротивляться). После того Отто смотрел на нас волком, тем более, от сырости у него что-то там разнылось – то ли зуб, то ли рана старая…
Поэтому, видать, хозяин и удивился, что Лука заплатил, да еще так щедро. О том и сказал учителю.
— Э! — Тернелиус задрал кверху тощий суставчатый палец. — То, что между вами было в походе — прошло. А вот задание выполнено, причем без потерь и в срок. Ты при его выполнении отличился. Так что все по-честному. Было бы иначе – я бы сам Отто голову открутил, и он это знает. И ты на него сердца не держи. В походах, особенно таких, всякое случается. А вам, может статься, еще придется друг другу спины прикрывать.
Хозяин ничего не сказал, хотя, кажется, я знаю, что он подумал — что будь его воля, не видать бы ему этого кудрявого до гробовой доски (неважно, чьей). Хотя… что я могу знать о мыслях хозяина, когда мы не в связке? Если бы ему была милей тихая жизнь, без всяких опасностей, то сидел бы он в родных Верхних Выдрах, где самая крупная из возможных неприятностей – рассевшаяся плотинка на дальней мельнице либо треснувшая бочка пива в погребе. Между прочим, с такой вот горой цехинов можно было бы и вернуться к батюшке – мол, смотри, я и заработал, и научился многому. Да только не в характере это мастера, не вернется. Захочет и учиться дальше, и мир смотреть. Неуемная порода. Я и сам, наверное, из таких.
— До весны тебе немало нужно будет освоить. А твоей выдре – раны зализать. А там как раз навигация откроется… — непонятно закончил Тернелиус.
Я подумал было, что недооценивает он мою шкуру. Обычно на мне все заживает… люди говорят «как на собаке», но я эту породу не люблю. Теперь – еще больше, чем раньше. А вот бок, разорванный клыками похожей на волка твари, зарастать не желал. То есть, края раны давно срослись, и новая зимняя шерсть после линьки (линяем мы незаметно, но все-таки…) скрыла шрам. А подвижности прежней не было. Словно протянулась от передней левой лапы к крестцу жесткая веревка. Не веревка даже, а жгут, скрученный из грубой сыромяти и подсохший на солнце. Ходить еще можно было, а вот скакать… А еще я боялся, что не смогу плавать как следует, то есть так, как делает это мое племя. Не смогу догнать стремительную щуку, выследить сазана в зарослях тростника, вытащить из-под коряги медлительного, но мощного сома. И тогда какой из меня фамилиар? Стыдно сказать, но я никогда не слыхал о том, что бывало в таком случае. О фамилиаре, который оставался в живых после смерти своего хозяина, знаю (ох и грустная история!). О мастерах, у которых гибли либо умирали от старости их фамы, тоже знаю. Но ведь наверняка бывало и такое, как со мной. Оба живы, но один уже не способен исполнять свои обязанности. Что тогда? Мастер заведет второго? Такое тоже бывало, и не раз, хотя я не слыхал, чтоб с нашим племенем. Если фамилиары – животные стайные, вроде все тех собак, то можно. Однажды (правда, это было уже куда позже описываемых событий) услыхал я легенду про мага, фамилиарами которому служили… пчелы. Целый рой. Думаю, вранье, насекомые слишком безмозглы. Хотя… строят же безмозглые мураши целые дворцы – с подземными переходами, с запасами и даже со стадами своих мурашиных коров. Каждый из них туп, а все вместе… Поневоле задумаешься.
Но тогда я задумывался только о том, смогу ли снова полноценно стать на лапы. Преодолевая боль, часами скакал (хотя вернее будет сказать – криво ковылял) то по дому, то по двору. Просил мастера мять мне непослушный бок – он мнет, а я скрежещу зубами и извиваюсь под его сильными не по возрасту пальцами, «как гадюка под вилами» — так говаривал наш сельский староста.
Пытался плавать, вернее, вертеться в той самой бадье на заднем дворе, которая мне раньше так не нравилась. Она и сейчас не нравилась, но делать было нечего.
Мне никто не мешал. Оба колдуна – молодой и старый – упражнялись так же настойчиво, как я, но в своем деле. Тернелиус подробно расспросил хозяина про бой с шаманом, и остался крайне недоволен тем, что Юкки не пустил в ход свое умение обращаться с кровью. Тот ответил, что сперва растерялся, а потом не до того было. Вернее, он-де пытался. Мол, потому шаман и замер, подставился под нож, потому что его сердце вдруг дало сбой. Но колдовская атака вышла смазанной, еле заметной, — в отличие от атаки обычной, с помощью доброй стали.
— Да ты никак сомневаешься в искусстве? — недобро сдвинул брови задетый за живое Тернелиус.
Мой хозяин ответил в том духе, что нисколько. И если бы понадобилось снять часового (надо же, набрался таких вот выражений от Луки с компанией), то метод «закручивания жил», как они его называли, вполне хорош. А вот во время драки… Не хватает-де нескольких мигов, чтобы «считать» кровяные токи врага – он ведь двигается все время, и русла его «каждый раз оказываются в другой конфигурации и в другом месте пространства, поэтому задача топологически усложняется» (кажется, мастер старался угодить старому магу, старательно подражая его манере речи).
Опять в ход пошли петухи. Только теперь их нужно было убивать в движении. Бедных птиц старый маг подбрасывал в воздух, раскручивал над головой на веревке, привязывал к телеге и с силой отталкивал ее от себя (как я понимаю, немало рискуя, ведь под удар атакующих чар мог попасть и сам, но обошлось). Иногда пернатые помирали, иногда – нет…
Зато в ходе этих упражнений они нашли еще один способ смертоубийства. Я уж не понял, в чем именно там дело, но удавалось им каким-то образом заставить все мышцы тела бедной птахи закаменеть или, наоборот, растечься эдаким киселем, и тогда та замирала на жухлой по осеннему времени траве заднего двора холмиком перьев. И помирала вскорости, потому что дышать и гнать кровь по жилам без мускулов нельзя. Тернелиус, вопреки своей обычной манере, чуть не прыгал от возбуждения. Все повторял, что это «очень интересно» и «почти открытие». Мол, надо только постараться «локализовать воздействие», чтоб атакуемый не помирал, а только двигаться переставал. Тогда, дескать, можно будет, например, часовых снимать на расстоянии. Или без шума обездвиживать и «утаскивать, куда надо» нужных персон. Или обезоруживать – если научиться блокировать не все мышцы, а, к примеру, только руки. А если ноги – то так можно и беглецов ловить. В общем, радовался старик. Хотя пока все их попытки оборачивались очередным куриным супом.
Хозяин, насколько я мог заметить, особой радости своего наставника не разделял. Я набрался как-то храбрости и спросил, почему (опять же, и послушать было любопытно, и такие разговоры помогали отвлечься от дергающей боли в раненом боку, которая нет-нет да и нападала, особенно под вечер). Он ответил, что особого толку от всех этих штудий не видит. И «радиус поражения», то есть расстояние, с которого можно атаковать, невелик, шагов десять-двенадцать всего, проще уж нож кинуть, и жертва должна стоять почти неподвижно, чего в бою не бывает. А я так рассудил: ему противным показалось такое вот умение, нечестным, что ли. Вроде как в спину бить или яд подсыпать в питье. Иногда вроде бы и надо, но «с души воротит, аж блевать тянет», как говаривал мой папаша. У которого, если верить попам, души и вовсе нет. Как и у меня.
…Да еще Юкки вспомнил, как тянул его к себе своей волей шаман. Мол, может, еще и поэтому не получалось у него потом колдовать, пришлось веслом отбиваться. Тернелиус забросил петухов и заинтересовался, как он выразился, «ментальным воздействием и защитой от него». Только сам он в этих делах почти ничего не понимал, а Юкки рассказать мог еще меньше. Даже когда старый колдун погрузил его в особый сон, позволяющий вспомнить то, что человек в обычной жизни забыл. Хозяин чужим и тягучим, как старый мед, голосом подробно описывал каждую костяную погремушку в бусах убитого шамана, но поведать, что именно тогда сталось с его собственной головой, не мог. Тернелиус перерыл свою обширную библиотеку – и тоже без особого результата. Сходил куда-то, приволок какую-то древнюю книгу, писаную еще вручную, да на коже (страницы ломкие, жесткие, словно костяные пластинки), две недели разбирал чужой язык, между делом признался, что, если у него в доме такое найдут, то костра не миновать… Но в итоге оказалось, что это пособие, скорее, по наведению морока, по созданию иллюзий. И они долго изводили друг друга, пытаясь что-то наколдовать и крича через весь двор (забыв про то, что и у соседей, и у забора есть уши) – «ну, что видишь?». Писали даже послания друг другу невидимыми буквами на стенах. То есть, это для меня невидимыми, а сами они их прекрасно видели, пока те не растворялись, как дымный след в воздухе от тлеющей палки (так хозяин пояснял). А потом оттачивали свое умение на несчастных прохожих под окном, которые вдруг начинали обходить несуществующие лужи или с проклятиями шарахаться от черной кошки, которой на самом деле не было, но они, бедняги, готовы были ее увидеть. Правда, далеко не с каждым получалось. Дети или люди простоватые – и по званию, и по уму, ежели на морду смотреть – те поддавались. А, скажем, ходившего мимо монашка из церковной канцелярии (у него вечно пальцы были в чернилах, а под мышкой то книга, то сверток с бумагами) обдурить ни разу не удалось, из-за чего оба злились. Возились-возились, пока не наскучило. Но наигрались всласть и, как заявил потом Тернелиус, неплохо подняли мастерство наведения «видиков» и защиты от них. Но, как он же признался, никто не может утверждать, что чары покойного шамана были той же природы и что, доведись снова встретиться с таким же, Юкки сможет ему хоть что-то противопоставить.
Поэтому мой мастер уделял хотя бы полчаса в день метанию ножей, осваивая способы, которые показал ему когда-то Йорг. То с прокрутом в воздухе, то без (второй метод позволял получить более слабый, но зато более верный удар), то с разворота. Ибо помнил, что жизнь ему спасла все же сталь, а не чары.
Так зима и прошла. В городе вроде бы снега было меньше, чем у нас в Верхних Выдрах, но мне он мешал больше обычного. Еще бы, дома-то наше племя и дорожки торит, и быстринки на реке есть особые, что не замерзают, кроме как в пору самых сильных холодов. Можно и лягушку сонную из ила да из-под корней добыть, и личинку ручейника. Да и просто размяться. А тут… Сиди себе в каменном доме да жри мясо, с базара принесенное. Или, опять же, дохлых петухов. Правда, их в последнее время поменьше стало. Вроде как заоглядывались на старого мага, что он много птицы покупает, зашептались. Да тут еще у горожан начался этот… забываю все время… когда им одну еду кушать можно, а другую нет. Так что перешли мы на рыбу. Мне бы радоваться, ан нет – она по зимнему времени была мороженой, а что за радость льдом хрустеть? Зато воздух посуше стал. А как ушла из него влага, так у меня плечо и попустило.
А с приходом весны открылась навигация, то есть, по-простому, в бухте Кальма закачались мачты многочисленных кораблей. Город, вообще-то, на реке стоит, но по ней недалече до моря. И вот в море и велел Тернелиус собираться нам с хозяином.
— Ты достаточно искусен в хождении по малым рекам. Ты, как говорит Лука, уже учен ходить и по лесу. Но мореходных знаний и опыта, хотя бы самого малого, тебе не хватает. Вот за опытом я тебя и посылаю. Походишь под парусами с полгодика да вернешься к старику.
И добавил совсем уж шепотом, как бы по большому секрету:
— Если что, там найдется, кому за тобой присмотреть.
Я до сих пор не знаю, какую цель ставил перед собой старый пройдоха. Вполне может быть, что было их несколько, и «опыт» — не самая важная. Мне до сих пор непонятно, к чему готовил, на что натаскивал он молодого хозяина. Да и кто были эти его то ли друзья, то ли должники, тоже неясно. Может, разбойники какие особые, так сказать, высшего пошиба. А, может, наоборот, доверенные люди герцога, выполнявшие особо тайные поручения. Что они добыли в той деревне? Золото? Вряд ли, легонький был сверток. Бумаги какие-то – вот это вернее. Но какие? Карты новых земель? Планы пограничных укреплений? Тайное письмо герцогини к любовнику? И кто оплатил эту добычу, чьи цехины оказались в том кожаном мешочке?
Эх, ну какое бы, казалось, мне дело? Пусть об этом мастер думает, у него голова куда поболе моей. А вот сидел, свою ломал, да без толку…
Может, Тернелиус хотел, чтоб смышленый и наблюдательный Юкки просто последил за тем, что происходит на корабле, куда тот заходит… Красноносый дородный шкипер Янсен, побывавший в доме у Тернелиуса, взять парня на борт согласился, но явно без охоты. А когда узнал, что с парнем еду еще я, скривился так, словно зеленую грушу-дичок раскусил. Даже потянулся за вином, которым они отмечали уговор, — запить неприятное условие. Но и на меня добро дал. То ли заплатил ему старый маг (что вряд ли), то ли и у судоводителя нашелся некий неоплаченный должок перед человеком с подбородком, похожим на корабельный таран (что скорее).
А, может, маг просто хотел отослать парня, к которому успел-таки привязаться, подальше от города, где назревали нехорошие события?
Но, в любом случае, что бы там Тернелиус не планировал, вышло все равно не по его…
Продолжение следует…
