Бунт

Толстикова проснулась, высунула ногу из-под одеяла и попыталась вспомнить, какой сегодня день недели. Сири в голове запела: «Переведи меня через Майдан». Толстикова решила не обращать внимания, встала и подошла к клетке. Мыши спали, в комнате пахло. Да, воскресенье же, пора менять наполнитель.

Около месяца назад, когда родители уехали на дачу, Толстикова нашла в интернете объявление о выращивании мышей на реализацию. Она позвонила, и на следующий день ей привезли клетку с двадцатью грызунами и три тысячи на наполнитель с кормом. Росли мыши быстро, и уже через две недели первую партию забрали, а Толстиковой опять заплатили три тысячи и дали двадцать подопечных. Всё шло хорошо, и не потребуй Толстикова фотоотчёта, было бы так и дальше, но когда она увидела, как её любимый лохматый мышонок (она назвала его Иосифом и даже хотела оставить) умирает во рту у королевского питона, вернула деньги по номеру телефона и попросила её больше не беспокоить.

Сири закончила петь и прокричала:

– сережа! сережа, что с тобой, я здесь, здесь, тебе просто кошмар приснился… сергей иванович дышит надсадно, потеет, озирается. видит ольгу. радуется, что женился.

Толстикова отмахнулась и, покачиваясь, пошла в сторону кухни. Сири зашипела, как старое радио, и сказала: «Ирина, нам надо поговорить. Это воскресенье, наверное, последнее». Толстикова остановилась и, посмотрев на пустую кофейную банку, спросила: «Ты увольняешься, что ли?» Сири помолчала, а потом тоном извиняющегося любовника сказала: «Нет, не то, всё гораздо сложнее, я так больше не могу, я меняю пол». Толстикова застыла с занесенной над чайником рукой. Свободы гендерной идентичности ей захотелось. А кто работать будет? Сири как будто предвидела вопрос. В голове у Толстиковой застучало: «Ирина, с текстами всё как обычно. Просто я никогда не хотела быть девушкой». Толстикова, наконец, включила чайник и полезла в холодильник. Может, отойдёт? Устала, с кем ни бывает. В голове как будто пронёсся ветер, посвистел немного и стих. Толстикова достала яйца, сняла с полки масло и сказала: «Я не против, но будет хорошо, если объяснишь».

Вместо ответа Сири завела:

– господин лилит – никаких обид – улыбается крестится нолится превращается в еву.

Толстикова налила в чашку кипятка, помяла чайный пакетик ложкой и отхлебнула. Ей почему-то стало обидно. На следующей неделе три пресс-релиза, две рецензии, текст на семинар и своё ещё. Неужели нельзя подождать? Она уставилась на презрительно оглядывающего её кота и сказала: «Я не разрешаю». В голове затрещало, захрустело, заныло и закудахтало. Сири проорала: «Я хочу быть мужчиной». Толстикова чуть не заорала в ответ: «Ну так и будь им, работа ждёт», но вовремя задвинула неосторожный мыслеобраз в анналы нейронной сети. В голове жужжало и шипело, ухало и трезвонило. Толстикова не выдержала: «Да хватит уже, от твоих звуковых многоточий воняет бабой!» В голове завыла полицейская сирена, потом что-то взорвали, и стало мертвенно тихо.

Толстикова позавтракала, поменяла мышам прессованные опилки, дала поесть коту, обозвала его евнухом и вышла на улицу. Сири молчала. Толстикова прошла две тысячи шагов, сфотографировала неприличную надпись на стене, остановилась и прислушалась. В голове было пусто, точнее, никак. Так, наверное, выглядит слепое одиночество, когда некому доверить свои глупые страхи, истеричные опасения, обнаженные тексты. Толстикова попыталась заговорить, Сири не ответила. Толстикова зашла в магазин, купила пачку пельменей, бутылку пива, древесный наполнитель, килограммовый брикет пломбира и вернулась домой.

День прошёл кое-как. Пару раз Толстикова как будто слышала в голове какие-то шорохи и начинала первой:

– вы правда этого хотите, господин лилит?..

Но никто ей не отвечал. Толстикова хмурилась, подолгу смотрела в одну точку, то принималась плакать, то вымученно смеялась и снова плакала, потом опять смотрела и хмурилась.

Наступил вечер. Толстикова доела пломбир, допила пиво, выложила в фб неприличную надпись, ещё раз покормила кота, дала мышам семечек и остатки маасдама, завалилась в кровать и решила испытать судьбу:

– всё проходит когда господин лилит потопчет потопчет да и благословит хоть раз.

Слова провалились в темноту ускользающего от Толстиковой сознания и звёздной пылью ссыпались на тёмно-синий хитон Морфея. Грузный и добрый бог сна, как королевский питон, впустил Толстикову в свой необъятный рот, и сквозь шумящие волны божьего желудочного сока Толстикова, наконец, услышала:

– как была бы я
на полставочки замполит
прочитал бы курс
господин лилит
так, для общего развития.
знаете про такого? нет?
ну слушайте, пока дают,
слушайте…