Выйдя на перрон вокзала Остбанхоф, я ничего особенного не почувствовал.
Два долгих дня, проведенные в поезде не вымотали меня: наоборот, я был полон сил и энергии.
Берлинское солнце играло с бледно желтыми фасадами, голубое небо отражалось в вымытых стеклах. Легкий мороз отрезвлял и бодрил.
Перейдя дорогу, выложенную булыжником, я очутился возле здания привокзальной гостиницы. У меня возникло желание избавиться от своего багажа: небольшая сумка через плечо сползала до локтя и хлестала меня по бедру, неудобный полиэтиленовый пакет с хот-догами, сделанными в дорогу моей мамой, вздулся и покрылся испариной, а литровая бутылка водки, одиноко лежащая в жёлтом несуразном пакете с русской надписью «Пассаж» при ходьбе больно била о мое колено.
Уютная гостиница пахла цитрусовым дезодорантом и масляной краской.
Я поднялся по красноковровой лестнице и остановился возле пустующего ресепшен с блестящим звонком. После недолгих размышлений над прейскурантом я понял, что ритмичные удары бутылкой о колено — вполне терпимы и выйдя обратно на мороз, пошёл в непредсказуемом направлении.
Неспешно бродя по аллеям и улицам, я обратил внимание на то, что мне практически не встречаются люди. Редок был и транспорт. Я связывал это с утренними часами.
Берлин, местами напоминающий Питер, не производил ожидаемого впечатления. Не испытывая восторга, я шел вперёд, пока не оказался в центре города. Выйдя на площадь, я очутился возле здания собора с разрушенным зелёным куполом. От этого он походил на гигантскую разбитую бутылку.
На площади, возле газетного ларька было оживлённо. Я решил попытаться обменять свои помятые двести долларов на немецкие марки.
Владелец ларька отреагировал удивленно, но в просьбе не отказал.
Я убрал в кошелек четыреста марок и продолжил свое путешествие.
На одном из проспектов я заприметил торговца газетами. Он был одет в теплую куртку с воротником. Торговец хлопал себя руками по спине и всем своим видом напоминал немца под Сталинградом из военной кинохроники.
Проходя мимо, я увидел торчащую из под его куртки тельняшку и, убежденный в том что это наш человек, подошел…
***
…Санкт-Петербург. 96-ой. Мне исполнился двадцать один год.
Три года я получаю повестки из военкомата.
Три года я торгую театральными билетами.
Перепродаю билеты иностранцам.
Раскачиваюсь на поребрике. Жду очередную «жертву».
Занимаюсь скупкой и продажей.
Самое главное, в нужный момент, купить билеты в кассе и дождаться аншлага.
Иностранцы с радостью платят…
Одним словом, тот-же фарцовщик.
Занятие приравнивается к криминалу.
88-ая статья, валютные махинации.
Меня окружают далеко не лучшие люди.
Бандиты, вор-карманники, мажоры…
Такое ощущение, что вокруг меня собралась вся шушера Невского проспекта и я постепенно становлюсь таким же.
Ежедневно пью, пропадаю неизвестно где, влипаю в разнообразные истории.
Ежедневные переругивания с отцом, полная потеря его уважения.
Мама, ждущая, что вот-вот что-то произойдет, предлагает уехать пока не поздно.
Я начинаю серьезно об этом думать.
Каждый день звонит бандит из театра.
Я должен ему денег.
Я не подхожу к телефону.
На его звонки отвечает мама, каждый раз придумывая что-то.
— Его нет. Он грузит арбузы в Чебоксарах.
Заплатить предлагаемую сумму я не могу за полным отсутствием денег.
В конце концов решаюсь уехать.
Продаю свою золотую цепь, скопированного Шагала «Я и моя деревня» и еще пару вещиц из коллекции «душевные воспоминания».
Теперь у меня есть на билет в одну сторону до Берлина и двести наличными на новую жизнь…
***
Торговец газет оказался русским немцем из Казахстана.
На мои вопросы он отвечал вяло, давая всячески понять, что помочь не в состоянии.
Я аккуратно спрашиваю его о том, как он здесь очутился?
Делая вид, что не понимает меня, он продолжил себя хлопать по спине, словно пингвин, почувствовавший тревогу.
Ничего толком не узнав, я распрощался со своим минутным знакомым и побрёл дальше. Колено уже перестало реагировать на удары бутылки, а бедро на харассмент сумки.
***
В телефонной книжке у меня был записан берлинский номер знакомой немки.
Мы познакомились с ней в театре. Я подарил ей билет на «Бориса Годунова» и предложил выпить со мной в буфете. На оперу мы так и не попали.
Сообщать ей о своём визите в Берлин заранее, я не стал, наивно полагая, что она и без моего предупреждения обрадуется.
***
А ещё в моём запасе была заученная фраза на английском, которую я подготовил для немецкой полиции. Правда, визит туда, я решил отложить на самый крайний случай.
Замерзнув и устав, я всё-таки решаюсь снять номер в гостинице.
Заметив сияющие стеклянные двери и вертикальную вывеску «Hotel», я нырнул внутрь. Гостиница отличалась от привокзальной просторным фойе, и отделанным красной кожей баром. На ресепшене меня учтиво поприветствовал молодой немец с прилизанными волосами.
Поставив на ковер пакет с русской надписью «Пассаж», я на ломанном английском спросил — нет ли свободного номера? Немец одобрительно кивнул в ответ и раскрыв кожаную папку, указал пальцем на цену. Она показалась высокой, но отказываться мне почему-то было неудобно.
Тем более, что опыта гостиничной жизни у меня ещё не было.
Раскрыв мой паспорт на странице с фотографией, он быстро, но пристально посмотрел на меня и порывисто убрав красную книжку в сейф, выдал мне ключи от номера.
Включив телевизор, я сел в удобное кресло и развалившись с пультом в руках, стал смотреть на мелькающих людей. Из колонок доносилась немецкая речь. На минуту я представил, как провожу вот так вечер за вечером, при этом уже понимая каждое слово. Мимолетная картинка успела напугать своей реалистичностью.
Возникшее чувство одиночества ненадолго посетило меня.
Откинув неприятные мысли, я открыл холодильник, удивившись ассортименту.
Хлопнула пробка. Пенная шапка с шипением вырвалась из бутылки на ковёр. Забыв сразу про неприятности, я осушил бутылку до дна. К еще одному пиву присоединилась свиная колбаска.
Я почувствовал себя королем мира.
Я решил больше не выходить на улицу, а уединиться с набитым холодильником.
Проведя таким образом остаток вечера, я заснул под белым накрахмаленным одеялом, пьяным и полусчастливым.
***
Ранним утром я проснулся от легкой головной боли.
Незамедлительно решив опохмелиться, я устроился за изящным столиком.
Но свой первый глоток сделать не успел.
Мой взгляд остановился на табличке со знакомым словом «Меню».
Возникшая догадка отрезвила.
Посмотрев на бутылку в руках, я стал сравнивать название на этикетке с названиями, написанными в меню.
Найдя там совпадающее слово и рядом стоящею цену – пришёл в ужас.
Набитый холодильник, так скрасивший мой вечер, оказался капиталистической ловушкой.
Его содержимое не входило в стоимость номера (как наивно думалось мне).
Я стал подсчитывать свои убытки. И понял, что питерские бандиты не худшее из зол.
Недолго думая, я бросился в ванную с пустой тарой.
Я заполнил каждую выпитую бутылку водой и аккуратно закрыв пробками, поставил обратно в холодильник.
Подстегиваемый желанием быстро отсюда слинять, я через мгновенье уже стоял возле ресепшен.
За стойкой был всё тот-же прилизанный немец.
Я положил на стойку ключи.
Он открыл сейф, достал паспорт и перед тем, как его отдать, пытливо посмотрел на меня и спросил, не ел ли я чего из холодильника?
Я, густо покраснев, ответил, что съел только колбаску.
Недоверчиво посмотрев, немец предложил за нее расплатиться.
Засовывая на ходу паспорт в задний карман джинс, я деловым и быстрым шагом направился к выходу.
Очутившись на безопасном расстоянии от «места преступления», я облегченно вздохнул.
***
Проходя мимо телефонной будки, я всё-таки решаюсь набрать номер немки. На встречу с ней я возлагал большую часть своих надежд. От этого звонка могло зависеть многое. Моё будущее?
Крутанув несколько раз диск, услышал звон провалившейся монеты и следом её голос. После недолгих напоминаний кто я такой, наконец-то торжественно объявил, что нахожусь в данный момент в Берлине. Не почувствовав в её голосе радости, я немного расстроился, но о встрече все-же попросил.
Виру. Так ее звали. Узнал я её не сразу. В Питере она была одета в какие-то бесформенные одежды, что вызывало у моих пижонистых друзей-фарцовщиков снисходительную ухмылку.
Сейчас передо мной стоял другой человек. В красивом дорогом пальто и изящных туфлях. Она грустно смотрела на меня и после недолгого молчания предложила зайти в турецкое кафе рядом со станцией. Я предложил ей пива, но она отказалась, и купив колы, села напротив. Я почувствовал неловкость ситуации и стал честно рассказывать о цели моего приезда.
Виру мое изложение явно не нравилось. Она периодически смотрела на часы, и в какой-то момент объявила, что ей пора. Я сделал последнюю попытку и предложил ей вечером выпить со мной водки, которая, кстати, продолжала фантомно биться о моё колено. Но получил категорический отказ.
Она ушла.
На меня навалилась тоска и недоумение….
***
Вечером я снова снял номер в гостинице.
Её фасад был в строительных лесах: рабочие в оранжевых касках сновали туда-сюда и время от времени слышался шум отбойных молотков. Но мне настолько понравилась низкая цена, что я перестал слышать этот шум и видеть эту оранжевую суету. Взяв ключи у фрау сидящей за синим столом, я поднялся в свой номер.
Никаких ковров на гостиничной лестнице не было. Половицы сильно скрипели. Убранство комнаты было малопримечательное. Вид из окна на кирпичную стену соседнего дома и дохлая мышь в центре комнаты лишь увеличило мою тоску.
Носком ботинка я запихал трупик под батарею.
Но отвращение лишь нарастало. Побродив немного взад-вперед по комнате, я решил избавиться от этого унылого прибежища.
Я спустился вниз и подойдя к фрау, уже почти дремавшей за столом, положил перед ней ключи от своего номера. Сообщив, что передумал снимать комнату в их гостинице, я наткнулся на недоумение и долгий монолог, после которого понял, что обречен на ночь в их отеле.
Разозлившись, я сообщил о мертвой мыши в моём номере.
Немка отнеслась к этому с явным недоверием, и я предложил ей лично убедиться в моей правоте. Возможно, даже со свидетелем.
Взяв с собой рабочего в каске, мы поднялись в номер.
Из места спонтанного погребения был вытащен мёртвый и нежелательный
постоялец.
Меж тем, это маленькое макабрическое происшествие послужило поводом для моего переселения в другой, более светлый номер. Правда, всё с тем же видом на кирпичную стену.
***
Подсчитав утром свои капиталы, я понял, что надолго мне этого не хватит.
За окном бушевала вьюга. Ну, что же. Нужный момент настал.
Я наконец-то откупорил привезенную водку. Сделав несколько глотков, я вышел в белую стихию берлинских улиц.
За три дня пребывания в Берлине, я так и не разобрался как платить за метро, и тем не менее, отправился в Потсдам, в надежде найти там своих.
Но многонациональный Берлин словно издевался надо мной, спрятав где-то внутри себя, всех соотечественников.
Помимо того торговца газетами, мне так и не встретилась ни одна русская душа. Я делал безуспешные попытки разговаривать с прохожими, думая, что вот этот – точно ИЗ НАШИХ.
Немцы испуганно шарахались от меня в разные стороны.
Да и православная церковь, с небольшими золотыми куполами и парком,
окутанным белым снегом, не ответила на стук в дверь своего сына
радостным грохотом открывающегося засова.
Побродив вокруг в атмосфере нарастающего страха и ностальгии, я покинул это место.
Уставший и напуганный бесперспективностью поисков, я решил использовать свой последний, припасённый на крайний случай козырь и побрел сдаваться в полицейский участок рядом с церковью.
Дверь открыл человек в зеленой форме с закрученными усами.
Долго собираясь с духом я, в конце концов, начал перовое предложение заученной фразы:
-«а эм фром раша, ай донт вон ту гоу ин зе арми…»
Усач с маленькими глазами оборвал меня резким жестом: «Русский?» — Зашевелил он усами.
Я кивнул.
Надвигаясь на меня, выдавливая меня своим телом к выходу, усач медленно прошипел: «И Д И Н А Х У Й!»
Совершенно ошарашенный, я нашел себя на заснеженной улице с полупустым пакетом навсегда пропахшим хот-догами.
А в нём… безысходно булькала водка.
Страшные картины замелькали в голове.
Такого развития событий я никак не ожидал.
Я представил себя идущим по рельсам в сторону России-матушки, которая ждет меня в серой ментовской униформе с распростертыми объятиями.
Сделав глоток из бутылки и закусив его непонятно откуда взявшимся пирожком, я побрел в сторону метро.
Небо слилось с горизонтом, вокруг меня вертелся белым смерчем снег, усиливая и так инфернальные ощущения.
Я бесцельной белкой перепрыгивал с ветки на ветку метро.
Я катался в подземке с самыми мрачными мыслями.
Меня тошнило от всего что попадалось на пути.
На одной из станций вышел покурить, тупо уставившись на табло с расписанием. Рядом, с ноги на ногу, переминались двое. Один из них жестом попросил у меня сигарету. Улыбнувшись, он сверкнул золотыми зубами, и неописуемая радость узнавания наполнила всё мое существо.
— Ребята, вы по-русски случайно не говорите? — почти с ликованием спросил я
— О, земляк! — Взаимно обрадовался златозубый. — Мы из Киева!
Покурив, я посвятил долгожданных знакомых в свою ситуацию и рассказал им про все свои злоключения. Недолго думая, человек с зубами, нагнулся ко мне и практически прошептал непонятное мне слово:
— Азюль!
— Это что? — спросил я.
— Это убежище, по-английски — так же шепотом ответил мой добрый знакомец. — Приходишь в участок и говоришь «Азюль!» — улыбаясь сказал он.
После недавнего посещения полиции мысль об этом вызывала только отвращение.
— А здесь где-нибудь можно переночевать? — на всякий случай спросил я.
— Есть ночлежка от Красного Креста, если у тебя есть деньги.
Не хотелось почему-то им говорить, что у меня осталось всего двадцать марок, и я кивнул.
— С действующим паспортом тебя там примут. У нас закончилась виза мы спим, где придется.
В разговоре выяснилось, что они живут в Берлине уже два месяца и приехали сюда заработать денег. Когда спросил, не хотят ли они здесь остаться, они оба поморщились и закачали головами.
Я выпил с ними остатки водки, и на сердце, на этот раз, немного полегчало. Новые знакомые проводили меня до Красного Креста, где я оказался стоящим в очереди с немецкими наркоманами, алкоголиками и полусумасшедшими стариками.
Я достал голубую бумажку и вложил её в паспорт. Старушка лет девяноста, одетая в униформу и фуражке, из-под которой были видны седые волосы, взяла деньги и документы, а взамен выдала мне полиэтиленовый пакет, в котором было туго свернутое одеяло и подушка.
Я прошел внутрь и первым постояльцем, которого я увидел в комнате, был бородатый старик. Сидя внизу двухъярусной койки, он рычал что-то невнятное. На других койках лежали люди прямо в обуви. Их лица в полумраке было сложно рассмотреть.
Распечатав свой мешок, я забрался наверх и собрался спать. Но тут вошла старушка, и тихо прикрикнув на рычавшего старика, предложила всем постояльцам кофе.
Я спрыгнул с кровати и взял чашку ароматного кофе.
Дождавшись, когда вокруг этого божьего одуванчика рассосётся народ, я присел рядом с ней.
Я общался с ней всю ночь, удивляясь самому себе и появляющимся откуда-то словам. Жалость к себе нарастала, и не выдержав её силы, я разрыдался.
Старушка молча встала и вернулась со слегка пожелтевшим листом бумаги.
На нём был написала адрес центра по приёму беженцев, куда я должен буду обратиться завтра.
Засыпая, я долго ворочался, думая о том, что же ждёт меня впереди…
