Глава 1
На плотине стояли четверо. Стояли не скрываясь или, как выразился бы хозяин, демонстративно. Собственно, ради этой демонстрации они и вышли на неровную поверхность низенькой глинистой стенки. Та, наверное, лет двадцать назад полностью перегораживала путь небольшой речушки, чтоб превратить ее неспешный натиск в силу машины. Что это было? Мельница? Лесопилка? Сейчас не поймешь, да и послеполуденное солнце глаза слепит, блестит на кирасе одного из четверки. Здание на правом берегу еще сохранилось, и хозяин наверняка потом захочет его осмотреть. Но это потом. А сейчас надо разбираться с этими, что застят путь.
У одного в руках здоровенный арбалет. Громоздкий и, похоже, не особенно старый, времен прошлой войны. Ну да, дуга, кажется, наборная, из трех пластин, но самой простой формы и массивная слишком. Такие таскать с собой несподручно, тяжеловат даже для гренадера. Их обычно возили в обозе и выдавали перед самым сражением – так, во всяком случае, дедова память подсказывает. Или держали в небольших крепостях и лесных затесах. Наверное, этот детина с какого-то острожка здешнего и принес. Сам-то похож на бывшего ландскнехта—буфы на штанах вона какие, а сам широкий в кости, мордатый, хотя и не жирный (а как разжиреешь на солдатских харчах?), с плоским, туповатым и злым крестьянским лицом. Но хват уверенный и вообще не новичок. Вон, чтоб не на весу держать, уложил цевье на специально сооруженную опору. Торчит из плотинки кое-как сбитая буква Т, вроде птичьего насеста, на перекладину которой детина и водрузил арбалет. Стоит теперь, ухмыляется.
Второй – тот явно в армии не был, по лесам душегубствовал. Наверняка я этого, конечно, знать не могу, а вот только сразу подумалось. Мастер говорит, что мне в таких вопросах верить можно, опыт предков богатый. Так что, наверное, в самом деле разбойник. Да и снаряд в руках что ни на есть лесной – кистень, то есть палка, к которой на длинном ремне груз крепится. В честном бою не самое удачное оружие – поди с его помощью отрази чужой удар! А вот выметнуть на повороте узкой лесной тропы в голову одинокому всаднику из-за кустов – самое то. Или лошади ноги спутать, захлестнув ловким броском – это если ремень достаточно длинный. Даже могу разглядеть, что именно за грузик. По-моему, это гирька от часов – форма больно ровная, да и блестит желтой медью. Небось, висела в усадьбе небогатого местного барончика, крутила, спускаясь, ворот, а тот – единственную стрелку. А потом пришли в усадьбу лихие люди… Может, и сам барончик в разбойники подался с парочкой слуг, один из которых и прихватил понравившуюся гирьку – бывает и такое.
У третьего – веревка с крюком. Да крюк непростой, о трех лапах, вроде легкого якоря. Одна по-всякому зацепится. Мореход бывший? Или, наоборот, откуда-то с Карпых Гор? Там, говорят, тоже в ходу и веревки, и крюки для того, чтоб скалы да льды преодолевать. Не знаю, молчит мое умное сердце, загадка этот третий для меня. Плохо. Неизвестность, как говорит хозяин – дополнительный фактор риска.
Зато с четвертым все ясно. Этот здесь главный и он – из благородных. Стоит, дагой поигрывает, ждет, пока еще ближе подойдем. Ну да, шпага при таких делах – оружие не слишком удобное, вот он ее и отставил. А кинжалом в тесноте лодочного боя – оно сподручнее. Да и метнуть можно, если умеючи. На нем-то и блестит кираса, чтоб, значит, мы в него чем не метнули.
Место для засады они выбрали едва ли не идеальное. Река здесь делала поворот, оба берега в высоких пышных ивах, так что углядеть издалека опасность у путешественника не вышло бы. Плотинка давным-давно расселась, реку не держала, потому течение какое-никакое было, и шум от него… Сдать назад, преодолевая силу струи, не всякий бы сумел. Да и, небось, были у разбойников перехваты. Может, на том же повороте кто сидел с луком, а то и с аркебузой. Да хоть с простой пращой – выметнуть булыжник, чтоб предупредить жертву: мол, не рыпайся, все равно деваться некуда. В самом деле – куда? Даже если против течения удастся выгрести да перехватов миновать, дальше-то что? Река – не дорога, обходных путей на ней не сыскать.
Были бы эти ребята поумнее – просто устроили бы тут что-то вроде мытни. Как любой местный барон на своих землях или как какой-нибудь вольный город. Мол, ехать надо – плати и проезжай себе дальше. Хотя нет. Если не первый, то второй либо третий обобранный так путешественник, добравшись до Кальма, пошел бы в управу да рассказал о неурочной заставе на реке. А Его Высочество, хвала всем, кого надо хвалить, осознал, что от торгового люда и Кальму, и всей стране прибыток, посему с лихими на дорогах на расправу скор – что на сухопутных, что на водных. Стало быть, живых свидетелей эти, на плотине, оставлять не намерены. А потому драки не миновать.
Хозяин меня понял без слов, как и надлежит в отношениях мастера и фамила. И «включился». А я скользнул к швертовому колодцу. Он нарочно был устроен шире обычного. В мирное время туда, например, опускали «рыбий глаз» —эдакий ящик с дном из толстого и не слишком гладкого стекла (подкачали йорнские стеклодувы, а ведь как их нахваливали!), чтоб всякие подводные диковины без помех разглядывать. И для развлечения прекрасных дам («сударыня, зайдите ко мне на лодку, я вам чудеса покажу») и знаний ради. Мне-то оно без надобности, а мастеру так сподручнее, чем самому нырять, струи руками щупать.
Ну, а во время немирное колодец можно было использовать как сейчас – чтоб уйти под воду почти незаметно. Во всяком разе, куда незаметнее, чем через борт. Уж не знаю, мастер ли это выдумал или из моих кто. Сколько себя помню, на наших лодках всегда был такой колодец, а то и не один. Обычному человеку не пройти, а мне – можно.
Я ушел в воду без всплеска, как велит закон племени. У меня будет тридцать-сорок выдохов, пока «Белая» – странное имя для лодки, тем более, ничего белого на ней не было – приблизится к плотине вплотную. Ну, или на расстояние броска. За это время нужно успеть пройти пролом, выплыть в тыл врагу и нанести удар – хотя бы один.
Плотинка была, к счастью, не каменная (камня в здешних лесистых да болотистых местах мало, дорог он), а что-то вроде бобровой запруды: вбитые в дно колья да сваи, некогда перевитые ивовыми прутьями и обсыпанные землей. Без ума, без толку строили. Если бы еще мага-лесника позвали, тогда толк вышел бы – сваи можно было попробовать укоренить, прутья – оживить да зазеленить. А так – что сгнило давно, что водой размылось. К тому же материал глупо выбирали. Ладно – прутья, тут, кроме ивы, придумать что-то сложно, а она загнивает легко, особенно если вот так, с корой. Но почему на сваи не пустили дуб либо, на крайний случай, осину? В общем, между ребрами плотины – подгнившими, осклизлыми – я проскользнул без труда. Она еще и узкая была, шага всего три-четыре в поперечнике, если человеческих. А с обратной стороны еще и пологая, расползшаяся, поросшая кое-где сочной прибрежной травой, так хорошо скрывающей шаги.
Первым я думал брать арбалетчика, но почувствовал – на самом краешке сознания – что хозяин нацеливает меня на того, с веревкой и крюком. Детина был невысок, но здоров, раза в четыре меня тяжелее, да и стоял почти на самой середине плотины. Не сшибу. Поэтому без долгих колебаний я просто метнулся ему в ноги и рванул жилу чуть повыше щиколотки.
Моя пасть куда меньше собачьей и не так хороша в бою, но зубы остры – иначе как бы мое племя ловило рыбу? Поэтому человек с веревкой заорал и рухнул набок, заливая грязь вокруг своей кровью. Этот уже не боец.
Того, что с кистенем, я без церемоний боднул головой в промежность —прыгнул, как при попытке настичь щуку или крупного сазана. Душегуб был не слишком крупен телом, потому на ногах не устоял, свалился, ухватившись двумя руками за пострадавшее место.
А дворянчик-то оказался не промах. Видать, учили его в замке – или где он там рос? Среагировал мгновенно – дага свистнула у самого моего бока, едва не пришпилив хвост к земле. Но все же редкий человек может двигаться быстрее меня. Я кинулся к нему, полоснул когтями по ноге. Штаны точно порвал, а кожу, может, слегка задел.
Он отскочил и схватил какую-то длинную палку с кривой железкой на конце. Явно какое-то крестьянское орудие труда – я не очень-то разбираюсь в сельскохозяйственном инвентаре. В его руках палка задергалась, завертелась, как копье.
Не люблю древкового оружия – оно не дает подобраться на расстояние удара. Он попытался достать меня тычком, я прянул вбок, зашипел, загиркал, обнажая клыки.
Парень явно не трус. Любой бы на его месте сообразил, что перед ним – фамилиар, а значит – где-то рядом и хозяин. Но дворяне куда лучше простонародья понимают, что маги тоже смертны и их можно убить обычным оружием, если постараться. Вот он и старался. С меня начал, сволочь.
Еще удар – и я снова зашипел, на сей раз от боли. Его железяка скользнула в полукогте от моей морды и задела только вибриссы. Но они у меня очень чувствительные, а тут один ус чуть не выдернуло с корнем.
ХОЗЯИН, НУ ЧТО ТЫ ВОЗИШЬСЯ?!
И тут у дворянчика глаза остекленели, и он навзничь повалился на плотину.
Я огляделся, дыша, как запаленная лошадь. Еще бы – сперва скоростной заплыв на довольно приличное даже для меня расстояние, потом бой… Неудивительно, что весь воздух в крови выгорел.
Ну вот, еще и нос, кажется, ободрал о промежность того, с кистенем. Я осторожно облизал пострадавшую часть. Кровь есть, но чуть-чуть. И мерзкий запах, успевший приклеиться к морде за короткий миг удара.
Напряжение отпускало, и я сел умываться. Умным сердцем я знал, что опасности уже нет. Хотя – что-то еще оставалось. Гораздо меньше, чем раньше, но кто-то еще… Перехват на повороте? Так оттуда ему нас уже не достать, а движение я бы услышал, лес тут по берегам густой, ни одному человеку бесшумно не пройти.
Я оставил умывание, огляделся. Так, арбалетчик мертв – вон висит, навалившись животом на подпорку для своего оружия. Подпорка кренится под весом, трещит. Еще немного – и булькнет покойник головой в воду, на радость местным ракам. А этих клешнястых тут много, я успел унюхать, пока плыл. Небось, отъелись на телах тех, кого разбойники, ограбив, бросали в воду.
Горец, он же моряк? Ха, этот тоже мертв или вот-вот умрет. Нет, не от моих зубов, те ему обеспечили бы разве хромоту на всю жизнь. Но не случилось жизни-то — в падении он умудрился насадиться на одну из лап своего крюка и пробить легкое. Думаю, не обошлось без хозяина – он мастер на такие штуки. «Магия – это во многом умение использовать подворачивающиеся возможности, а не ломить буром, как дикий кабан», — так его наставляли, бывало, по молодости. Ну, и со мной он мыслями делился.
Разбойник с кистенем? Тоже мертв, наверное. Удар моей головой в столь чувствительное место и вправду вещь болезненная, я его проделываю далеко не в первый раз. Но не всегда последствия бывают столь фатальными. Наверное, на сей раз хозяин решил, что эдакому жить дальше незачем. И чуть-чуть снизил душегубу болевой порог. А от боли вполне можно умереть… Впрочем, у моего мастера много способов отправить человека в могилу, особенно если спешить некуда.
Что же еще? Здание! Здание бывшей мельницы, а, может, лесопилки на берегу. Очень оно мне не нравится. Человеку не понять, а я чую, как оттуда прямо-таки глыбами валит чужой страх – тяжелый, липкий, дурной, как скисший мед… Валит пополам с запахами свежей мочи и кала, которые, кажется, может почуять и грубый людской нос. Нет, это не разбойники ходили туда нужду справлять. Это сидящий там человек (один, я уже знаю) обделался от ужаса. А если он вооружен, то в таком состоянии…
Банг!
Вспышку я заметил раньше, чем звук достиг моих ушей (расстояние крошечное, но все же) и прянул в сторону. Древние инстинкты предков – штука невероятно сильная. В себя я пришел уже в воде и, пристыженный, снова полез на плотину, подгоняемый неслышным зовом хозяина – скорее, ироническим, чем сердитым.
Кислая вонь сгоревшего зелья теперь клубилась в воздухе, перебивая остальные запахи. Я повел носом и увидел место, куда ударила тяжелая свинцовая лепешка. Ну, конечно, можно было и не прыгать никуда, она прошла высоко над моей головой и расщепила какой-то кол, торчащий из плотины. Может, хозяин навел морок, и неведомый стрелок с перепугу принял деревяшку за человеческую фигуру.
— А теперь выходи! – властно проговорил мой мастер, и голос его отразился от берегов и поплыл над заводью, перекрывая журчание воды. – Я знаю, что ты там, и перезарядить оружие не дам. Не выйдешь – обрушу к демонам крышу тебе на голову. Ну!
Когда тебе так приказывают, нельзя не подчиниться. Во всяком случае, я бы не смог. У людей, конечно, все иначе, но засевший в здании человек был молод – почти детеныш. Он воспротивиться чужой воле не сумел и вскоре спустился вниз на ватных подгибающихся ногах. И лицо у него было белым, как вата. Аркебуза явно мешала ему спускаться по шаткой деревянной лестнице, но он не выпускал из рук бесполезное теперь оружие, хватался за него, как за единственную защиту в ставшем вдруг чужим и враждебном мире.
Хозяин подтянул «Белую» к плотине, привязал нос к корявому бревну, похожему на мордатого сома, и одним плавным движением взбежал на гребень. Паренек-аркебузьер отпрянул.
— Дай сюда!
Мальчишка повиновался.
— Гляди-ка, Мидж, новое, — удивился хозяин, разглядывая ружье. – Основной заряд – обычное зелье, а запал – мюо-капсюль, с частичкой саламандры. Чтоб, значит, тлеющий фитиль стрелка в темноте не выдавал. И чтоб осечки не было. Ну, да ты знаешь.
Мидж – это не настоящее мое имя, а прозвище, в честь моего почти-соплеменника, героя какой-то баллады, смысла которой я до конца не понял. Так хозяин меня зовет при чужих, особенно когда прибывает в хорошем настроении. Что ж, значит, за тот малодушный прыжок в воду мне, может, и не достанется.
— Где взял?
Мальчишка только носом шмыгнул и поддернул обгаженные штаны.
— Последний раз спрашиваю, где взял? — ствол, все еще воняющий кислой гарью, уткнулся под подбородок, еще ни разу не видавший бритвы. По уму, бояться щенку было нечего, он же сам ружье и разрядил. Но то по уму…
— Украл. На постоялом дворе. У… у проезжающего, — голос у дрожал, слова прыгали, как лягушки по весне, бестолково и в разные стороны.
— Ага. А сам там, стало быть, в слугах был, — мой хозяин не спрашивал, а утверждал. Что ж, умение видеть неведомое и читать в чужих сердцах – часть его мастерства. Как бы иначе он со мной управлялся? – Поваренком? Подавальщиком?
Мальчишка кивнул.
— Значит, и поваренком, и подавальщиком, и нянькой хозяйским детям, и вообще прислугой за все, — удовлетворенно продолжал мастер. – Держали тебя впроголодь, колотили, вот ты и решил, стянув ружье, податься в разбойники. За лучшей жизнью, так?
Опять кивок.
— А знаешь ли ты, сопляк, что оружие это –большой государев секрет? И что за похищение оного тебя, если поймали бы, запросто могли повесить. Вниз головой, например. Или на крюк за ребро. Или за руки, но над жаровней с углями. Не знаешь? А человека, у которого ты его украл – о нем ты подумал? Его ведь, возможно, тоже ждет виселица. Как выглядел?
— Ну, богатый такой. В плаще…
— Подробнее! – потребовал хозяин и, кажется, что-то там подтолкнул в голове паренька. Тот заговорил куда как более связно, но несколько чужим голосом.
— Плащ зеленой кожи, дорогой. Ботфорты не слишком высокие, кайма резная, в крупный зуб. А под плащом – камзол коричневый. С вышивкой… Нитка такая, необычная, золотистая, как подсвечник.
— Что вышито?
— Ну, герб дворянский.
— Я понимаю, что не знак селянский, — начал раздражаться хозяин. Вон, даже прикладом пристукнул. – На гербе чего?
— Дерево какое-то… Нет, скорее, цветок.
— Какой?
— Ну, такой, развесистый…
— Рисуй!
Не уверен, что паренек вообще умел рисовать. Но поди ослушайся. У мастера, если ему такая мысль придет (от чего защити предки!), и я рисовать начну. Мальчишка присел на корточки (дерьмо в штанах ему явно мешало, и хозяин брезгливо сморщил нос, когда запах усилился), взял какую-то щепку, разровнял кусок влажноватой земли и не без труда нацарапал. Цветочки, конечно, получились не слишком красивыми, но я их узнал. Узнал – и встопорщил шерсть на загривке.
— Так-так, — проговорил хозяин. – А на шее у него ничего, часом, не висело?
— Висело, — кивнул детеныш, не решаясь подняться. – Вот такое, — он снова принялся рисовать. Получалось что-то вроде гусеницы. Да, если даже мастер его отпустит живым, великим художником мальчугану точно не стать. – Вроде цепи, только из блях.
— Бляхи круглые?
— Не, с углами, как двери.
— А цвет?
— Пестрые такие. Золотистые с синим и белым. Гладкие, блестят, как льдинки на рассвете.
— Да ты поэт, — ухмыльнулся хозяин. И резко переменил тон. – Вот что, юноша. Вы, сами того не желая, похоже, оказали мне немалую услугу. Поэтому я, так и быть, вас отпущу, хотя следовало бы повесить за разбой. Его высочество душегубов не жалует. Оружие мне оставишь – да и катись себе. Только портки, будь любезен, постирай. Но не в реке! Лужу найди или натаскай воды куда-нибудь в бадью или хоть в яму – и там полощись. А реку нечего какашками пачкать.
Парень, кажется, не верил своим ушам. Поднял на мастера враз изменившееся лицо – и вдруг заревел. Жалко так, всхлипывая, размазывая по грязной, в том числе от пороховой гари, морде сопли и слезы.
— Сударь, да я… Я отслужу, хотите? Я и стирать могу, и за лошадьми…
— Ступай, сказано, пока не передумал. Стой!
Мальчишка, уже подскочивший и дернувший было по направлению к лесу, застыл, как пришпиленный.
— А откуда узнал, как пользоваться?
Оба поняли, что имелась в виду аркебуза.
— Так, это, — начал малый. – Оно ж похоже на обычное ружье-то. Меня с обычного батька учил когда-то, пока не помер. А туточки то ж самое – и дуло, и пули, и зелье в коробушке. Я и понял, что вместо фитиля или кремешка вон те хитрые штучки.
Он торопливо снял через голову сумку, где, наверное, лежали рог с порохом и мюо-капсюли.
—Мидж!
Я мотнулся к сумке, схватил зубами и поволок. Еще не хватало мне сейчас при посторонних на задних лапах вышагивать, как собачонке комнатной.
Хозяин откинул кожаный клапан. Я не удержался, сунул морду. Так и есть – рог, мерка и шкатулочка, где в выложенной льняными оческами гнездах лежали маленькие скляночки толстого темного стекла, сквозь которые едва-едва пробивалось свечение. Разбей такую – и комочек саламандрина вырвется наружу, поджигая затравочное зелье.
— Догадался, говоришь, — раздумчиво проговорил хозяин. – Да ты, малый, не дурак. Отслужить… Сейчас мне с тобой возиться недосуг. Но я через неделю буду в Кальме. Сумеешь туда добраться сам и меня разыскать – может, и возьму тебя к себе, в слуги либо… В общем, как выйдет.
— А кого искать-то, сударь? – спросил мальчишка, еще не веря своему счастью.
— Так с именем и дурак найдет, — усмехнулся мастер. – Считай, что это тебе вступительный экзамен.
Вряд ли мальчишка знал такое мудреное слово. Но кивнул и припустил к лесу. Наверное, там было озерцо или старица (я чуял запах болотного аира и стоячей воды), и он побежал мыться и полоскать загаженные порты. Может, и стоило бы предупредить хозяина про стоячую воду. А, может, и нет. Он же сказал «можно в луже». А озеро – это лужа и есть, только побольше.
— А мы с тобой, дружок, займемся делами. Я пока гнездо разбойничье осмотрю. А ты стрелку вытащи и по мошнам у покойников пошарь, может, найдешь чего интересное или стоящее. А потом, если время останется, можешь поохотиться. Я же вижу, что тебе неймется.
Отдав распоряжения, хозяин двинулся в сторону невзрачного деревянного строения мельницы (кажется, все же мельницы, а не лесопилки), крыша которого кое-где уже провалилась, обнажив кривоватые стропила, но черный от времени сруб смотрелся еще вполне крепко.
Стрелка? А, ну да. Она торчала из затылка у дворянчика. Обычный «попрыгун», хозяин любит это оружие. Стержень из какого-то крепкого тростника, привозимого из южных стран, с помощью особого заклинания сжимается вдоль. В обычном состоянии она диной с человеческий локоть, в сжатом – с человеческий палец. На конце – игла о трех гранях, вроде узкого и тонкого стилета. Получившийся стерженек вкладывают в особый стаканчик, тоже узенький. А стаканчик этот, а то и два или три, можно ремнями прикрепить к предплечью снаружи. А потом по особой команде выпустить. Если ты маг, конечно. Силы или, по-научному, энергии в такой штуке немного, хватит ворону шагов с десяти пробить, чем мастер иногда, если в дурном духе, и развлекается. Все равно, говорит, твари вредные, навроде крыс, заразу разносят. Он и крыс так бьет. Чтоб человека завалить, наконечник обычно смазывают ядом, простым, магическим или комбинированным (так смесь двух их видов зовут, мне хозяин объяснил). Но действие редкого яда бывает мгновенным, что особенно важно в рукопашной схватке. Противник может успеть добежать да проткнуть – и только потом концы отдаст. А дворянчик-то рухнул, как деревце подрубленное. Только нагрудник брякнул. Все же не полная у него была кираса, а половинка.
Я подошел к нему поближе и обнюхал рану. Ну, так и есть, хозяин решил чуть повыпендриваться и вогнал стрелку точно в основание черепа, там, где шов кости тонкий, а за ним сразу мозг. Мог бы и пораньше выстрелить. Да, не столь мастерским было бы попадание, но мне не пришлось бы уворачиваться от полольника (или чем там пытался меня уязвить покойный господинчик из блаародных). А вот вытащить такую стрелку без помощи человечьих рук – задача не простая. Равно как и обшарить кошели и пазухи остальных покойников – у меня ведь нет ловких пальцев. Это, видать, и есть наказание за мой прыжок. Да еще и доспех этот снять придется, тоже денег стоит, хоть и небольших по нынешним временам, когда в ходу пистоли да аркебузы. Хозяин у меня чуток прижимист, особенно если в пути. Мол, каждое путешествие требует монет, и нечего их зря транжирить, лучше, наоборот, по дороге чего ценного подобрать.
Вот только я не в первый раз подобные приказы получаю. Так что справлюсь.
Не прошло и ста выдохов, как я сложил в кучку арбалет и запас болтов (бывший ландскнехт, как я понял, помер от удара – красномордый был, нездоровый, и хозяин его тоже «подтолкнул»), нагрудник дворянчика, семь золотых монет, цепь с каким-то оберегом в форме вычурного креста (может, со священника сняли, а может, и нет), два простецких ножа, дагу, которую пришлось выкапывать из плотинки, моток дратвы с иголкой, перстень с каким-то гербом и прочие мелочи. Пусть хозяин сам разбирается, что из этой добычи нам надо, что нет. Сложил — и таки успел нырнуть воду, надеясь власть поохотиться на раков, а если повезет, выгнать из-под коряги небольшого, но вполне упитанного сома. Раков наловил с десяток побросал прямо в лодку, а сом попался упрямый. Я третий раз заходил на его убежище, когда в воде послышался протяжный стон, потом глухой треск, словно рвалось старое полотно.
На борт меня вынесло будто само собой. И уже оттуда, с передней банки, я глядел, как оседает левая часть плотины, как валятся и не спеша уплывают по течению сваи, балки, деревяшки, комки дерна и всякий мелкий мусор.
Ну да, пролом в бывшей мельничной запруде был недостаточно широк для нашей «Белой» (мы еле-еле протиснулись в реку старым каналом выше по течению), и хозяин решил его расширить. И нам польза, и меньше шансов, что еще какая-нибудь шайка-лейка решит устроить тут новую засаду. Интересно, а будь это действующая мельница – с нелюдимым и жадноватым, как и положено, мельником, вечно покрытым мукой, с неспешно скрипящим колесом, с грохотом потряса – стал бы тогда мастер ломать плотину? Или как? Я его всех умений не знаю, может, он лодку летать заставил бы. Говорят, маги это умеют, но сам не видал.
Эх, не должно фамилиару задавать себе такие вопросы. Отец меня, бывало, часто ругал за то, что думаю о том, о чем не надо. «Не было ведь никакого мельника –что ж ты себе мозги свои невеликие мучишь?». Так бы он мне сказал. И добавил бы: «Не дело фамила – судить своего мастера».
А я все равно задавал себе такие вот пустые вопросы «а что если?».
Когда лодка уже прошла новообразованным проходом, я оглянулся на звук. Плотина окончательно расселась, расплылась – и увлекла за собой здание мельницы. Затрещала, вздыбилась, перекосилась крыша, стропила повалились, поднимая тучи столетней пыли, словно выпалили разом пяток корабельных кулеврин, дернулись кусты и молодые деревца, что до того скрывали стены почти до верху, с треском разошлись углы сруба…
— Вот мельница, она уж развалилась, — пропел хозяин.
Я пошел на нос доедать раков, бездельничать и вспоминать…
***
К тому времени остров успел надоесть – не столько мне, сколько молодому хозяину, но я ведь его настроение чувствую. Мне-то что, до зимы далеко, рыба ловится, хотя морская и поднадоела, дразнить кухарку Марту можно еще долго – она так потешно меня боится, так визжит… Хотя подношения уже принимает. Я положу добычу — рыбину или морского рака — на пол в коридоре, отойду за угол – она бочком-бочком подходит, наклоняется…. Хвать рыбину за хвост или рака за ус – да в кухню, пока я не выскочил из-за угла и не отобрал. Меня, честно говоря, подмывало выскочить и хватануть ее зубами за подол, а то и за икру, но я сдерживался. Все равно потехи хватает. Вон третьего дня ее здоровенный морской рак за палец ка-ак тяпнул! Визгу было, я думал, замок развалится. Ничего, оказался прочным.
А вот мастеру в четырех стенах уже скучно, но за пределы его не пускают. Иоганнус, старый хрен, не объясняет толком, в чем дело. Ведь наверняка о том, что под крышей этого странного сооружения (которое, замечу, ближе к башне звездочета, чем к честному замку какого-нибудь лесного барона) завелся найденный на берегу вьюноша, знает уже каждая собака в двух ближайших деревеньках. Хотя собак там, кажется, и не держат. Зачем они на небольшом островке, где все свои, воров нет, охотится не на кого… Тут даже лошадей, по-моему, и то нету. Не рыбой же их кормить? Вот котов – тех да, тех хватает.
Мастер мой, правда, и сам понимает, что лучше пересидеть. Кровь молодая по жилкам бегает, а он ее сдерживает. Знает ведь: ищут нас. Вернее, могут искать. Вот и мучается, развлекая себя как может – все больше высокоучеными беседами с Иоганнусом. Про звезды, про планеты, про великую гармонию. Световые картинки с ним рисует.
— Вспомянте, мой юный друг, мы с вами речили о шаре как об наидеальнейшем геометрическом теле. И вы еще спорили, утверждая, что идеальным есть круг, сиречь плоский шар.
— Я не спорил, но разговор помню.
— Запамятовал тогда показать еще одно преимущество шара перед кругом. Какое число правильных многогранильников можно вписать в круг или описать вокруг него?
— Многогранильников?
— Ну да. О трех углах, о четырех…
— А, многогранников!
Уж не знаю, откуда хозяин выудил это слово. Но дома его и впрямь учили неплохо. Я, бывало, тоже на уроках сиживал, но скучное это дело. Да и не нужно оно мне…
— Ну да, наверное, так вернее, — не стал спорить Иоганнус. — Так сколько?
— Ну, трех-, четырех-, пяти, шести… — мастер замялся. — Да, наверное, много. Хоть в двенадцать углов, хоть в тридцать. Они будут становиться все круглее, пока не перестанут отличаться от круга. Но когда это произойдет… Может, это будет многогранник в сто углов. Или в двести… Опять же, какой большой его рисовать и чем именно. Угольком – линия потолще будет… А, скажем, ежели гвоздем царапать, то поуже, и тогда углы лучше видны.
— Не вовсе истина, но мысль близка. Углы на плоском теле можно множить. Не то со сферой. Ведаешь ли, сколько совершенных много… многогранников имеем?
— Нет, — огорченно так, почти сквозь зубы. Обидно ему признавать, что чего-то не знает. Хотя, чего бы – ну, не всем же быть высокоучеными, а наши Верхние Выдры — все же не Сорбонна и не Хайдельберг. — Но, наверное, не сколько угодно, раз спрашиваете?
— Именно! Как доказал еще великий Архимед, таких тел ровно пять. Тетраэдр, или трехгранная пирамида. Гексаэдр, либо куб. Октаэдр, сиречь пирамида о восьми гранях, каждая из коих – треугольна. Додекаэдр, у коего грань есть пентас, коий можно получить, связав узлом ленточку. Наконец, икосаэдр с гранями о трех углах, но самих граней аж двудесят. В силах ли такое вообразить?
— Ну, наверное, да, если постараюсь…
— Прекрасно. Так знай же, что угадал я связь между этими телами земными, хоть и совершенными, и сферами небесными, по которым, как говорят, ходят планеты.
— Но позвольте. Тел этих пять. А планет – шесть, я помню. Сатурн, или свинец, Юпитер, он же Олово либо Бронза, затем Железо-Марс, затем Земля, далее Венера-Медь и Ртуть-Меркуриус. И седьмое Солнце, посему и семь дней в неделе.
— Вот! Планет шестеро, и сфер ровно. Но вот если между ними вчерчивать многогранильники, сколько получится?
— Пять? — кажется, мастер не стал в голове выстраивать всю эту бесполезную громоздкость, а просто дал ответ, которого ждал старик.
— Верно, юноша, вполне верно! – обрадовавшись, Иоганнус взмахнул полами своего истертого бархатного халата и стал похож на ворона. У этих птиц, правда, бородка маленькая и круглая, а у него – торчком, вроде полена. – Каждой планете сопоставим сферу – вы ведь слыхали о сферах небес? В сферу Свинца впишем кубус, а в него – снова сферу, и сие уже будет сфера Олова. В оловянную войдет тетраэдр, в него — сфера Железа. В железной же сфере помещен будет додекаэдр. В нем – сфера земная, коя описана около икосаэдра, что есть вместилище сферы Любви-Меди. А в ней?
Мастер наморщил лоб и принялся загибать пальцы.
— А в ней – октаэдр! — он победно улыбнулся. — А в нем — быстрый Мекркуриус. А в его сферу уже вписывать ничего не нужно, ибо Золото покоится в центре, а не ходит по сфере, верно?
Все же у него даже для человека отличная память. Я им горжусь. Иоганнус, кажется, тоже. Вон аж бороду вспушил, хотя обычно она у него аккуратным таким чурбачком.
— Верно, ученик, верно! И я был бы крайне тебе признателен, если бы ты сотворевал для меня дивные эти тела, как ты умеешь – из прозрачного дыма. Ибо в моей власти делать лишь плоские их портреты, а хотелось бы еще раз проверить вычисления. Ибо сферы небесные исчислены, и радиусы их тож. Соотношение небесных радиусов и дало мне мысль соотнести радиусы сфер, вписанных и описанных вокруг архимедовых тел. Ибо Господь, несомненно, великий геометр, и тайну сию мы разгадать призваны.
Мастер, хоть и умен, но все же годами невелик. Его похвалили – вот он и рад стараться. То и дело сбиваясь и шипя что-то явно не слишком приличное, он творил полупрозрачные пузыри, внутри коих виднелись какие-то колючие камни, похожие то на бриллианты, вставляемые обычно в перстни, то на грубо вырезанные из дерева мячи. У него никак не получалось вставить друг в друга прорву этих пузырей и колючек, и он сердился. Старик тоже сердился и даже топал ногами, особенно когда хозяин путал порядок – какой кривокосаедр в какую бульбу вписывать. Взял бы, старый карась, и сам попробовал, раз такой умный.
Этими делами они уж три дня забавлялись. Я думал, продолжат и сегодня. Ан нет – что-то, видать, стряслось такое, что старику стало не до небесных забав. Прибежал, хлопая полами и выпучив глаза – и сразу стал похож не на ворона, а на филина. Старого такого, не слишком упитанного филина. Если только бывают филины с усами. Не то, чтобы перепуган, но волнуется изрядно. Даже слова больше, чем обычно, путает.
— Мой юный друже, спрятать себя тебе следует. В основательной части сего фортифика. Следуй за мной понизу. И поспешим же!
«Основательной частью» оказался подвал. О том, что он есть, я давным-давно разнюхал. Но не был там ни разу – что я, крыса, что ли? Охотится на них, правда, приходилось – как раз по пути на остров, на «Морской красавице». Но рыба и раки – лучше, так что я даже не знаю, водились ли в этом жилье голохвостые грызуны. А людские припасы, которые обычно хранятся в подвалах – пиво в бочках, вина в бутылках да окорока под потолком — меня и вовсе не интересуют. Если б хозяин голодал, я б, наверное, кое-что ему стащил. Это одна из моих обязанностей как фамилиара – обеспечить своего господина питанием, причем неважно, как именно. Но кормили нас прилично, да и рыбу я на кухню носил. Чего ж по подземельям шляться?
Однако в этом подвале оказались вовсе не вина и не окорока. Бутылки были – только уж больно странные, пузатые да без донца (вернее, с донцем круглым, словно пузырь), а некоторые — с горлышками, свернутыми набок. Целая батарея стояла на специальном стеллаже, причем под задницу каждой бутылки в полке была аккуратно вырезана круглая лунка. Не поленился кто-то. Рядом нашелся стеллаж поменьше, с разнообразными ступками – каменными, глиняными, бронзовыми, деревянными. Одни поменьше, вроде кружки, другие побольше, с добрый котел, а в углу и вовсе стояло чудище с хороший бочонок. Да печки какие-то — целых три, диковинного вида, одна с каким-то вроде как железным клобуком над полукруглым зевом. Да горшки с толстенными стенками, да здоровенная медная лохань на кривых коротких лапах, полная песка. Да огромный стол в самом центре на ножках столь толстых, что на нем можно было бы разместить крепостное орудие. Уже потом я разглядел, что столешница была каменной. И вообще куча всего непонятного нашлось в этой, как хозяин выразился, рыболатории. Видно было, что оснащали ее когда-то с умом, со знанием дела и даже с любовью, а пользоваться перестали давненько. На брюхе медной лоханки еще видна была жирная копоть, да и зев ближайшей печи тоже не раз и не два лизало пламя. Среди бутылок и ступок хватало треснутых и щербатых, а поверхность столешницы (чтоб ее рассмотреть, пришлось встать на задние) оказалась вся в сколах, пятнах и каких-то рыжих подпалинах. Другой бы удивился, как это камень может гореть, но я-то знаю, что может, особенно если капнуть особой едучей водой.
И все это было покрыто толстенным слоем пыли, а кое-где и паутины – и бутылки, и печи, и даже пол. Просто сесть некуда. Я оглянулся и недовольно фыркнул – хвост в паре мест уже прочертил по пыли борозду.
— Побудь-ка в этом месте, оно весьма любопытственно, хотя и несколько брошенным глядится. Только тишину блюди да врата прикрой накрепко.
Подхватил халат да побежал вверх по лестнице. Ох, не к добру это! Ни разу не видал, чтоб почтенный Иоганнус так передвигался. Старик он крепкий и во время прогулок по взморью движется вполне размашистым шагом, только трость по камням гремит. Но чтоб бегать, да по ступенькам…
Между прочим, мне он в подвале сидеть не велел. Поэтому, переглянувшись с хозяином, я рванул следом за стариком. Боюсь, для связки будет далековато, да и своды эти – как в тюрьме, честное слово. Толстенные каменные блоки, уложенные в арки, ребра и какие-то кривулины, словно давили на мой позвоночник и затылок. Так что я был даже рад, что сидеть под ними не придется. А придется все как следует запомнить и пересказать мастеру.
Та-а-ак, весь замок вверх дном. Немногочисленная прислуга носится с коврами, посудой и еще какой-то утварью. И время от времени поглядывают в окна.
Мне бы тоже взглянуть, да неохота, чтоб видели меня самого. Улучив минутку, вышмыгиваю через черный ход на двор.
Оп-па! А к нам гости. В бухте – той, что обращена к материку, узкой и какой-то ломаной, как трещина – отшвартовался немалых размеров корабль. Я в них мало чего понимаю, да и далековато все же. Но, кажется, военный. Близко к берегу подойти он, ясное дело, не может – дно тут хоть и не слишком мелкое, но уж дюже каменистое, да еще в одном месте поперек бухты лежит эдакое каменное бревно. Запросто может корабль брюхом напороться. Капитан, видать, это знает, потому и на якорь стал. А раз знает, значит, бывал уже на острове. И, сдается мне, его самого – ну, не его, так корабль – островитяне тоже знают. Вот кто-то в замок и сообщил. Потому-то все и забегали, как муравьи, когда, бывало, пень, ими изъеденный, вывернешь.
Так, а что это за визг и стук оттуда доносятся? Отсюда, от самого замка, ни черта не рассмотреть, придется бежать поближе, рискуя быть замеченным. Ну, авось местным сейчас не до меня, а я между валунами, благо, когда на четырех лапах хожу, роста невеликого.
Ага, так это шлюпку спускают – вот блоки и визжат, всего-то. А я, было, напугался. Шлюпка немалая – восемь пар весел, не меньше. А в ней, кроме матросов, еще и солдаты – мундиры красные да треуголки с шитьем на фоне волн хорошо разглядеть можно. А на носу – командир ихний, кираса блестит, аж досюда видно. И морион (1) сияет. . . Зря, между прочим, господин офицер на себя столько железа напялил. В бухте какая-никакая волна все же гуляет — вокруг острова ведь течения так и ходят, тихого моря тут и в полный штиль не бывает. Да камушки на дне… А ну как шлюпка на один такой наскочит да ко дну пойдет? Не выплыть тогда в доспехе-то… Или опасается, что по нему с берега палить начнут? Так вроде и некому. Я тут за все время ни одного ружья не видал, даже странно… Опять же, если мушкет хороший, то и не держит кираса пулю из него. Разве что издалека…
Так, а вот и встречающая делегация…. За моей спиной хлопнула на ветру дверь, и я сперва нырнул за ближайший камень, благо, этого добра тут хватало, а уже потом аккуратненько высунул морду из-за него поглядеть.
Наш хозяин – в смысле, не мой, а хозяин замка, Иоганнус то есть, — шагает впереди. Да принаряженный! Меховая накидка, бархатный зеленый берет, трость парадная — черная, полированная, с костяным навершием… Не та простая палка, с которой он на бережок погулять выходит. Даже кружева на воротнике пышнее пены на волне – хоть сейчас портрет пиши. За ним истопник и привратник Анджей – в старом своем драгунском мундире и при ружье. Не мушкет, калибр поменьше, но явно не на птичек фузея. И держит ее старый солдат весьма уверенно. А за ним мальчишка совсем, лет пятнадцати, не более. И тоже при оружии – тащит на плече здоровенную кавалерийскую пистолю – из тех, что с прикладом, навроде небольшого ружьеца. Вот мальчишка явно боится, хотя и храбриться пытается. А лицом он, между прочим, на привратника похож, внук, небось. Я его в замке и не видал раньше. Наверное, в деревне живет.
Ага, и у Иоганнуса под накидкой, гляжу, пистоля припрятана. Нет, не припрятана, а просто за пояс заткнута – так, чтоб в глаза не бросалась, но, если что, видно было. Хотя сомневаюсь я, что старик сумеет в цель попасть – уж больно у него глаза слабые. Как за звездами своими глядеть умудряются – ума не приложу.
Так кто ж это к нам припожаловал, что его вроде и встречать выходят, как гостя почетного, и в то же время опасаются так, что на встречу оружно идут? Непонятно мне. И что, скажите на милость, делать? Бежать к хозяину с докладом (ибо он меня из подвала своего почти не слышит) или досмотреть до конца? А ну как не зря Иоганнус боится? И сейчас этот, в кирасе, прикажет его схватить, а то и расстрелять?
«Смотри».
Ага, все же слышит меня мастер, докричаться сумел. Ладно, смотрю.
Иоганнус постоял-постоял на ветру, словно с духом собираясь, да и двинул к морю. Тропинка широкая, почти дорога, да и ровная — как для такого каменистого острова. Небось, по ней грузы всякие таскали, когда замок строили, причем все из той же бухты. Поэтому идут все трое почти плечо в плечо, разве что мальчишка чуть отстает. Стучит по камням наконечник трости, бухают башмаки, хрустит под подошвами гравий, посвистывает ветер в щелях между валунами да треплет пучки жесткой травы, что умудрилась вырасти в таком негостеприимном месте. Та шелестит. Так что мое легкое шлепанье и не услышит никто. Вот я вдоль обочины – да за ними следом, да чуть сзади, хоронясь в камушках. Не любы мне здешние места, где деревьев и нет почти, ох, не любы…
На самую кромку все трое вышли минуты за три до того, как под килем шлюпки заурчала потревоженная галька.
Офицер не стал изображать из себя эдакого покорителя морей — не стоял на носу и не вглядывался в горизонт из-под ладони. Да оно и понятно – поди постой, когда суденышко под тобой так и танцует. Тут даже сидя надо стараться, чтоб за борт не вылететь.
А как пристала шлюпка к берегу, так он сразу и выскочил на твердь. Поторопился, между прочим – надо было дать матросикам выйти первыми и затянуть лодку повыше. А так – лизнуло его море соленым языком по сапогам и, кажется, налило в них воды. Он недовольно оглянулся, словно хотел обругать своенравную стихию, но сдержался и пошел к нам.
Солдаты за ним.
Четверо всего. У каждого за спиной — фузея (ну, то есть не мушкет, а пушечка поменьше), на поясе – багинет в ножнах. Конечно, Иоганнуса можно арестовать и впятером, но не похоже, чтоб явились именно за этим.
— Я имею честь видеть мастера Иоганна Кеплера?
— Совершенно верно. С кем имею честь?
Говорили они не по-нашему, но я и это наречие понимал. Велика премудрость, право слово…
— Капитан Мартин Мюлль. Прибыл по поручению его величества Рудольфа II (2).
Оп-па… Я, конечно, зверь весьма далекий от политики, но слышал краем уха, что властвует над этими землями император Максимилиан. И именно с его подачи в местных землях людей, посвященных Искусству, жгут на кострах, топят в каналах и рвут лошадьми. Правда, говорят, уже не так рьяно, как раньше, но все же…
А уж почтенный Иоганнус тем более должен знать, чья именно благословенная задница полирует трон империи, в которой мы все имеем несчастье (или совсем наоборот) пребывать. Ибо, насколько я могу судить, именно императорскою волею и на деньги короны существует здешний замок с трудным именем Ураниборг. Вроде богатой игрушки при богатом повелителе. А теперь, значит, повелитель иной. То-то старик забегал.
Но сейчас он как раз не бегает, а стоит, упершись своим посохом во влажный песок побережья. И, видать, стоять ему нелегко – аж навалился на эту свою трость, и та не уходит в берег только потому, что, надо думать, под песочком упирается в камушек.
Да и известие, видать, тоже не из радостных – вон как Иоганнус с лица сбледнул. И усы разом потеряли свою горизонтальность, и борода, обычно торчащая эдаким ростром вперед, поникла. Но не сказал ничего.
А капитан как-там-его… Мюлль… все вглядывался в лицо старого колдуна, словно ответа какого ждал. Он уж догадался, что его известие понято верно, но навряд ли новоявленный монарх послал целый флейт (или как там называется этот парусный вояка?) на маленький каменистый островок, чтоб только поведать о столь важной перемене в собственной жизни и жизни державы заодно. Даже если прежний император покинул пост самостоятельно, без всех этих старых, как мир, помощников вроде мышьяка или заточенной стали, все равно найдется немало желающих попробовать на зуб нового короновладельца – прочно ли сидит, не желает ли уступить место кому-то подостойнее? И лучше держать на этот случай под боком и верных солдат, и корабль с двумя дюжинами шлангов (3).
— Я был и остаюсь верным слугой короны и государства, — выдавил, наконец, старик.
— Весьма достойный ответ, — одобрил Мюлль. — Мы могли бы поговорить где-то наедине?
— Можем пройти в замок…
— Не стоит. У стен, как говорится, есть уши…
Мне так и представились ушастые стены. Почему-то на первом этаже, там, где спал хозяин, уши росли человеческие, бледно-розовые, похожие на древесные грибы. А в подвале – мохнатые и коричневые, вроде крысиных. «Не отвлекайся, это всего лишь значит, что в замке их могут подслушать».
Ага, это снова хозяин. А я его присутствия почти не ощущаю, значит, связка идет самая легкая. То ли на таком расстоянии ему другую не удержать, то ли просто силы бережет. Небось, и не видит ничего, только слышит.
— Ну, тогда пройдемте по этой тропинке, я по ней иногда гуляю. Там есть уютный такой закуток из крупных камней, они защитят нас от ветра. Надеюсь, у них ушей нет.
Ага, надейся-надейся. Уж парочка-то точно найдется. И закуток этот мне прекрасно известен. Правда, тропа к нему ведет по открытому месту, и придется мне туда бежать прямо сейчас. Потом наверняка заметят. Надеюсь, ни о чем важном по дороге Иоганнус с капитаном беседовать не будут.
Ждать пришлось долговато. Я уже побоялся, что эти двое пошли еще куда-то. Или остановились поболтать на полпути. Даже рискнул высунуть морду из своего укрытия, найти которое, между прочим, было непросто. Закуток образовывали четыре вросших в землю здоровенных, побольше человека в вышину, серых ноздреватых камня, чьи острые ребра за много лет ветер и волны зализали, но не стерли полностью. А вот ни камешков поменьше, ни кустов, ни щелей каких-нибудь вокруг не наблюдалось. Таких, чтоб мог спрятаться зверь вроде меня. Крыса, может, и нашла бы норку, а вот уже кошке пришлось бы несладко, вздумай она на эту крысу поохотиться из засады. Я уже собирался было обойти один из валунов и засесть с противоположной его стороны, рискуя вовсе ничего не услышать сквозь каменное брюхо, когда меня вдруг осенило.
Люди редко поднимают головы. Конечно, наш гостеприимный распорядитель замка был исключением и задирал свою бороду к звездам так часто, что она, того и гляди, должна была бы начать расти вверх. Но сейчас, я надеялся, он, скорее, будет рассматривать своего спутника. Тем более, день выдался пасмурным, все небо будто в твороге, покрытом плесенью, а до вечера еще далеко.
Взобраться на скалу было делом непростым – все же я не горная коза и не чайка, но нас, боевых пловцов, еще с детства учат не пасовать перед трудностями. Цепляясь когтями за шероховатости и трещины, как распоследний кот, прижимаясь брюхом к шершавому камню и даже пытаясь помогать себе хвостом, как иногда делали корабельные крысы, лазая по переборкам (вот позорище-то!), я таки взобрался на вершину. Там оказалась небольшая выемка, полная солоноватой воды – видать, что-то из моря нанесло, а что-то от недавнего дождя осталось. Человека бы это обстоятельство опечалило. Ну, да мне ничего, лег себе в лужу. Мелковата, правда, уж лучше бы, чтоб целиком в нее уйти. А так – живот мокнет, а на спине ветер ерошит шерсть. И еще из-за этого ветра – свистит-то он тут, наверху, как целая стая уличных мальчишек – я никак не могу разобрать, идут эти двое на оговоренное место или нет. Была бы тропка галечной, я бы, наверное, расслышал хруст под кожей башмаков. Но она тут шла по песку, поросшему местами упрямой клочковатой травой, скорее серой, чем зеленой. Да еще все тот же ветер затеял песком этим швыряться, закручивая вихри, и приходилось жмуриться, чтобы сохранить в целости глаза.
Так вот, я высунул морду из-за края скалы и глянул вперед и вниз. Как раз вовремя, чтоб рассмотреть, как эти двое выходят из-за изгиба берега. Тут же юркнул обратно, но потом рассудил, что поторопился. Ветер им почти в лицо, так что идти они будут пригнувшись. Снова высунулся – так и есть, идут, причем Иоганнус явно боится потерять свой роскошный берет, а капитан, которому такая опасность не грозит (все же морион на его голове сидит крепко, да еще ремнем подвязан, ветрище все же не настолько силен, чтоб унести эдакую железную шляпу), почтительно поддерживает старика под локоть. Я не большой специалист в таких делах, но, кажется, поддерживает именно что почтительно, в знак уважения к сединам, а не только по долгу службы.
Вообще, занятный он человек, этот Мартин Мюлль. Фамилия вроде бы не дворянская. Никаких тебе «фон», «де» или «цу», да и означает всего лишь «мельник». Где вы видали дворян с такими фамилиями? И лицо простое, широкое, кожа дубленая, красно-коричневая, на нем усы черные с проседью да глаза вроде береговой гальки – то ли серые с синью, а то ли зеленые, поди пойми. Немолод капитан, хотя и не старик, конечно. И не моряк – на ногах не башмаки, а сапоги. Правда, без шпор и вообще не кавалерийские. На боку у него не какая-нибудь абордажная сабля, а гросс-мессер. Такое оружие у дворян не в большом почете, а вот низшие чины его любят – им не только на поле махаться можно, но и при обустройстве лагеря жерди тесать, дрова рубить или, скажем, мясо. Видать, прав я, из нижних капитан выслужился.
А вот его ординарцу можно посочувствовать. Знать, любит Мюлль, чтоб блестел доспех. Тот на соленом ветру уже потускнел. Будет кому-то работа надраивать железные бока.
Ага, вот они и дошли до четырех камней.
— Прошу простить меня, дорогой капитан, но годы мои уже не те, ноги не так резвы. И благодарю за помощь.
— Ничего-ничего, почтенный мастер Иоганн. Я ж с понятием…
А между прочим, старик-то притворяется. Я-то видел, как он, бывало, по острову вышагивает – размашисто, бодро, руками машет, тростью своей неизменной в небо тычет… Нынче же едва ноги волочет. Может, конечно, у него просто разыгралась какая-то из старческих болячек, подагра либо ревматизм. Погода-то сырая. Но что-то не припомню я раньше за ним такого. Небось, хитрец на всякий случай решил прикинуться больным да немощным.
— Не воспротивитесь, дорогой капитан, если мы присядем?
— Даже обрадуюсь.
— Только, сами видите, кресел здесь нет, только вот это, — он указал палкой на ворох подсохшей морской травы у неровного каменного бока. Я, признаться, хотел было в нее зарыться, когда искал укрытия. Хорош бы был, если бы так и поступил, а два этих, возможно, достойных, но никак уж не легковесных человека придавили бы меня своими достойными же задницами.
— Я старый солдат, почтенный Иоганнус. Бывало, сиживать приходилось на всяком – и на пушке разбитой, и на земле. А то и на покойнике, особенно ежели по зиме, когда не смердит.
Они уселись и замолчали, как по команде. И оба, кажется, прислушивались к чему-то. Хотя что они могли услышать, кроме ветра? Камни от него их прикрывали, старик знал, куда прийти. Но за их пределами воздух свистел и шумел. Да и с моря тяжкая поступь волн доносилась постоянным «бумм—пшш, бумм-пшш». И чайки орали. Обычный, словом, шум, к которому привыкаешь так, что перестаешь замечать.
Внезапно капитан поднялся на ноги – с удивительной энергией для его тяжелого и грузноватого тела – и, придерживая клинок на боку, чтоб ненароком не звякнуть по камню, осторожно подошел ко входу в укрытие и резко выглянул наружу.
— Так, никто из моих бездельников за нами не увязался. И из ваших – тоже. Это хорошо. Ибо у меня к вам дело чрезвычайной важности. По личному поручению его величества.
Эк заговорил! Даже голос сменился. И я усомнился, что Мюлль – это его настоящее имя и что он и в самом деле из простых. Простым такое вот важное дело, пожалуй, и не доверят.
Капитан сунул руку за кирасу – туда, где, будь это не железный, а простой кафтан, должен был бы крепиться рукав. И попытался что-то достать из-под панциря. Не сумел, пришлось распустить боковой ремешок. Ага, так вот зачем, стало быть, он на себе эти железки таскал, а вовсе не из опаски, что кто-то на острове попытается его проткнуть.
Пряжка, наконец, клацнула о кованую поверхность, и кираса разошлась, как крылья жука. Только у того они расходятся на спине, а у этого – на боку. И из стального плена показался плоский… сверток? Пакет? Нет, скорее, портфель с двумя ременными застежками и странно знакомым пятном на крышке, похожим на размытую звезду. Только в первый раз я его видел с полгода назад, когда мы с хозяином бились со страшным северным колдуном и собачьей сворой, оно было ярко-красным, свежим. А теперь побурело и въелось в кожу. Да и сама кожа посерела и трещинами пошла – видать, дублена была скверно.
— Его величество знает, что не всегда вы были только звездочетом, —Мюлль сделал нажим на слове «только». – В этом портфеле – тайна, с которой вам предстоит разобраться. Пока с ней не разобрались враги нашего государства. Возможно, для исследований вам понадобятся некие… особые снадобья или, скажем, камни. Его величество повелел мне взять у вас список необходимого, буде такая потребность возникнет, и привезти. Потрудитесь составить его к утреннему отливу.
— Но… что здесь?
— Не могу знать! Я – солдат, такие вещи не по моему разумению, — Мюлль снова попытался натянуть маску простоватого служаки. Правда, без особого успеха и, кажется, без большого старания. – Но слышал, что это связано с новым вооружением для армии. Если его враги государства получат раньше, чем мы…
Он не договорил, оставив старику гадать, была ли то угроза или просто сожаление о том, что лучше вооруженный враг сможет погубить много наших. Между прочим, чьих это «наших»? Мы-то с хозяином тут при чем?
— Я… ознакомлюсь с содержимым в своей лаборатории и дам вам ответ, капитан, — ага, «дорогой» из обращения исчезло. – Думаю, не стоит изучать столь важные документы прямо тут, под открытым и столь недружелюбным небом. Тем более, оно, кажется, собирается-таки разверзнуться дождем. Поэтому предлагаю вам все же воспользоваться моим гостеприимством. Море в бухте может разойтись, не стоит искушать судьбу, возвращаясь на корабль при изрядном волнении. А к вечеру направление ветра переменится, уверяю вас. Мои старые кости чуют это. Идемте, капитан, —Иоганнус продолжал настаивать, видя, что Мюлль и впрямь заколебался. – Анджей – вы его видели, старик с ружьем, тоже, кажется, солдат, только в прошлом – по моему приказу приготовил дрова в камине, остается их только разжечь. Ну, и ужин – скромный, правда, откуда у нас, бедных островитян, разносолы, зато горячий – будет нас ждать. Не уверен, правда, что его хватит всем вашим людям, но можно будет….
— Не стоит беспокоится, почтенный. Мои люди отправятся на судно. А мы с вами – в замок.
Кажется, этот вариант устроил обоих. Ну, а мне пришлось ждать сумерек, чтобы пробраться, наконец, к хозяину. Не хотелось сновать по берегу, рискуя попасть в поле зрения лишних глаз. Этот хитрый капитан, чего доброго, еще оставит секрет в скалах. На всякий случай…
1.Шлем характерной полусферической формы с полями, изогнутыми лодочкой, довольно часто – еще и с гребнем
2.Автор знает, что грешит тут против исторической истины. Но кто сказал, что действие книги происходит в нашей истории?
3.Немецкое слово Schlange означает «змея». Иногда так называли корабельные орудия с длиной ствола в 40-50 калибров (они же – кулеврины или серпентины).
Продолжение следует…
