Израиль: авода по асфальту рекой

«Авода» на иврите – «работа». Еще до переезда в Израиль его представители меня уверяли, что ее здесь действительно «рекой». Дескать, это страна стартапов. Страна, созданная эмигрантами и регулярно принимающая эмигрантов. Здесь даже есть специальное министерство абсорбции, кураторы из которого «вас будут буквально за руку водить». И есть куча финансируемых государством (полностью или частично) программ профессионального обучения. И специальное рекрутинговое агентство, которое регулярно выигрывает тендеры на трудоустройство новых репатриантов.

Надежды юношу питали

Ладно, подумал я, не пропаду. Профессии в жизни я менял не раз и не два. Чем только ни приходилось зарабатывать на кусок хлеба. В молодости трудился на заводе в столярном цехе. Играл в театре. Выучился на физика-теоретика. Плел корзины. Был диктором на радио. Лет 20 работал в экономической журналистике (последняя должность – замглавного в украинском Forbes). Был консультантом по проектному менеджменту. Писал сценарии для компьютерных игр. Редактировал научно-популярные, бизнес- и художественные книги. Преподавал частным образом физику и математику.

Плюс, думал я, неплохой английский. Плюс хоть какой-то иврит — слабенький, но не нулевой. Плюс руки из плеч – часть мебели в квартире сделал сам, регулярно мастерил всякие приспособления для туризма, пару байдарок перестроил… Авось не пропаду. Тем более, журналистика и в Украине, и в мире уверенно накрывалась медным тазом; фирма, где я числился сценаристом, застыла в состоянии клинической смерти, так и не рассчитавшись с долгами; старшие дети выучились в не самых плохих украинских вузах, но результат оказался так себе, поэтому было желание младшую отправить в более приличное учебное заведение. Например, в «Технион» в Хайфе.

«Если ты такой умный…»

Оказалось, в Израиле и так много умников, так что моя голова никого не интересует. В ответ на упоминание физики и экономической журналистики пресловутый куратор из министерства абсорбции лишь поморщился. Вот мое далекое столярное прошлое его заинтересовало. А в том самом рекрутинговом агентстве предложили: «Давайте мы вам в резюме напишем, что вы последние десять лет работали в столярной мастерской». Я возразил было: «Но это же неправда, я же журналистикой занимался, сценарии писал, а столяром был на заре туманной юности». Но рекрутеров не так просто было сбить, они ж за каждого трудоустроенного получают свои агороты и шекели: «Никто проверять все равно не станет. А работу будет проще найти».

Постучал по дереву

Первая моя работа в самом деле была связана с деревом. Я вкалывал на заводике с гордым именем «Орлан», хотя по советским меркам тот тянул разве что на цех. Делал деревянные поддоны. Трудовой процесс был строго алгоритмизирован: взял деревяшку – вставил в машину – нажал две кнопки – машина сказала «дрр-вжик» и выгрызла в деревяшке паз – вынул деревяшку. Впрочем, вру: время от времени машина захлебывалась в собственной стружке, алгоритм сбивался, приходилось прочищать железные потроха деревянной палкой, а потом лопатой сгребать стружки в контейнер. Система аспирации (очень большой пылесос) на «Орлане» была, но толком не работала. Фиг с ней, с аспирацией, там не работал даже душ. С учетом того, что все производственные процессы проходили под навесом (кондиционеры? Не, не слышали), летом путь домой после трудового пыльного дня не доставлял удовольствия окружающим. Платили минимальную зарплату, т. е. 29,12 шекелей в час ($8,88). Много это или мало? Скажем, килограмм апельсинов стоит 6 шекелей (два бакса – вдвое дороже, чем какой-нибудь Греции). В месяц выходило чуть больше 4 тысяч. Из них 2,2 тысячи шло на оплату квартиры, напоминающей советскую хрущебу.

Хозяин «Орлана» попер меня с работы после того, как я в рабочее время ответил на телефонный звонок. Объяснения, что звонила дочка, которая угодила в сложную ситуацию, не помогли. «У тебя есть жена, пусть она детьми занимается», — заявил этот достойный представитель капиталистического общества. И ладно бы я срывал производственный процесс или завод просто не успевал выполнять многочисленные заказы. Но нет, ритм работы с «дрр-вжик-машиной» я задавал сам, а рабочий день нам время от времени устраивали сокращенный из-за недозагрузки предприятия.

Скока-скока?

Вторая моя работа в Израиле была связана с математикой. Мы по ночам подсчитывали товары на полках в супермаркетах. Высаживался эдакий десант когда из пяти, а когда и из пятидесяти человек – и давай выяснять, сколько упаковок мороженого в холодильниках, сколько бутылок колы на полках или сколько костюмов Санта-Клауса на вешалках.

Не вручную, конечно. Вернее, не совсем вручную. Каждому вручался прибор вроде здоровенного мобильника, умевший считывать штрих-коды. Считаешь такой с одной бутылки, набьешь с помощью кнопочек общее число оных – и отошлешь сведения в центральный компьютер. Так что, можно сказать, работал почти в хайтеке.

Вообще-то в Израиле ночные смены оплачиваются по повышенным расценкам, но нам платили опять-таки почасовую минималку. И на недоуменный вопрос ответили, что, мол, накидывают процент тем работникам, которые неделю работают днем, а неделю ночью. А так как мы постоянно ишачим при свете звезд, то нечего тут, это обычные условия. Впрочем, соврал: минималка составляла 29,12 шекелей в час, а нам платили 29,5.

К тому же такая ночная смена могла продолжаться и два часа, и восемь – что, естественно, сказывалось на доходах. И неизвестно было, сколько десантов будет на неделе – два, три или шесть. И пригласят ли тебя в очередной. В общем, соотношение неопределенности почище, чем в квантовой механике. Поэтому я сам бросил карьеру ночного счетчика и принялся обзванивать кадровые агентства. Благо, их здесь много, они активно рекламируются в интернете и на заборах.

От нескольких предложений отказался. Ну не хотелось мне пахать шесть дней в неделю по 12 часов, да еще вахтовым методом: в воскресенье поехал на завод, в пятницу вечером вернулся. Вообще шестидневка в Израиле очень популярна. И двенадцатичасовой рабочий день тоже. Их сочетание встречается, хоть и реже. Вообще же эта страна может похвастаться одной из самых длительных среди развитых продолжительностью рабочей недели – 42 часа. В Германии, например, 38 часов. Но даже при восьмичасовом рабочем дне начальник может «очень попросить» остаться еще на полсмены. Такая тут традиция. Народ-то трудолюбивый. Правда, израильские муниципалитеты или банки работают пять дней в неделю. Причем иногда до 12 дня, иногда до четырех. Здешняя банковская система вообще отдельная песня. Например, с меня банк снимает дополнительные деньги за каждое использование карточки, так что выгоднее раз в месяц снять крупную сумму в банкомате и потом платить наличкой, чем каждый раз расплачиваться банковской карточкой. Такой вот кешлесс. Да, а ставки по депозитам тут не смешные даже, а неприличные – какие-то десятые доли процента в год. Но мы отвлеклись.

Пена дней

Итак, я нашел третью работу — завод по производству всякой фигни из пенопласта. Шестидневка, причем с плавающими сменами: неделю с 6 утра до 2 дня, неделю с 2 дня до 11 вечера, неделю – по ночам. Далеко не мечта поэта, но деваться было некуда: вовсю бушевал ковид, многие предприятия закрылись, с рабочими местами был швах.

Завод, казалось, вышел из эпохи стимпанка. Огромные, под потолок, перемазанные маслом машины шипят, свистят, лязгают поршнями, время от времени окутываются облаками пара – и выплевывают пенопластовые ящики для рыбы, коробочки для мороженого, упаковки для унитазов, спасательные круги или головы манекенов.

Производственные обязанности были как раз для бывшего физика-теоретика: подхватывать ящики, коробки и головы, укладывать их штабелями на поддоны и перематывать скотчем, чтоб не рассыпались.

Да, но ведь Израиль – страна стартапов и хайтеков. Поэтому к одной стимпанковской машине был приставлен робот. Эдакий оранжевый железный жираф, который умел брать с транспортерной ленты крышку, накрывать ею коробку и ставить последнюю на поддон. И так раз за разом. Правда, скотчем он пользоваться так и не научился, так что доделывать работу за робота приходилось двуногим. А иногда в жирафьих мозгах что-то портилось, и он начинал ломать и ронять коробки, а то и вовсе бодать стену. Тогда его останавливали, вызывали бригаду ремонтников, и те приводили монстра в чувство – когда за сутки, когда за неделю, а когда и за месяц справиться не могли. И тогда этот «чурбан железный, чтоб ты заржавел» (с) просто стоял и мешал труженикам скотча подходить к машине и снимать с ее транспортерной ленты очередные крышки и коробки. Ибо их производство не прекращалось. Поэтому я не боюсь, что роботы вскорости лишат нас рабочих мест.

Примеряло с этой не слишком интеллектуальной работой одно: можно было слушать аудиокниги, если затолкать беспроводные наушники под беруши. Но я помнил принцип use it or lose it и боялся, что голова атрофируется и я превращусь в аналог оранжевого жирафа.

И тут на помощь пришел ковид. Вернее, домашнее обучение, внедряемое по всему миру. Дети поняли, что настала лафа: можно писать контрольные с учебником на коленях и Гуглом под руками. А родители поняли, что отпрыски, и раньше не слишком преуспевавшие на ниве получения новых знаний, рискуют растерять последнее. Плюс онлайн-образование перестало быть экзотикой и стало – хошь-ни-хошь – мейнстримом. Ко мне по старой памяти принялись обращаться бывшие коллеги, а потом их друзья и знакомые: «Саша, ты же когда-то учил физику, не поможешь моему…/моей». Я помогал как мог, и не будь дурак писал об этом в Facebook. В итоге у меня собралась группа разновозрастных учеников из Украины, Израиля, Германии, США. В основном школьники, но были и студенты-первокурсники. Я преподаю им физику, математику и даже химию, хотя последнюю знаю максимум в пределах школьного курса. Но и его хватает, особенно когда ученик вовсе не знает, что такое оксид и чем он отличается от кислоты. На этом фоне чувствуешь себя буквально Менделеевым и Лавуазье. Преподаю — и могу ответственно заявить, что кризис в образовании всеобщий, касается и Украины, и Израиля, и Германии. А ругаемая повсеместно советская школа была не худшим вариантом. Я не знаю, что и как будет в «Технионе», куда дочь по-прежнему метит, но в школе (знаменитой, с хорошим рейтингом) они пишут программный код… на листочках. В методичках по физике я нахожу ошибки. А автора израильской школьной программы по математике мне регулярно хочется удушить. Ну да, все правильно, дочку я тоже время от времени репетиторствую, хотя она у меня умничка.

Кроме того, я веду курс занимательной математики для детей в онлайн-школе программирования.

Кроме того, пишу по заказу семейную историю одного еврейского клана, члены которого, похоже, заселили полмира: Россия, Украина, Эстония, Израиль, США, Канада…

Кроме того, я редактирую книгу воспоминаний одного талантливого поэта.

А еще я придумываю вопросы для игры вроде «Что? Где? Когда?».

А еще пишу – писал, вернее, — сценарии для обучающих видеороликов.

А еще помогаю выпускать журнал, посвященный боевым искусствам.

Одна беда – многочисленные проекты, включая онлайн-репетиторство, это, скорее, приработок, а не заработок. Поэтому пенопластовый завод по-прежнему со мной. Или я с ним. Я даже, можно сказать, получил повышение и теперь не укладываю коробочки, а меняю формы на стимпанковских машинах. То есть «открутил с полсотни гаек – отсоединил два-три десятка шлангов — снял железяку массой когда в двадцать, а когда и в двести кг — повесил другую, но похожую — прикрутил обратно гайки и шланги». И так каждый день. Причем аудиокниги уже не послушаешь. Зато смена только первая, что, безусловно, удобно с точки зрения учеников: у них теперь занятия в одно и то же время.

А у меня времени все меньше: надо ведь и к урокам готовиться, и презентации для лекций готовить, и иврит учить (о том, как у меня складывались отношения с этим языком, я уже писал). Причем даже по ночам работать не получится: вставать-то на завод в полпятого утра.

Зато…

Зато вакцинацию против ковидла Израиль провел, может быть, лучше всех в мире. И нам уже разрешили по улице без масок ходить. А было время, когда от дома отдаляться дальше километра запрещалось.