Мы переехали в наш хрущ, когда мне было лет пять. Или, что-то вокруг этого. Помню, в школу я пошёл уже отсюда. До этого жили в коммуналке в старом доме старого района. А теперь переехали на окраину города в отдельную четырёхкомнатную, но крохотную как мышиное логово квартиру. В детстве этот дом казался мне красавцем. Огромным, как неприступная скала. На самом же деле, это был неприметный блочный пятиэтажный хрущ шестидесятых годов рождения. Но тогда я представлял его большим кораблём-лайнером, а себя в нём – капитаном! Кем же, ещё? Моя семья – моя команда, а все остальные жители простые пассажиры. Кто же, ещё? Вскоре я познакомился с соседями по каюте. Они жили на нашей лестничной площадке, аккурат напротив нас. Больше квартир на этаже не было. Только эти две. Моя мама подружилась с соседкой, весёлой дамой в больших очках, Ниной Ниловной. Соседка громко заливалась смехом и была очень артистичной и подвижной. В прошлом училась в театральном. Небольшого роста, слегка полноватая, она этим походила на мою маму. Они всегда весело общались. Хотя мама актрисой никогда не была, но тоже не отставала от соседки в смехе и артистизме. По дороге из или в магазин эти две женщины частенько встречались на площадке нашего четвёртого этажа и эхо разносило их смех по всей лестнице. А может, и по всему дому. Иногда Нина Ниловна заходила к нам в гости, ну и мама к ней, конечно. Разумеется, были: дайте соль, тёрку, мясорубку…
У Нины Ниловны был тихий и серьёзный муж, казалось, полная её противоположность. Высокий, худой, серый в кепке, инженер дядя Гоша. В противовес своей жене, он был неразговорчив, сухо со всеми здоровался и на этом всё. Иногда выходил курить на площадку, где у окна на батарее болталась ржавая пустая консервная банка-пепельница из-под снетков в томате.
И у них был сын – белокурый Лёша. Старше меня года на четыре, а может, чуть больше. Он казался мне тогда высоким, спортивным и подвижным. Да, таким и был. Общаться с ним я начал уже позже, когда чуть подрос – лет в восемь-десять. Мы учились с ним в одной школе, что в двух шагах от нашего дома. Я ещё не стал пионером, а Лёша уже был комсомольцем. На его школьном пиджаке красовался маленький и очень красивый красный значок с Лениным в профиль. Я очень завидовал Лёше по этому поводу. Мне тоже очень хотелось иметь такой значок. «Вот будешь хорошо учиться, как Алексей, тебе тоже дадут такой значок!» — наставительно говорила мне мама. А я хотел значок сразу, здесь и сейчас. И опять надо хорошо учиться! Машинку хочешь – хорошо учиться! Раньше поехать на дачу – хорошо учиться! Собаку – хорошо… Значок… Короче, я заглядывался на этот красный квадратик на лёшином пиджаке.
Как-то Лёша объявил мне: если, кто в школе будет тебя обижать – скажи мне! Мне это так понравилось, что я ходил по школе распрямив плечи и дерзко на всех смотрел. Но никто меня, увы, не обижал. Вернее, начали обижать уже тогда, когда Лёша благополучно окончил школу.
По мере взросления, мы с Лёшей сдружились. Иногда, находясь в соседних квартирах, мы созванивались по городскому телефону и, либо шли гулять вместе на лыжах в парк, либо я приходил к нему домой. Он что-то мне показывал из техники. Вообще, технику он обожал. Был счастливым обладателем сразу двух магнитофонов: небольшим кассетником и огромным катушечным с двумя бобинами аппаратом. Я мог долго, не отрываясь смотреть на крутящуюся плёнку. Лёша слушал какую-то англоязычную музыку, которая меня, десятилетнего, совершенно не трогала. Зато, когда он случайно включил на кассетнике русское, в неумелом студенческом исполнении:
Приходит время, с юга птицы прилетают,
Снеговые горы тают и не до сна.
Приходит время, люди голову теряют,
И это время называется весна!
Эта музыка меня совершенно поразила, задев самые тонкие струнки неокрепшей души. Я зашёлся: Лёш, Лёш, давай ещё послушаем! Давай, ещё! В конце концов, ему это надоедало, и он выдавал мне магнитофон на руки, выставляя за дверь со словами: иди, вот, у себя дома слушай! Завтра отдашь! Остаток вечера и часть следующего дня из-за стены доносилось глухое: Приходит время, люди голову теряют…
А ещё Лёша увлекался фотографией. Чёрно-белой, разумеется. У него был Зенит в красивом кожаном чехле. И вообще – огромный чёрный кофр фотографа со складным штативом, набором насадочным колец, объективами, фильтрами… Весь цикл фотографии от съёмки до печати Лёша выполнял самостоятельно. У него были ванночки для проявки, закрепления плёнки, красная лампа, фотоувеличитель и загадочный глянцеватель бумаги. У него было всё. Как-то я был удостоен чести находиться при таинстве появления изображения на бумаге. Мы сидели в тесной хрущёвской ванной комнате в полной темноте с тусклой красной лампой над головой, и я завороженно наблюдал как Лёша аккуратно пинцетом погружает бумагу в ванночку с проявителем и, о чудо – бумага оживает! Спустя десятилетие тем же самым буду заниматься и я, в такой же тесной ванной комнате, только за стеной. У себя дома. Лёша, что-то фотографировал в городе, друзей, девушек, наверное. Однажды я выбежал погулять с только что появившемся у меня щенком, маленькой собачкой Шуяном и столкнулся у парадной с Лёшей. Он возвращался домой с Зенитом наперевес и огромным чёрным кофром-чемоданом на плече. О, давай, говорит, я тебя сниму! Встань, вот, здесь, напротив двери! В принципе, я как выбежал с собачкой, так и замер. Позировать почти не пришлось. Улыбка не сходила с моего лица. Мне было девять лет, у меня только что появилась долгожданная собачка и впереди – два века жизни! Я был счастлив! Так появился портрет, который для меня до сих пор олицетворяет моё детство. Счастливое, разумеется.
Так получилось, что Нина Ниловна, мама Лёши, а может, и он сам, были самым непосредственным образом, причастны к тайне моего детства. Всё просто: лет до, не знаю скольки, может, до десяти или чуть больше, каждый Новый год Дед Мороз присылал мне подарки. Ровно в двенадцать часов. Я ждал этого момента до экстаза в каждой клеточке своего тела. Ровно в полночь 31-го декабря, ни минутой раньше, ни минутой позже, раздавался звонок в дверь. Я бежал к двери, сметая на своём пути всё: столы, вазу с фруктами и бабушку с подносом курицы. Дрожащими руками я не с первого раза открывал тугой металлический замок, поворачивал его и вылетал на площадку. С выпученными от изумления глазами, обнаруживал затем на дверной ручке пакет с подарками. Для меня! От Деда Мороза! На протяжении многих лет это была огромная белая хлопушка, внутри которой помещались подарки. Мама, мама! – кричал я, посмотри! Дед Мороз прислал мне подарок! Мама улыбалась, наблюдая как я потрошу несчастную хлопушку, нервно доставая из неё всё содержимое. И как только Дед Мороз узнал, что я хотел получить на Новый год именно это? Ведь об этом знала только мама? Затем я стал интересоваться, как подарки оказываются на дверной ручке? Мама объяснила, что Дед Мороз готовит подарки всем детям, но поскольку он один, а детей много, то ему помогают гномы, которые разлетаются по домам, быстро развешивают подарки по дверям и вылетают через окно, чтобы успеть дальше. Я чётко для себя решил увидеть одного такого гнома. Ну, и может быть даже, пригласить его к нам к столу. В очередной такой Новый год я долго сидел под дверью и прислушивался к каждому шороху за ней. Ничего, конечно, мне расслышать не удалось. Потом я отвлёкся (или меня отвлекли) и, когда раздался ожидаемый звонок в дверь, я ринулся на него, быстро открыл дверь и, минуя подарок, помчался к ближайшему окну, чтобы увидеть, хотя бы в далеке, улетающего гнома. Ни хрена. За окном не было никого, кроме пьяной орущей толпы. Тогда я помчался по лестнице вниз, в надежде, что гном, изменив привычке вылетать в окно, выбежал через парадную. Опять никого! Ну, как? Как ему, Деду Морозу, гному или кто там у них ещё, удаётся так быстро смыться? Я немного опечаленный, поднялся домой и только неизменный подарок на двери вернул меня в состояние праздника. В принципе, способ доставки подарка меня интересовал меньше, нежели сам подарок. Хотя, нет, не меньше!
Так продолжалось на протяжении всего моего детства. Двенадцать часов, бой курантов, звонок в дверь, подарок на двери – и никого! В какой-то момент это прекратилось самым естественным образом. Я повзрослел, и как-то сама собой отпала потребность в волшебстве. Теперь мне просто дарили подарок. То есть, он ожидал меня под ёлкой. Всё в той же огромной белой хлопушке. Уже потом, когда я стал подростком, мама, смеясь рассказала мне, как всё обстояло в действительности. В канун Нового года, она тайно от моих глаз встречалась с нашей соседкой Ниной Ниловной, передавала ей подарок, а дальше дело техники. Куранты, генсек в телевизоре, бокал шампанского, соседка выбегает на площадку, вешает на дверь подарок, нажимает на звонок и быстро исчезает. После чего открывается наша дверь, изумлённый мальчишка, мельком взглянув на подарок, начинает носиться по всей лестнице верх-вниз в поисках следов Деда Мороза, гнома и прочих сказочных персонажей. Никого, естественно не обнаруживает и, немного опечаленный, но всё же больше счастливый, возвращается домой, где его ждут улыбающиеся мама, папа и бабушка. Интересно, соседка подглядывала в дверной глазок за этим нелепо носящимся по лестнице мальчиком? Когда я узнал обо всей этой операции «подарок», я был уже вразумительным по возрасту мальчиком, и всё равно расстроился. Дальше в жизни пошли сплошные разочарования. Волшебства больше не было.
Детство кончилось. С Лёшей мы стал встречаться всё реже. Было начало или середина 90-х, Лёша занялся каким-то книжным бизнесом. Теперь, когда я его встречал у дома, у него на плече был не кофр с фотоаппаратом, а огромная увесистая сумка с книгами. Говорил, прибыльно, хотя и тяжело. Мне советовал заняться тем же. Чем я в последствии, кстати, и занялся. Потом Лёша женился и вообще уехал в другой район. Куда-то на другой конец города. А его маму, Нину Ниловну, я по-прежнему видел на лестничной площадке. В основном, с продуктовыми авоськами. Она как всегда была весела и приветлива. Актриса, одним словом. В разговорах же с моей мамой она сетовала: Лёша женился, уехал, на звонки не отвечает. Общаться не хочет. Затем случилось ещё одно… У Лёши родилась девочка. Нина Ниловна видела свою внучку лишь раз, в роддоме. Больше Лёша никогда её своей маме не показывал. Почему, не знаю. Так продолжалось многие годы. Для Нины Ниловны это была большая трагедия. На лице некогда молодой и бойкой женщины стали появляться морщины и другие признаки возраста и несчастья. Но она по-прежнему старалась сохранить лицо. Моя мама успокаивала её, как могла. А тут ещё я женился, и у меня появилась девочка. И я, как и Лёша, переехал в другой район, но периодически приезжал к родителям с дочкой. Об этом, естественно, знала соседка и наверняка её это трогало.
В последний раз с Лёшей мы виделись в конце 90-х. Где? Да там же, у парадной. У нашего хруща, где когда-то был сделан мой портрет с собачкой. Мы сухо пообщались. Я заметил, что Лёша вообще внешне почти не изменился. Передо мной стоял всё тот же худощавый подтянутый белокурый комсомолец из 80-х. Только уже без фотоаппарата, без сумки, но в модной кожаной куртке. Видно, дела у него шли. Вроде, работал агентом недвижимости. Модно тогда было. Больше я его не видел. Нину Ниловну – изредка. Прошло ещё пять лет, за ними ещё пять, ещё пять и ещё… Мамы моей не стало, затем, спустя месяц — бабушки. В нашей квартире в хруще остался лишь папа, которого я изредка навещал, в основном, чтобы убедиться, что он не болеет. Да и прибраться. И ещё я заезжал за папой, когда мы вместе с ним собирались съездить на кладбище к нашим. Они похоронены недалеко друг от друга. Вместе жили и продолжают лежать рядом. Я заезжаю за папой и жду, когда он медленно и грузно спустится вниз. А сам стою и курю у подъезда. Обычно это происходит осенью. Депрессивнее времени для посещения кладбища не придумаешь. Но обычно лишь осенью у меня появляется свободно время. Как-то в очередную такую осень я приехал за папой. И прямо у дверей столкнулся с мужчиной в чёрном пальто. Суховатым белокурым с множеством мелких морщинок на лице и несколькими глубокими. Мужчина вёл под ручку сложенную пополам маленькую корявую женщину, медленно переставляющую ноги. Лёша? – не уверенно спросил я. Мужчина оглянулся. Это был Лёша.
-Нина Ниловная?..
-Здравствуй, Максим… — из-под старческой сгорбленной и убитой жизнью фигуры звучал всё тот же молодецкий высокий голос. Голос не изменился. Мне стало страшно. А у Лёши, напротив, изменился. А может, я просто забыл его голос? Но говорил он всё так же спокойно, как и раньше. Тихо и размеренно.
-Макс?… – мы обнялись. Он стал совсем худым и, как будто, невесомым на ощупь. – Знаешь, сколько мы с тобой не виделись? Двадцать два года!
Внутри меня всё загорелось. Я совсем не чувствовал времени. Для меня как будто всё было вчера.
-Ты как? – спросил я его.
-Да, всё нормально, — заулыбался Лёша, от чего морщинки у его глаз раздвинулись и размножились.
-Чем занимаешься? – спросил я.
-Да… Колёсами торгую.
-И я торгую.
Мы засмеялись.
-У меня был и бизнес и… — Лёша стал смотреть в сторону. — В общем, сейчас работаю на дядю. Жду пенсии. Коллектив молодой. Я там один такой, предпенсионный. Надо мной молодые немного иронизируют, но знаешь… Чувствую я себя на 27! Не больше! — Мы опять обменялись улыбками. Да, всё это время они и не сходили с наших лиц.
-А дети? – спросил я.
-Две девочки! – глаза Лёши засверкали.
-А у меня – одна! – парировал я.
-А я знаю!
-Мама твоя… — зачем-то сказал я и покосился на сгорбленную Нину Ниловну.
-Да, вот… — Лёша погрустнел. Ладно, а твои?..
-А моих нет. Вот, как раз сейчас с папой на кладбище к нашим и собираемся.
— А мы наоборот, с кладбища возвращаемся. Сестра у мамы умерла.
Мы замолчали. Уже без улыбок.
Алексей! — Мы совсем забыли про Нину Ниловну. Оглянулись – она стояла к нам согнутой пополам спиной и, что-то искала в сумке. – Где ключи?
-Ладно, мы пойдём.
Тут и папа мой спустился.
