1
Антонина Васильевна жила с дочкой, рано созревшей барышней. Ляля была хороша собой — беленькая, полногрудая, со стройными ногами и вьющимися колечками волосами. Поведением отличалась чересчур непосредственным. В учебе она не видела никакого смысла и даже восьмилетку еле-еле закончила. С тех пор сидела дома, ничем не занимаясь. Ляля мечтала об одном: скорее выйти замуж и покинуть это убогое жилище в постылом дворе и надоедливую мать. Антонина Васильевна желала того же: помучиться еще немного с «этой дурой», удачно выдать замуж бесприданницу, ну а после зажить, наконец-то, для себя.
После развода у Антонины Васильевны не было никакой личной жизни. Внешне она выглядела очень даже ничего в свои сорок с небольшим. Но вот характер имела просто невыносимый. Не страдая от избытка ума и такта, неуживчивая женщина стремилась все контролировать и всюду совать свой нос.
С потенциальными женихами Лялю знакомил ее двоюродный брат Витя, парень шебутной и добродушный. При всем невежестве кузена-сантехника, как ни странно, он водился с ребятами образованными. На одного студента и запала Лялька.
Компания собиралась у Антонины Васильевны два раза в месяц, строго по субботам. Хозяйка напекала хворосту, посыпала его сахарной пудрой, но почему-то врала, что «это все Лялечка старается» (дочка по дому вообще ничего не делала). Молодежь приносила привычное дешевое белое вино. Садились за круглый стол в гостиной, шумели, шутили, анекдоты травили. Потом включали бобинный магнитофон «Айдас» и танцевали твист. Как всегда.
Антонина Васильевна устраивалась на кухне за столиком с чашкой чая и наблюдала за компанией в окно, соединявшее кухню с гостиной. Собственно говоря, это и была вся жилплощадь неполной семьи. Обидная теснота вынуждала: надо Ляльку куда-то сплавить, скорее выдать замуж. А Алик, ее новый кавалер, уже институт заканчивал и был, как проинформировал Витя, сыном какого-то шишки то ли из горисполкома, то ли из горкома партии. Перспектива наклевывалась…
Поначалу молодежь смущало странное поведение хозяйки дома. Они себя чувствовали артистами на сцене, за игрой которых наблюдал всего один зритель. А может, режиссер. Но потом привыкли. В меру гостеприимную, но излишне любопытную Лялькину маму просто перестали замечать. Сидит – ну пусть и сидит себе, смотрит.
Антонина Васильевна ни с кем из соседей не водилась. Ни за солью, ни за спичками к ней никто не заходил. Да и как общаться с человеком, который никогда не здоровается. Она вообще обладала редким даром настраивать против себя людей. Ссорилась по пустякам. Но особо давняя вражда у нее была с Гургеном, ближайшим соседом через стенку. Крайне редко к Антонине Васильевне соседи обращались сухо, полуофициально, по имени-отчеству. А его, Гургена этого, звали ласково, по-свойски, как вечного мальчишку – Гуриком.
Антонина Васильевна являлась явным антиподом соседу и не скрывала своей нелюбви к нему. Она, интроверт, никого не впускала в дом, кроме Витькиной компании (да и то исключительно в надежде пристроить Ляльку и навсегда передать в надежные руки). Ни к кому во дворе отродясь не заходила и не собиралась. И порог ее дома никто из соседей никогда не переступал. Гурик, напротив, был открыт для всех. После развода жил один, весело холостяковал, время от времени приводя к себе очередную пассию. Деньги у Гурика водились – работал таксистом. Нравом он обладал легким и веселым, люди к нему тянулись. А главное, во дворе насчитывалось только два телевизора – у Антонины Васильевны и ее беспутного соседа. К ней, понятное дело, никто не просился телик посмотреть. А вот у одинокого таксиста получался настоящий проходной двор. Соседи, правда, старались «иметь совесть» — больше трех-четырех в его дом одновременно не приходили, чтобы кино или праздничный «Голубой огонек» посмотреть. Но вот летом, когда шел интересный фильм или футбольный матч, Гурик выносил телевизор на кухню, распахивал окно, выходящее во двор, и ставил свой «Рекорд» на подоконник. Весь двор собирался у «ящика». Выходили со своими табуретками, а некоторые пристраивались на раскладушках, на которых после «телесеанса» сразу и засыпали. В жару многие ночевали под открытым небом или с распахнутыми дверями и окнами. Кроме, разумеется, Антонины Васильевны.
2
Мария обитала в «растворе», который к штукатурке, бетону и стройке вообще не имел никакого отношения. Так назывались старые квартиры в одноэтажных домах этого южного города. Одни двери там были внутренними, другие — наружными, состоявшими из двух деревянных створок, соединенных висячим замком. Когда они растворялись, жилец оказывался сразу на улице, прямо на тротуаре, отгороженном бордюрным камнем от проезжей части.
У Марии был свой «телик». По улице проносились туда-сюда грузовики и легковушки. Она к такой картине привыкла и на машины смотрела с безразличием. Иногда узнавала в прохожих своих знакомых. Так и могла сидеть часами у окна.
Мария была единственной, чьи окна выходили не во двор, а на улицу. Да и ко двору, строго говоря, она имела опосредованное отношение. Мало кого там знала. Правда, изредка захаживала к своей подруге Наталье, или та к ней заглядывала поболтать.
Выглядела худенькая Мария нескладной старшеклассницей. Но поговаривали, что ей уже под тридцать, в девках засиделась. Жила она одна. Время от времени к ней приезжала из Баладжар грузная женщина с отечными ногами, тетка-опекунша. Все ради прописки старается, сплетничали во дворе, чтобы квартира Марии ей и ее детям досталась. Тетка привозила племяннице харчи, что-то стряпала на кухне, прибирала в доме и возвращалась к себе.
А Мария все сидела молча у окна и не моргая смотрела на улицу. О чем она думала, трудно сказать. Да и думала ли вообще? Девушка она была слабоумная. В детстве родители не углядели, оставив провинившегося ребенка на этажерке (так ее наказывали). Однажды девочка оттуда упала, ударилась головкой. С тех пор разум слегка покинул ее. А отца с матерью, рано ушедших из жизни, видно, боженька за дочку наказал.
Да, Мария была со странностями. Например, людей в форме боялась. Ну а поскольку во двор захаживал лишь один «служивый» — участковый Мамед Мамедов, то его, добродушного толстяка, Мария и опасалась. И реагировала на него весьма своеобразно.
— Белогвардеец! – налетела на него с кулаками, когда он впервые с проверкой появился на пороге ее дома.
Что такое на нее нашло – трудно сказать. Может, кино так на нее подействовало: на «Чапаева» ее тетка как-то раз водила. Может, еще что… Но почему именно участкового Мамедова, смуглого брюнета с черными усиками, она приняла за белогвардейца, для соседей осталось загадкой.
— А-а, Мария, – грозил ей пальцем милиционер, – не хулигань. А то тебя 15 суток тюрьма посажу.
Жиличка «из раствора» мгновенно становилась послушной. Опускала глаза и всячески старалась продемонстрировать покорность то ли представителю власти, то ли судьбе.
3
Это были три разных окна одного двора.
Антонина Васильевна сидела у своего, наблюдая за молодежной вечеринкой и думая, когда же Алик сделает предложение ее глупой, но такой соблазнительной Ляльке.
Гурик распахивал свое окно и выставлял на подоконник телевизор марки «Рекорд», чтобы дворовый люд мог посмотреть кино.
Мария, сидя у окна, смотрела на улицу и ждала прихода тетки с провизией. А может, и не ждала. Просто так смотрела. Привыкла.
…Спор возник как-то неожиданно.
— Ну что, не мужчина ты? Только на интерес играем! Как тебе сказал, – наседал на Гургена его постоянный партнер по нардам Ашот.
— Ара, ладно-э, ладно, уговорил-да, – отмахнулся Гурик, улыбаясь. – Странные у тебя какие-то желания.
Что верно, то верно – неожиданные задумки появлялись иногда у азартного игрока в нарды Ашота. Однажды проигравший ему целый день ходил по двору и спрашивал всех подряд, который час. Другой пораженец был обязан весь вечер петь песни Рашида Бейбутова. Соседи повеселились, даже хлопали певцу, кроме Антонины Васильевны, разумеется. А тут… В случае проигрыша (матч в «короткие» должен состоять из трех партий) Ашот выставлял бутылку коньяка «Отборный», который ему привезли на днях от родни из Еревана, а Гургену предстояло… навестить соседок с необычной и пикантной миссией: Антонине Васильевне подарить букет цветов, а «растворную» Марию – поцеловать.
— Зарико, как брата прошу, не подведи, — просил Гурик, бросая зары.
Но выпадало все не то. Не его был день. Все три партии (а последнюю вообще с марсом) Гурик продул.
— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — игриво произнес Андрей Макарыч, наблюдавший за матчем и назначенный вроде судьи. – Давай, Гурька, девки заждались тебя, кхе-кхе.
Ашот победоносно смотрел на соседа.
За цветами послали дворовых пацанов. Гурген дал рубль («На эту стерву больше потратить не могу»), сказал, чтобы сбегали по-быстрому — напротив двора сидела уличная торговка с цветами в алюминиевом ведре. Мальчишки принесли букет гладиолусов, целых пять штук.
Гурик поднялся с табурета, с улыбкой поправил свой вихрастый чуб и двинулся в сторону жилища Антонины Васильевны.
Та не сразу отворила дверь.
— Чего надо? – бросила недовольно женщина и с удивлением посмотрела на букет.
— Ты… вот что, Тоня…
Антонина Васильевна слегка опешила – так ее давно никто не называл.
Таксист прокашлял:
— Короче, пришел подарить тебе букет цветов.
— Ты что, спятил совсем?!
— Зачем спятил? Решил приятное тебе сделать. Спятил… Понимаю, 8 марта прошло давно, а день рождения у тебя еще не наступил… Кстати, а когда у тебя день рождения будет?
— Не твое дело!
Андрей Макарыч, Ашот и дворовые пацаны молча наблюдали за происходящим. Может, если б не они, без свидетелей Антонина Васильевна не стала бы так строго разговаривать с этим малохольным. Ну, взяла бы, наверное, букет и дверь перед носом захлопнула. А тут за ними наблюдали. Неспроста это, догадалась женщина.
— Ладно, день рождения не причем. Просто так, по-соседски решил преподнести тебе букет цветов. Что, нельзя что ли?!
Гурген разоружил ее своей непосредственной, как у мальчишки, белозубой улыбкой. А она… Она сама не понимала, что с ней происходит. Ведь ей никто и никогда не дарил цветов. Ни сбежавший пять лет назад муж-объелся-груш, ни на работе, ни молодежь, приходящая с племянником Витькой к ней в дом. Да и сам Витька ни разу. А тут…
Антонина Васильевна строго, по-прокурорски посмотрела на соседа, но протянула руку и букет взяла. И быстро захлопнула дверь, так и не поблагодарив.
Гурик остался доволен. Одно дело сделано.
Теперь предстояло совершить визит к другой непростой русской женщине, в самый конец двора.
Ашот от удивления раскрыл рот, а Андрей Макарыч с ухмылочкой посмотрел на Гургена:
— Ну-ну, давай, вперед и с песней! Заждалась тебя Машка.
Гурик особо не заморачивался над тем, что он скажет девушке. У той и без него с головой не все в порядке. Но вот как поцеловать ее? А вдруг истерику закатит? Потом жаловаться к участковому пойдет. А объясняться с Мамедовым или с баладжарской теткой Марии в его планы не входило.
Звонка у Марии не было. Таксист долго стучал в дверь, пока не раздался голос хозяйки:
— Наташка, ты что ль?
— Нет, это не Наташа. Это я, Гурген.
Молчание…
— Чего тебе?
— Дело есть, Маша-джан. Открой дверь, пожалуйста.
Опять молчание… Казалось, девушка неспешно переваривала полученную информацию.
Наконец, заскрежетал засов, заскрипели дверные петли, давно не знавшие смазки.
На пороге стояла Мария. Но не в привычном байковом халате, в котором она изредка появлялась на людях, а в нарядном платье из бежевого ситца с искусственной алой розой на груди. Платье со смелым вырезом соблазнительно открывало тонкие ключицы. Жидковатые белесые волосы девушки были аккуратно уложены в прическу. Гурик удивился, даже подумал, что она специально готовилась к его приходу. Он внимательно посмотрел на соседку, в ее по-детски доверчивые светло-голубые глаза, на очертания слегка накрашенных губ и понял, что девушка, хоть и со странностями, хороша собой. В этот момент он пожалел, что дал на цветы только рубль. Надо было и Марии букет купить…
Визитеру вдруг захотелось, чтобы дело не ограничивалось одним поцелуем. Вот только с чего начать, как порог дома переступить? Но Мария, хоть и намарафетившаяся, к себе не приглашала. Да и поцеловать ее надо было на виду у всех. Иначе не считалось.
Гурик воспользовался своим козырем. На его смуглом лице появилась обворожительная улыбка, которая сводила с ума многих женщин. Наверное, не устояла перед его чарами и принаряженная Мария. Он это понял, когда увидел, что ее глаза повлажнели. Гурик протянул к ней руки, погладил за плечи, потом нежно провел пальцами по щеке.
Все происходящее, такое непривычное, девушку удивило. Она не совсем понимала, что делает этот нежданный гость. Поняла только, что ей приятны его прикосновение, его улыбка… И он совсем не белогвардеец.
Гурик приблизился к Марии. Почуял ее запах – смесь духов «Может быть» и баклажанной икры. Ему показалось, что пухлые губы девушки изобразили подобие улыбки, а в ее глазах зажглись игривые огоньки. Гурик почувствовал, как сердце сжимается в груди. Переступив порог, он тихо и осторожно поцеловал Марию в лоб, точно ребенка несмышленого. Потом опустил взгляд и, быстро повернувшись, пошел прочь…
4
Этот удивительный вечер Антонина Васильевна восприняла, словно знак судьбы. Какие наши годы! Лялька пока молодая, рано или поздно найдет свое счастье. А вот сама она еще не долюбила. В ней самой еще столько нерастраченной женской ласки, нежности, чувств. Ей так захотелось, чтобы еще раз принесли ей букет цветов — не Лялькин Алик или племяш Витька, или кто-то на работе, а именно этот разбитной сосед-таксист, что жил за стенкой.
А Мария в нарядном платье с розой на груди больше не ждала свою подругу Наталью. Забыла про чай, остывший на столе. Она села у окна и стала привычно наблюдать за тем, как мимо проезжают, беспорядочно сигналя, машины. Одна, вторая, третья…
1997 г.
