О романе Бориса Клетинича «Мое частное бессмертие»
Роман Бориса Клетинича, вышедший в конце лета в московском ArsisBooks, впечатляет прежде всего размахом, эпичностью.
Масштаб – в многоголосье разных поколений одной семьи, в истории и географии, напитавших эту книгу: провинциальный Оргеев(1930-е), присоединение Бессарабии к СССР (1940), предвоенный и блокадный Ленинград, брежневские Кишинев и Москва (с пятаками в метро и двушками в телефонах-автоматах), историческая шахматная битва Карпов-Корчной на Филиппинах (1978)…
Целое столетие струится сквозь судьбы людей, обозначая темы родовой памяти, поиска своих корней (или же отказа от них), ответственности (и расплаты) за свой выбор. Этой тематикой роман Бориса Клетинича оказывается близок к таким романам, как «Памяти памяти» Марии Степановой, «Неизвестность» Алексея Слаповского, «Лестница Якова» Людмилы Улицкой. С этими книгами он сходен и ярким сочетанием биографического и вымышленного.
Текст «Моего частного…», хотя и насыщен сюжетными загадками, сконструирован умело, нетривиально. Он хронологически-последователен лишь в отношении главных персонажей. А вот какой-нибудь второстепенный (вроде инженера-металлурга Волгина, откомандированного союзным центром поднимать отсталый молдавский край в 1940-м году), уверенно оттеснив остальных, вдруг оказывается в фокусе повествования.
Людей в романе много, и они довольно тесно топчутся на общей сцене. Если в первой и второй книгах (а всего их семь) еще удивляешься нереальной избыточности совпаданий (больше, чем в «Докторе Живаго»), то потом просто принимаешь это как правило игры. Наболее изящным выглядит совпадение, когда диссидент журналист Лебедев редактирует чужую повесть (в которой говорится о давней, еще с 1930-х, любви его автора к некоей 17-летней гимназистке SophieL.), и вдруг на редакционном лебедевском столе звонит телефон, в трубке голос Льва Пешкова, первого мужа Нади, лебедевской жены, и теперь Лебедев и Пешков решают по телефону некий бытовой вопрос, касающийся тещи Сонь Михалны (той самой Sophie L. – спустя 40 лет). Мы, читатели, понимаем, что это одно лицо. А вот Лебедев и не догадывается!
Но при всем текстовом многоголосьи автор довольно быстро дает понять, кто главный герой романа, о чьем «частном бессмертии» идет речь.
По мере того как взрослеет кишиневский мальчик Витя с шахматной фамилией Пешков, растет и его роль в тексте. По совету отчима (дабы «от Геродота не зависеть») он начинает создавать свои собственные «хроники». Сначала – «в уме». А в дальнейшем и на бумаге. Именно он, обретя авторскую силу, решает, кому быть, а кому покинуть страницы романа. Именно он своей авторской волей выставляет из текста Алексея Лебедева, отчима, которому столь многим обязан («…насем рубеже Алексей Лебедев покидает эти страницы. Более не будет о нем оставлено сведений. Пусть сам свидетельствует о себе…»), а затем и сестру Веснушку (отнявшей у него изрядную долю родительского внимания), и одноклассника-поэта Костю Тронина (подавлявшего его своей ранней зрелостью)…
Хроники Вити Пешкова призваны декларировать: «я сам все знаю о себе».
В чем же заключается это знание?!
Тут и счастливое кишиневское детство начала 70-х, и дворовой футбол за команду ЖЭКа, и школа с первыми влюбленностями.
Потом в них появляется феноменальный Костя Тронин (прототип — Евгений Хорват), ссыльный поэт-москвич.
Потом — ВГИК, снова стихи и влюбленности, и даже клятвы верности поэзии у памятника Пушкину в Ленинграде.
И, наконец, приход к вере в Бога, причем к вере православной, то есть противоприродной его семейному, бессарабско-еврейскому бэкгранунду (так подробно и поэтично выписанному в первых главах).
В Москве, во ВГИКе, в руках Вити Пешкова оказывается коробка с семейным архивом: документами, которую до этого хранили, прятали, выкрадывали, искали другие персонажи. Но главный герой остается совершенно равнодушен к ее содержимому, тем самым демонстрируя свою независимость от корней, от непонятного и малопривлекательного в его глазах прошлого.
Но, отвергнув семейную среду, не пожелав идентифицироваться с ней, он однажды спросит себя: «Есть ли я?».
Особой силы этот вопрос достигнет на последних страницах, в споре бабы Сони (некогда 17-летней гимназисткиSophie L.) и ее внука Вити Пешкова.
«Я беру ход обратно! – заявляет она. – Я не переходила Днестр по льду!».
Тем самым она стремится отменить свой выбор, совершенный полвека назад, когда, будучи молодой девушкой, перебежала из боярской Румынии в коммунистический СССР по речному льду.
Тем самым она как бы «отменяет» всю свою последующую жизнь с нелюбимым мужем, отменяет рождение дочери и внука.
Но Витя не дает ей такого шанса (он автор своего бессмертия, его так просто не отменишь!).
«Ведь правда это то, что я сам знаю о себе! – отвечает он бабушке. – А я-то знаю, что я есть! А если и позабуду – не страшно! Вот хроники! «.
Финальная его декларация – именно то, ради чего возводилось высотное здание «Моего частного бессмертия». И надо признать: есть в этом строительстве и ясная логика, и глубокий смысл.
Татьяна Веретенова (Москва)
