Сона

Часть первая

До…

Такой куклы у неё ещё не было. 
Были другие. Разные. И много.
Четырёхлетняя малышка забрасывала ручку в большую плетёную корзину, словно рыбак свою удочку в реку, и вылавливала ту, которая подвернётся. Наугад. Иногда это была мягкая матерчатая кукла, подаренная бабушкой, иногда – резиновая, требующая частого мытья. В этом случае она устраивала пупсу настоящую баню: с мылом, шампунем и махровым полотенцем. Кукла пищала, девочка хохотала, а брызги воды били и сотрясали скучно свисшую с потолка ванной мокрую занавеску. Но кто обращал внимание на водное безобразие вокруг… Радость же.   
Есть у неё и деревянная кукла, похожая на Буратино, со смешным носом. Её подарили соседские мальчики, братья-погодки. Эта прыгала ей в руки чаще всех. Наверное, из-за носа с закорючкой: совала его всюду, как и положено длинноносой. Но… Самая любимая – гуттаперчевая, купленная мамой в игрушечном магазине по соседству с домом. С ней она могла вытворять всё, что угодно: мять, бросать, тискать от избытка чувств. Сидеть на ней. Подкладывать под головку вместо подушки. Таскать с собой на прогулки. Только успевай менять платьица и причёску… Этому занятию она отдавалась часами…
Но однажды девочка от всех них разом отказалась. Разом и окончательно. Как будто их никогда не было. Стёрлись. Испарились. Куда-то канули. И всё.

Сона жила в высотном многоквартирном доме. С мамой и папой. В большом зелёном городе. И назывался он Баку. Лёгкое название. Чтобы его произнести, Сона всего два раза открывала ротик: Ба-ку… Назад тоже получалось два раза – ку-ба. Но это так, для баловства. А с маминым городом не побалуешься. Целых три раза надо рот открыть, чтобы название до конца выговорить. И то не получается. Малю-ю-ю-сенькая преграда в виде одной-единственной буквы. Противная «б» встряла между «Т» и «и» – не даёт выговорить: Ти-ли-си, Теп-ли-си… Ни вперёд, ни назад. Сколько мама повторяла Тби-ли-си… но нет, никак. Конечно, маме легко, она в этом городе родилась и за столько лет, пока папу не встретила, выучила. Но папе тоже легко, хоть он не там родился — Тбилиси и Тбилиси. Наверно, мама ему так понравилась, что он без запинки произнёс сразу.
Из-за лёгкости произношения слов они решили жить вместе и приехали в папин город. Но мама объяснила ей, что без Соны у них семьи не получилось бы. А они очень хотели семью. И вот появилось «наше сокровище» – так говорила мама, когда речь шла о ней. Сона появилась и образовалась семья: мама Гаяне, папа Давид и дочка Сона.
В их доме жили разные люди. Много разных людей. Старые и молодые. Светлые и тёмные. Весёлые и грустные. Мальчики и девочки, женщины и мужчины. Высокие, низкие. Толстые, тонкие. Они почти всегда улыбались, когда встречались во дворе или в лифте. Расспрашивали маму, откуда они, как попали в этот новый дом…
Сона делала вид, что эти разговоры её не касаются. Во дворе она бегала кругами, пока взрослые общались, а в лифте усердно смотрела на мигающие огоньки под цифрами этажей. А вдруг её спросят, где родилась её мама? От одной этой мысли она краснела и не спускала глаз с табло. Делала вид. Наконец дверца лифта открывалась, и она пулей выскакивала из кабинки. 
Сона старалась. Четыре годика, пять лет, на шестой она вдруг про себя заметила, что без запинки произносит трудное название маминого города. Ах, как же она гордилась собой. Молча! Значит она подходит к их семье. Мама даже не заметила, как Сона бойко к месту и не к месту произносила – Тбилиси. А когда Сона услышала случайно из разговора взрослых, что они живут на Тбилисском проспекте, забросала маму вопросами: это из-за неё так улицу назвали? Раз она родилась в Тбилиси? Поэтому? Мама расхохоталась и тут же побежала в папин кабинет. — Послушай, какого мнения дочка обо мне… В честь меня проспект назвали… Они долго смеялись, хотя Сона не понимала почему. Разве её мама не заслуживает, она же пианистка! Почти что артистка. Детей учит музыку любить. Они тоже станут артистами. В их красивом городе будет много артистов, музыки, концертов… Эти мысли проносились в её головке, пока родители покатывались со смеху. И Сона смеялась, потому что обожала такие минуты. Веселье разгоралось особенно, когда на их смех, лезший из дырочек вентиляционной трубы, из квартиры сверху прибегала тётя Мери, мама двух мальчиков – Армана и Вагифа. Папа, насмеявшись, выдворял их из своего кабинета: Идите на балкон смеяться, мне нужно расчёты делать, балаболки… Балаболки оставляли его и, сварив себе кофе, устремлялись на балкон. Отсюда, с высоты седьмого этажа, просматривался почти весь проспект. 
Разлапистые платаны, причудливые кипарисы, под ними магазины с зовущими витринами… И улица – длинная, живая, струящаяся блеском и огнями движущихся машин. Интересно, а в какой стороне Тбилиси? Там живут мамины родные. Мама обещала, что Новый год встретят с ними. Сона ждала этой поездки с нетерпением, считала дни, когда же наконец… Мама успокаивала её – потерпи! Обещала – поедем. В конце осени. Вот только папа съездит в командировку…
Этого слова Сона не знала. Оно было сложнее даже чем Тби-ли-си. Целых пять открытий рта. Ко ман ди… ко ман ди ро… уф, что-то с командой связано… С командой поедет папа? или кто-то чем-то командует? «Команда» ей понятна из маминых разговоров. Она иногда шутила с папой: не командуй… ты дома не командир… В этих случаях папа обнимал маму, и, глядя прямо в глаза, говорил: Ты мой командир… И украдкой целовал её. И они снова смеялись. А вот вторая часть – «ировка» ну совсем ничегошеньки не объясняла. Сона и не спрашивала. Надо дождаться этой загадочной ко-ман-ди-ров-ки. 
Вообще-то ей совсем не хотелось, чтобы осень кончалась. Она так любит осеннюю пору. У неё толстый альбом с разными листьями собирается. Трудным словом называется. Гербарий. Но она одолела это слово, потому что любит, когда под ногами шуршат и шуршат листья при ходьбе. Шур-шур… шур-шур. Любит, когда из рук в воздух летит целый ворох разноцветных солнечных листьев. Самые красивые Сона складывала в сумочку, болтавшуюся на плече.
Но подуют сильные ветры с моря, разнесут сухую листву по городу, начнутся дожди… Всё же есть у неё тайное желание, чтобы осень быстренько ушла. В декабре ей исполнится шесть лет, а день рождения – это всегда веселье и подарки. И мама обещала поездку. Так что – поторопись, осень, у меня аж два праздника впереди…

Папа улетел в конце осени. Мама так и сказала «улетел», как будто к нему крылышки привинтили. «На самолёте, — пояснила мама. — В дальние города летают самолётами».

— А Тбилиси дальний? – уточнила Сона.

— Не очень, туда можно и на машине.

— Мы на машине поедем?

-А ты как хочешь? – мама лукаво взглянула на Сону. Сона догадалась, что мама проверяет её. Прошлым летом они ездили в Тбилиси на поезде. Хочет знать, помнит ли Сона об этом…

— На поезде не хочу, – насупившись прошептала девочка, – в нём…плохой запах. Мама улыбнулась. 
— Да, дочура, не повезло нам с поездом. С папой на машине поедем. У нас же машина есть теперь. 
С мамой легко и уютно. Спокойным голосом она снимает все волнения. Даже вопросов задавать не нужно. По движениям рук Сона угадывает мамино настроение. А руки у неё красивые, очень выразительные. Особенно, когда играет. Пальцы её превращаются в больших парящих бабочек, едва касающихся чёрно-белых клавиш. От них исходят такие приятные звуки, что Сона забывает обо всём на свете и может часами смотреть на мамино лицо. Оно как у прекрасной феи из самых любимых сказок. Когда мама играет, Сона попадает в мир, где нет грубости, нет обмана, и добрыми людьми и их поступками управляет музыка. Сама Сона грубости не испытала, но из рассказов маминых подруг понимает, что не всё хорошо на свете, как ей кажется. Иначе тётя Мери не говорила бы маме: «Гаюша, сыграй что-нибудь, чтобы на душе светло стало». И мама играет. И лица у всех светлеют. Души не видно, но наверно и она светлеет.
Вскоре Сона сама разобралась, что означает, когда душа светлеет. Несмотря на то, что вокруг была глубокая ночь. И музыка мамина не звучала. 
Она распахнула глаза от восторженного голоса мамы. Он у неё музыкальный, как и руки. Только глухой остался бы безучастным. А Сона не глухая, она ожидающая. Спящая комната ожила, вдруг наполнилась голосами, смехом. Папа прилетел! Она знала, знала, потому и уснула на диване, а не в своей кроватке. Мама не обозначила время прилёта, чтобы, как она выразилась по телефону подруге, ребёнок не маялся, но ей кто-то внутри подсказал, что скоро, совсем скоро… И вот он – улыбающийся наклонился над ней. Сона вцепилась ручонками, оплела папину шею, прижалась.

— Папочка, как же я соскучилась…

— Дай взглянуть на тебя, доченька… Десять дней как вечность. Какая же ты у меня большая! – Он целовал её ручки, лицо, а мама стояла рядом и улыбалась. Их семья. Самая-самая…
— Проснулась? Готова принимать подарки? – Папин голос звучал загадочно. Так загадочно, что сердечко затаилось в ожидании радости. Она вскочила с дивана, вытянула ручки.
— Получай. Платье, туфельки, заколки-бантики… – Подарки сыпались и сыпались на подставленные ручки.

— Ну что, дочь, угодил? Сона кружилась вокруг отца, обнимала, целовала, отбегала, примеряя обновки.
— А теперь закрой глазки, особый подарок ко дню рождения. – Она запрыгала, захлопала в ладошки.

— Пап, ещё, что-то ещё?

— Да. Закрой глазки. Не подглядывай.

Слышно было, как папа пересёк комнату, вышел в прихожую, вернулся обратно. Поставил что-то напротив неё. Взял её за руку и велел открыть глаза. Перед ней стояла кукла. Нет, девочка ростом с неё. Нет, все-таки кукла. Но какая! Сона не мигая смотрела на куклу. Разве бывают такие? Она же живая! И какая знакомая… Не сон ли это? Сона протёрла глаза кулачками: нет, не сон. Перед ней кукла, как две капли воды похожая на неё. Рост как у неё. Цвет волос и кудряшки, падающие на плечи. Глаза карие, личико с родинкой в середине щёчки прям как у неё, носик маленький… Разве бывает так? Она вопросительно окинула взглядом родителей, ожидающих её реакции, и продолжила осмотр своего фарфорового клона. Вот только платья у неё такого нет. Атласное, светло-зелёного цвета, оно начиналось от плеч ажурной вышивкой, обтягивая фигурку, и от талии спадало мягкими фалдами к ножкам, оставляя открытыми салатового оттенка изящные туфельки. 
Сона осторожно приблизилась, протянула руку и… отпрянула. Кукла в ответ протянула свою руку. «Не бойся» – шепнула мама. – Смелее». Сона улыбнулась; так же улыбнулась кукла… Сона рассмеялась; и эхом раздался в ответ продолжительный смех куклы. – Папа, папа, это я? Мама с папой рассмеялись. – Нет, конечно, дочь, просто очень похожа на тебя. И напичкана всякими кнопками. Тронь эту и она пойдёт с тобой.
Сона прикоснулась к кнопке, на которую показал Давид, взяла куклу за руку и медленным шагом пошла к спальне. 

— Она не сломается?

— Нет, не сломается, – успокоила её мама. Оба родителя не отрывали глаз от них. Сона порывисто схватила новую забаву в охапку и скрылась за дверью. В эту самую минуту она поняла, как происходит светление на душе у тёти Мери, когда мама играет на пианино.

В Тбилиси они приехали днём. Всю дорогу Сона проспала, потому что выехали с утра пораньше. Обняв куклу и убаюкивая её под мелодичный голос мамы, она и сама уснула. Проснулась, когда папа громко сказал: Вот мы и прибыли. Беги к бабушке… 
Был конец декабря. Слабые лучи зимнего солнца лениво растворялись в морозном воздухе, сверкая прощальными бликами в стёклах домов двора, в который влетела Сона с куклой. С того дня, как папа привёз её, девочка с ней не расставалась. И бабушке мечтала показать. Бабушкин дом как раз напротив чёрных кованых ворот. Она уже машет ей с балкона второго этажа.  
Не дожидаясь, когда Сона поднимется наверх, пожилая женщина торопливо спускается вниз и обнимает внучку.  
Сона в этом не разбирается, но говорят, бабушка уже старенькая. Но очень живая, опять-таки как все говорят. Соседи и родные зовут её по имени — Маня, потому что она заявила, что не любит официоза. Не исключение и Сона.
— Смотри, Маня, это моя новая кукла. Папа привёз из Москвы. Маня всплёскивает руками, делает удивлённые глаза… 
— Но это же твоя копия! Где папа нашёл такую?
— Чего только не сделаешь для любимой доченьки… подошедшая Гаяне целует мать. И ласково гладит её седые волосы:
— Как ты, мам? 
— Всё хорошо, доченька. 
Она никогда не жалуется, хоть и живёт одна. У неё есть племянники, которые живут на той же улице, но в современном здании, и соседи рядом, которые ей как родные. Мама не может уговорить Маню переехать к ним в Баку. Она обычно водит головой в разные стороны и грустно говорит:
 — Это мой город. Мой дом. Не смогу жить без них. В такие минуты мама вздыхает глубоко и, обняв её за плечи, долго смотрит в глаза. Она её понимает. Сама любит Тбилиси…
Поздоровавшись с зятем, Маня зовёт всех в дом. На первом этаже кухня, большая гостиная, чуланчики со всевозможными заготовками и пряными травами. На втором – спальни. В последний приезд, а это было летом, Сона заходила в дом только для того, чтобы поспать. С утра до вечера во дворе. Завтракала и обедала обычно там же. Так велела мама, для аппетита. И музыка играла всегда какая-нибудь, тоже для аппетита. В середине двора стоял большой стол, ножками вбитый в землю. За ним и трапезничали. Набегали дети из соседних домов, впритык стоящих к бабушкиному дому. Каждый со своей едой. Но иногда, особенно вечерами или по праздникам, хозяйки выносили из своих кухонь наготовленные блюда и весь двор усаживался под тутовыми деревьями как одна семья. Соне это страшно нравилось – разговоры, шум, гомон, веселье, беготня до поздней ночи. Жаль, что сейчас зима и во двор можно выйти только подышать.
— А где мы будем встречать Новый год? – спросила Сона у бабушки однажды, когда мама и папа отсутствовали. 
— Здесь и будем, – ответила Маня, — в нашем доме. 
— У нас? – обрадовалась Сона. Все придут сюда? 
— Да, все придут. А как же… Мои друзья и мои родные…
— А ты будешь играть? 
—  Обязательно. Какой же Новый год без музыки? А ты и твои подружки будете петь. Не забыла песенку «в лесу родилась…?» 
—  Нет, не забыла. А давай порепетируем?

—  Давай порепетируем, – согласилась бабушка. 
— Сейчас приду, – крикнула Сона и помчалась наверх в спальню, – без меня не играй… Вскоре она вернулась с куклой, усадила её в кресло и скомандовала — начинай! 
Бабушка долго-долго работала пианисткой. Как и мама. Это она научила свою дочь Гаюшу играть на пианино. Мама обещала своей маме, что как только Сона пойдёт в школу, начнёт учить её. Получится такая музыкальная династия, — рассказывала между песенками, которые они распевали вместе, бабушка. 
— Ба, а сколько тебе лет? Спросила Сона и ойкнула.
— Ничего, ничего, — махнула рукой бабушка, – тебе всё можно. Называй меня как хочешь. Много, внученька. Уже за семьдесят.
— За семьдесят? – озадаченно переспросила Сона. А мне шесть исполнилось…
— А давай посчитаем, в каком году тебе исполнится семьдесят?
— Давай, – оживилась Сона. – В каком?
— Ну, тебе уже исполнилось шесть. Так? – Сона кивнула. – Округлим, чтобы не путаться. 1990-й вот-вот наступит. А тебе шесть. До семидесяти остаётся шестьдесят четыре года, так? Сона кивнула. – Значит прибавляем и получаем…Бабушка взяла лист бумаги и в столбик написала цифры. – Получим 2054 год. – И весело объявила: Ты будешь жить в новом веке, и не семьдесят лет, а все сто. 
— Почему? – удивилась Сона. Разве столько живут?
-Живут, живут, моя красавица. Каждое новое поколение должно жить дольше предыдущего. А между нами оно не одно – несколько. Дай-ка обниму тебя, солнышко!

К встрече Нового года они готовились тщательно. Мама затеяла уборку, папа ей помогал, а Сона с бабушкой просматривали и протирали игрушки, вытащенные из чулана. Назавтра, когда папа внёс в дом пушистую ёлку, они были готовы к украшению хвойной красавицы.
Подшучивая друг над другом взрослые обитатели двора составляли меню, выясняя между собой, кто какие блюда будет готовить, вспоминая что у кого лучше получается… 
Дети ждали этого дня как чуда. Ведь каждого из них под ёлкой будут ждать подарки.
Любуясь сверкающей ёлкой баба Маня заговорщически сообщила внучке: «Это всё прелюдия. Сам концерт впереди». Маня любила говорить музыкальными терминами. Они уносили её в те времена, когда она музицировала в больших залах.
Концерт — не концерт, но кутерьма предпраздничная началась во второй половине воскресенья тридцать первого декабря. Двери их дома то и дело открывались, впуская морозный воздух и очередную соседку с салатницами и кастрюльками.
— Калбатоно* Маня, принимай, дорогая, – нараспев обратилась к бабушке женщина средних лет и стала выкладывать из коробки на стол посуду с едой. – Вах, вах, вах, – одобрительно восклицала Маня, приподнимая крышки с кастрюлек. – Какой сациви, генацвале!* А это что? Лобиани.* Каргад сачмэли, гогона…*
— Маня, я тоже со своими харчами, – засмеялась вошедшая вслед за первой, голубоглазая женщина чуть моложе бабушки.
— Клади сюда, Люба! Что наготовила?
— Как всегда, знаешь…Холодец, блинчики, салаты…
— Молодец, как всегда. Будем пировать.
— А вот и я. Салам* всем женщинам нашего двора! Ура!
— Алейкум салам*, Фатьма, — раздалось в ответ. У Фатьмы на подносе красовались кутабы*, бадамбури* и… И тут же раздался ещё чей-то звонкий голос: Барев дзес, жоховурд!»* Это пришла Карина, с огр-о-о-о- о-мным тортом в руках. Мамина подруга детства. Женщины ставили и ставили на стол свои блюда и кастрюли, пока бабушка не скомандовала:
— Так, мои дорогие соседки, стоп. Не устраивайте тут вавилонское столпотворение. Со стола всё убираем, несём на кухню. Расходимся по домам, а вечером в десять собираемся. Чтоб семьи были в полном составе! Красивые и радостные. Без опозданий! 
Ещё немного пошумев, женщины ушли, но гастрономическое шествие некоторое время продолжалось. Племянники бабушки доставили напитки. Соседские мужчины во дворе приспосабливали мангал, чтобы в первый день года все могли полакомиться шашлыками. Дети, возбуждённые приготовлениями взрослых, носились по двору, пуляя снежками. Было темно, когда наконец во дворе голоса стихли. Соседи бабушки разошлись, чтобы отдохнуть, привести себя в порядок и встретить 1990-год.

***

Спустя неделю после новогодней ночи, а это было снова воскресенье, Сона с родителями выехали из Тбилиси. Папа и мама должны были приступить к работе, а ребёнка ждал детсад. С заднего сиденья, где расположилась Сона с куклой, сбоку видно мамино грустное лицо. Ей не хотелось уезжать от своей мамы, и Соне не хотелось, но папа сказал, что надо. Надо работать, надо учиться, надо идти вперёд. Бабушка на прощанье обещала навестить их весной. Теперь Сона будет ждать весны.
На выезде из Тбилиси ей на глаза попался указатель со стрелками в разные стороны. Она едва успела переместить взгляд с одного конца таблички на другой, и задумалась.

— Пап, а что значит с одной стороны Аз, а с другой Ар? 

— А где ты видела?

— Ты быстро проехал, я не успела прочитать, – подалась вперёд девочка.

— А! – догадался папа, – это указатель на Азербайджан и Армению. 

Сона снова задумалась.

— А мы были в Армении?

— Нет, доченька, ты не была. Мы с мамой ездили к родственникам. Давно. Тебе ещё предстоит. 
— Мам, а твоя подруга Карина из Армении?

— Нет, моя хорошая, она родилась в Тбилиси, как и я.

— Ты же говорила, она армянка.

— Это ничего. Каждый живёт там, где хочет. Мы же живём в Баку…

Девочка снова задумалась.
Глядя на зимние пейзажи, Сона пустилась в мысленные рассуждения. Теперь ей спать не хотелось. Столько впечатлений, как за последние десять дней, у неё ещё не обнаруживалось. Правда, и до поездки они были, в день её рождения, но не настолько запоминающиеся.  
Пригласила тогда девочек-подружек, с которыми гуляла во дворе, ещё Армана и Вагифа, детей тёти Мери и дяди Назира. Они с папой вместе работают, а мама – подруга тёти Мери. Да, было весело — играли, танцевали, рассматривали её новую куклу… Позже пришли тетя Мери и дядя Назир, и все пили чай и лакомились тортом. 
Но в Тбилиси как-то по-другому. Там Маня, её соседи, племянники, ёлка и так много вкусной еды…Там двухэтажный дом и двор. И с балкона можно смотреть на Куру. Там так красиво падал снег, когда они выбежали в ночь. И если бы не взрослые, до утра играли бы в снежки и лепили снежную бабу! Ах, когда она туда вернётся? Эта грузинская женщина Циала очень вкусные хачапури печёт… И Фатьма такая смешная, сама смеётся и всех смешит. Анекдоты рассказывает… А Каринин торт – объеденье! Но самая-самая родная – это бабушка. Прощаясь, все женщины расплакались, не сдержались. Мама отвернулась. Она не любит показывать свои чувства. А когда Маня пообещала приехать, все заулыбались. – Сяду на поезд и приеду. А вы меня встречайте. Договорились?!

До дома оставалось совсем немного; вдруг в головку девочке пришла мысль писать дневник. Маня ей подарила миниатюрный блокнот с днями недели. Приедет она к ним весной, а у Соны маленькие рассказы. Но вот незадача. Писать так, как она умеет думать, ещё не научилась. Только короткие слова. Она думала-думала и придумала. Рисовать незабудки. Любимые цветы ба, они растут у неё летом.  Рисовать их легко. Всего-то пять лепестков… Красная незабудка будет означать, что у неё всё очень хорошо, розовая – просто хорошо, бледно-сиреневая – ни то ни сё, непонятно, а лиловая (на всякий случай) – плохо. Их Сона нарисует в блокноте. И к каждому дню устно составит рассказ о том, что произошло за день. Запомнит и бабушке расскажет. Незабудки напомнят о чём рассказывать… 
На следующий день вечером она открыла страницу 8 января.

Нарисовала красную незабудку. Под ней написала: МАНЯ. 
И стала устно сама себе рассказывать.

8 янв. Понедельник. Мама и папа меня любят. Я люблю их. Мы приехали домой.   
 Папа ушёл на работу. Мама «закинула» меня в садик. И ушла на работу. Сказала: «Не грусти, без будней праздников не бывает. Иди, тебя подружки ждут». Над мамиными словами о буднях и праздниках подумаю перед сном. Что такое «будни»? Подружки меня встретили радостно, ёлку показали… Ведь Новый год не закончился.  

Розовая незабудка.
МАМА.
Вдруг мама быстро вернулась. Лицо белое-белое. Наверно, что-то съела… Забрала меня. Зашла к директрисе и быстро вышла. Валида Мурадовна сказала маме шёпотом: «Затаитесь! Опасно очень». Я ничего не поняла. Дома мама на засов дверь закрыла. Так она никогда не делала. Ключ поворачивала и всё. А тут на засов. Я с вопросами не приставала. 

Хотя любопытство распирало Сону, она, действительно, ни о чём не спрашивала… Внутренним чутьём угадывала, что сейчас не тот случай. У мамы было очень строгое и печальное лицо. Вскоре к ним пришла тётя Мери. Подруги отправили Сону к себе играть, а сами шептались. Иногда до неё долетали слова «против армян», «списки адресов», «с железными прутьями». Сона, как ни старалась, их секреты разгадать не смогла. Женщины обсуждали что-то и говорили до прихода папы. За это время Сона успела поспать, поесть, а они говорили, но очень тихо. Поздно вечером к ним спустился дядя Назир, и через полчаса соседи ушли к себе. В эту ночь Сона долго не могла уснуть. Что-то случилось, плохое или хорошее — она не понимала. Это что-то касалось взрослых, поэтому ни мама, ни папа ей ничего не рассказывали. Рассуждая над утренней маминой фразой о том, что праздников без будней не бывает, уснула. Проснулась посреди ночи от маминого плача. Она говорила и плакала, плакала и говорила: – Лучше бы мы не возвращались… Чуяло моё сердце, что-то затевается… Эти листовки на стенах, объявления… всё неспроста… Папа успокаивал её: Не плачь, Гая, успокойся. Бравада каких-то мерзавцев, не обращай внимания. Ничего страшного власть не допустит… Мы же не в джунглях живём…
— Вспомни Сумгаит год назад, – повысила голос мама. – Там тоже никто не ожидал… Не знаю, если с моим ребёнком что-то случится, я не вынесу… Как Соне хотелось броситься к маме, обнять её и успокоить. Но нельзя. Им не понравится, что Сона слышала разговор взрослых.  
Чего мама боится? Что с ней может случиться? Она здоровая и радостная…Почему же мама плачет?! С этими мыслями она снова уснула.

В следующие два вечера в блокноте появились две бледно-сиреневые незабудки. И вопросительные знаки. Устный рассказ:

9 и 10 янв. Вторник-среда. Два дня мы сидели дома. Я и мама. Папа уходил утром, приходил вечером. Мама звонила ему часто. Чтобы быть спокойной. Но спокойней не становилась. Она порезала палец. Нервничала. И чашка из рук упала. Разбилась. Собрали осколки. Вечером пришёл папа. Очень расстроенный. После ужина они снова говорили тихо-тихо.

Такое поведение взрослых сначала забавляло Сону – не только у неё тайны, — но чем дольше оно длилось, тем тревожнее ей становилось. Ну почему они ничего ей не рассказывают? Ведь ей уже шесть. Скоро в школу пойдёт. 

Снова бледно-сиреневая незабудка. И устный рассказ:
МАМА и ПАПА

11 янв. Четверг. Я была у тёти Мери. Играли в прятки. Пряталась я, Арман и Вагиф искали меня. Мама побежала в магазин. Потом прибежала и говорит — всё, на улицу никому не выходить. Мы пошли домой и сидели как мышки. Дверь открыли папе, посмотрев в глазок. Он рассказал, что люди уезжают из города. Он тоже, как и мама, стал нервничать.

Лиловая незабудка. Устный рассказ:
ПАПА.
12 янв. Пятница. Папа ушёл. Сказал, что придёт быстро. Сказал, чтобы мы готовились. Зайду на завод и приду. Надо уезжать. Мама обняла его, просила о чём-то. На лицах у них тревога. Мне почему-то стало страшно. Мы должны уехать?! Куда?
Ба, я скучаю. У тебя было так весело…

Папа поцеловал Сону, Гаяне и вышел. Таким они его никогда не видели. Лицо серое, губы сжаты. 
Этот день она вспоминала позже, спустя годы: 
— Днём прибежала русская соседка с третьего этажа. Они с мамой часто во дворе разговаривали. Просила никому дверь не открывать. А в шесть вечера по их подъезду прошёлся грохот, будто бомба взорвалась. Стены сотрясались. Кто-то бил по ним чем-то массивным, тяжёлым. Топот, крики, ругань…Мама побелела, выглянула в окно, выходящее во двор. Сверху увидела толпу молодчиков. Эти люди кричали, хохотали, так громко, что слышно было даже на последних этажах. Они махали железными цепями, выкрикивая оскорбления… Мама завела Сону в её спаленку и приказала ей лезть под кровать.
— Лежи там, – сказала она срывающимся от волнения голосом, – что бы ни случилось не вылезай оттуда. Куклу оставь в кресле. Пусть сидит вместо тебя, она как живая. Ты не выходи. Даже если буду кричать, плакать, не выходи. – Мамины резкие и нервные движения передались мне. 
На душе стало темно-темно. Испугалась, подлезла под свою кровать и затаилась. Там меня не находили даже Вагиф и Арман. Только мама знала это секретное место. Мама вышла из комнаты. Я вспомнила про блокнот, быстренько вылезла, схватила дневник с незабудками и снова вытянулась под кроватью. Тут же в подъезде раздался грохот. Стучали в дверь, но не руками. От рук не бывает такого грохота.
Мама молчала. Она стояла у двери и молчала. Удары в дверь не прекращались.
 — Открывайте, – слышалось из-за двери, всё равно войдём. Дверь взломаем, но войдём…
 — Что вы хотите, уходите, – не выдержала мама.     
 — Сейчас узнаешь, что мы хотим, — раздался хохот и грубая брань. Я услышала скрежет и лязг железа. Срывали замок. Я тряслась от страха. Еле сдерживалась, чтобы не закричать. Но мама взяла с меня слово молчать. 
Через несколько секунд послышался грохот и буйство голосов. Мамин крик чуть не заставил её броситься на помощь. Этот крик остался в ушах: Что вы творите?! Это наш дом. Кто-то развязным тоном сказал: Был ваш, стал наш. И снова хохот. Мама закричала: Не смейте! Убирайтесь!

Послышался звук падающего предмета. Мама кричала долго, крик перешёл в стоны, потом всё стихло. 
Через нижнюю щёлочку между полом и дном кровати вдруг Сона увидела четыре ноги в грубых ботинках. Они потоптались, что-то прихватили и вышли из её комнаты.  
Сона не ощущала себя. Она даже не могла плакать, звать на помощь. Что-то непонятное случилось с её телом и головой. Будто не она, не её руки и ноги… 
Через какое-то время она услышала голос тёти Мери: Назир, никого нет! Назир, где Гаяне, Сона! они были дома… Мы опоздали, Назир! Я же звонила тебе! Почему ты не отвечал?!
— Мери, не кричи. Эти мерзавцы, эти нелюди могут вернуться. Смотри везде, быстро! Я здесь проверю. 
Двери её спальни распахнулись, и Сона услышала голос тёти Мери: Сона, где ты, Сона? Из другой комнаты раздавались звуки открывающихся створок шкафов. Назир распахивал и захлопывал дверцы. Мери продолжала звать её. Оба метались по квартире в поисках девочки. Сона вдруг поняла, что, если не откликнется, они могут уйти. Страх обуял её с новой силой. Сделав последнее усилие, она выдохнула: Я здесь. Я здесь.  

— Соночка, боже мой, детка, ты жива… Назир, помоги Сону вытащить. – Они приподняли кровать и подняли Сону. Она была на грани обморока.  
— Давай, быстро наверх. Здесь оставаться опасно. Приведи девочку в себя, Мери… Бери всё самое необходимое. Едем в аэропорт…
Сона прошептала: «Мама? Кукла?»  
Назир и Мери переглянулись. При входе в квартиру им бросилось в глаза зловеще тёмное окно, распахнутое посреди зимы. От порывистого ветра гардины взмывали в разные стороны, будто хотели сообщить об ирреальности происходящего. 
— Пойдём, Соночка, нам надо спешить. Найдём твою куклу.
Дождавшись темноты двое взрослых и трое детей покинули дом. Всю дорогу Назир повторял как заклинание: 
— Единственное спасение – аэропорт. Давид сказал.
В самолёт поднялась Мери с тремя детьми. Перепуганные и бледные, они молчали. 
— Летите, с богом…
— А ты, Назир, не летишь с нами?
— Нет, Мери, не сейчас. Береги детей. Вас там встретят, распределят. Я прилечу через несколько дней…
— Подожди, а где же Давид? – она с тревогой всматривалась в лицо мужа.
— Расскажу. Всё расскажу. Сейчас летите…

Часть вторая
…и после.

Москва встретила январским морозом. Битком забитый людьми, спасшимися от неминуемой смерти, автобус увозил их всё дальше и дальше от аэропорта, на противоположную окраину мегаполиса. 
Мери, прижимая к себе троих детей, смотрела в предрассветное небо, а видела совершенно другую картину. События последнего дня перевернули её представления о человеке и человеческой сущности. Её потрясло, как легко некоторым переступить ту роковую черту, за которой утрачивается милосердие и сострадание, заложенное в живом существе с рождения. Ходит человек по земле, радуется и печалится, встречает рассветы и провожает закаты, мечтает, возможно, любит кого-то, и вдруг впускает в себя демона, круша налево и направо всё и всех неугодных ему. Подобно спящему вулкану, который под действием вскипевших в нём газов извергает наружу смертоносную лаву, сжигая на своём пути живое, злой дух, накопившийся в выродке, сеет смерть и разрушение жизнеустройства. Красивое слово – цивилизация. Неужели напрасны усилия человечества в преодолении трудного пути от первобытной стихийности к современной цивилизации, раз на излёте двадцатого столетия возможно такое… И неужели весь цикл существования человека на земле замкнётся на том, с чего начинался: возвращением в каменные джунгли, где балом правила агрессия. Агрессия руководит человеком, потерявшего человеческую сущность и разум и в современном мире, если не работает закон государства, стоящего на страже каждой жизни.  
Куда делся этот закон? По какому праву? В который раз она задавала себе этот вопрос и не могла ответить на него. По какому праву этот сброд, претендующий называться людьми, отнял жизнь у её прекрасной подруги? Лишил ребёнка матери… Мери понимала, что ни плакать, ни говорить, ни обсуждать случившуюся вчера трагедию не имеет ни возможности, ни права. Она не имеет права зародить в невинном существе, ещё не осознающим что такое рождение – жизнь – смерть, ненависть и вражду.
Глубокой ночью, когда они с Назиром и детьми тайком пробирались по двору к машине, их окликнула дворничиха с метлой в руке.

— Чего тебе, Эйш, – спросила Мери старую цыганку, – мы спешим…

— Знаю, правильно делаете, уезжайте. Задержись на минутку, что-то сказать хочу. 
Женщины отошли от машины подальше. Цыганка без предисловий спросила:

— О матери этой девочки знаете? Знаете, что её выкинули из окна? – Мери закрыла лицо ладонями… Эйш продолжала, – вслед за ней выкинули… ребёнка. Я была в сквере, подметала там, видела, что изверги творят. Сделав своё чёрное дело, это зверьё бросилось в соседний дом. Подошла, но… – Она развела руками. – Ваша женщина была мертва. Истерзанная, изнасилованная, в крови… А ребёнок оказался куклой. Они куклу приняли за девочку, пьяные, обколотые твари… Я вызвала скорую, труп увезли… На улице не было ни души. Все попрятались. А куклу я отнесла к себе. Можете забрать…
— Да, да позже, – бессознательно прошептала Мери. На дрожащих ногах, которые в течение тридцати лет держали её на земле твёрдо и уверенно, так же бессознательно, спотыкаясь, больными шажками, направилась к машине.
Она интуитивно чувствовала, что с подругой что-то нехорошее произошло. Не могла Гаяне оставить ребёнка одного в квартире. Но что случилось, она не знала. И вот… самое страшное…
Мери молчала всю дорогу. Молчит и сейчас. Только поглаживает то одного, то второго, но дольше всего её рука задерживается на девочке. Сейчас главное — дети, они ничего не должны знать. Потом. Пусть вырастут. 
Пассажиров чрезвычайного рейса привезли к гостинице, распределили по комнатам. Измученные внезапно свалившейся на них бедой, люди легли спать. Дни потекли медленно, спокойно. Перепуганные, они приходили в себя, и размеренность новой жизни способствовала их постепенному выздоровлению. Беженцев снабдили необходимыми принадлежностями, кормили, предоставили психологическую и медицинскую помощь. Чтобы дети как можно меньше чувствовали напряжённость в отношениях взрослых, Мери забирала их в ближайший парк, где они катались с горки, дышали свежим воздухом. 
Из Баку поступали леденящие кровь новости: молодчики по-прежнему бесчинствовали. Грабили, захватывали имущество, квартиры, деньги, рассекали головы, насиловали, расчленяли, выбрасывали из окон. Не брезговали ничем. Стыд, страх, совесть были потеряны этим городом. Ничего не боялись и никого не стеснялись. 
Новые потоки беженцев продолжали поступать в гостиницу. Мери надеялась, что вот-вот с ними появится Назир. Время шло, а его всё не было. Телефонная связь недоступна, да она и не хотела оставлять детей одних. В их присутствии говорить о ситуации не смела. 
Наконец спустя две недели муж прилетел с очередной группой беженцев. Среди них — армяне, евреи, русские… Но больше уже русских. 
Армяне, против кого затевалась бойня, первыми бежали. Переправившись на пароме через Каспийское море до Краснодара, люди находили пристанище, где им не грозило истребление. Спасались как могли и где могли. Самолётами, на машинах… Одни бежали на историческую родину, в Армению, другие осели в разных городах России, Башкирии, Туркмении… В первое время выбора не было. Лишь бы унести ноги. Подальше от ада. Это гораздо позже, немного освоившись, люди уезжали из страны.
Назир прилетел днём. Изменился, похудел, взгляд напряжённый.  
— Как долго ты не прилетал, Назир?  Я уж отчаялась…

Он усмехнулся, обнимая жену, детей.

— Неужели ты думала, что я не приеду? Это исключено. Завозился с квартирами, продал нашу и… – Он кивнул в сторону Соны. – Выйдем-ка в коридор. Дети, побудьте без нас немного…
— Нет, исключено, повторил он уже в коридоре. Жить в этом городе нам не суждено.
— Но это родина…
— Родина! Убивают, режут, насилуют… Родина? Родина – это моя семья, и я не хочу, чтобы моя семья оставалась там, в этой преисподней. Наверняка я смог бы, пользуясь национальной принадлежностью, защитить тебя, детей и Сону… – глаза его наполнились слезами. – Но я не хочу оставаться в этом аду, жить… Мне противно, стыдно! Перед моими убитыми друзьями, перед тобой, моими детьми. В тот день, когда мы искали Сону и надеялись, что они обе живы – мать и дочь… войдя в подъезд, я почувствовал запах крови. На всех этажах запах крови… И понял, что это конец. И когда ночью дворничиха остановила тебя, я догадался, о чём она будет говорить. Почти то же самое случилось с Давидом на заводе. Стая зверей в человеческом обличье устроила резню среди бела дня. Власть испарилась, словно вымерла. Ни одного милиционера на улицах. Это ли не сговор… Я не мог ответить на твои звонки, бросился на помощь другу. Увы! Давид, как руководство завода, пытался остановить бешеную толпу… Они крушили всё на своём пути, но, как потом выяснилось, не бездумно, а целенаправленно. Убивали армян. В Давида воткнули лом… Он едва успел выговорить: Бегите! Самолёт… – Рыдания душили мужчину. 
У Мери лицо пошло белыми пятнами.

— Не продолжай, Назир, умоляю, – дрожащим голосом, в слезах, взмолилась женщина. – Бедные, бедные наши друзья, несчастная девочка…
— А ты говоришь – родина, – смахивая слёзы, проговорил Назир. – Не нужна нам такая родина. Я задержался. Похоронил Давида, Гаяне. Удалось продать наши квартиры. Завтра пойдём в банк, положим на имя Соны деньги за родительскую квартиру. Пусть лежат до её совершеннолетия, накапливаются. Непросто ей придётся. Кстати, куклу её я привёз. Пойдём, распакуем. Ребёнок улыбнётся – нам радость. Пойдём, Мери.

Назир привёз не только куклу. Он успел захватить одежду Соны, кое-какие сохранившиеся украшения её мамы, а самое главное – фотографии Давида и Гаяне.
— Спрячь их, Мери, подрастёт, передашь ребёнку. Память о родителях…
Радости Соны при виде куклы не было предела. С её обретением на девочку пахнуло семейным уютом, родительским теплом, заботой. Она стала верить в то, что совсем скоро увидит маму и папу. Ведь дядя Назир приехал…
Сменялись месяцы, времена года. С приходом весны появилась надежда. Постепенно лица людей разглаживались; то там, то тут слышался смех. 
К ним в гостиницу зачастили работники из городского муниципалитета; помогали беженцам оформлять документы. Среди них один юрист занимался семьёй Мери и Назира. Его звали Алексей Павлович, мужчина лет сорока, с доброжелательным лицом и внимательным взглядом. 
Он приходил к ним в комнату, доставал из чёрного портфеля ворох бумаг и старательно записывал ответы на заготовленные вопросы. Дело в том, что гостиница – временное убежище, пояснял он. Надо приготовиться к тому, что они в дальнейшем покинут её и заживут в своём доме. Где этот дом он не знал и сам, но был уверен, что документы должны быть в порядке. Дети с интересом наблюдали за ним, Солидность и деловой подход малознакомого человека к их участи невольно внушали почтительность и уважение. В Соне же он вызывал любознательность. Задавала вопросы, показывала ему блокнот, рассказывала, что означают разноцветные незабудки.
— Так у тебя есть бабушка? Где она живёт? Узнав, он поинтересовался есть ли другие родственники.
— Да, мама Гаяне и папа Давид… – Мери тайком вытирала слёзы. Потом Мери рассказала Алексею Павловичу, что двоюродные дядья девочки, племянники бабушки, тоже живут в Тбилиси. Все эти сведения были занесены в досье под именем СОНА.

В сентябре дети пошли в школу. Арман во второй класс, Вагиф в третий, а Сона в первый. 
Благодаря стараниям Алексея Павловича, Назир устроился работать охранником на товарной базе. Мери занималась детьми. 
Прошло два года. Время от времени их навещал Алексей Павлович, два раза пришёл с супругой. Они приносили детям сладости, торт. Однажды пригласили к себе домой супругов с тремя детьми. Сона так понравилась Ольге Дмитриевне, что она упросила Мери и Назира оставить девочку у них погостить. 
Этот день стал началом большой дружбы. В их семье царило согласие и покой. Долгие беседы с тётей Олей, – смешливой рассказчице забавных историй о своих учениках, о школе, в которой преподавала английский язык, влияли на Сону благотворно. Она стала чаще улыбаться, и тянулась к этим людям при каждом удобном случае. 
Алексей Павлович втайне от Соны нашёл ее родственников. Он хотел прощупать обстановку и понять, как дальше поступить с девочкой. Намерены ли они взять опеку над ней и перевезти к себе? Это был его долг – человека и юриста. Делал он свою работу весьма деликатно, стараясь раньше времени, до получения ответа, не травмировать чувства девочки. И так натерпелась…  
Каково же было его удивление, когда вместо ответа на его письмо, перед ним предстал молодой человек и назвался родственником Соны. Он сообщил, что приехал за девочкой. Сразу после трагических событий в Баку по своим каналам они навели справки и, узнав, что родители Соны стали жертвами вакханалии и бесчинств в 1990-ом году, стали разыскивать ребёнка. Но сведений о ней не нашли. Маня лишилась чувств, её хватил удар от страшного известия, и она попала в больницу с обширным инсультом. 
Всеми этими подробностями Алексей Павлович поделился с Мери и Назиром, спрашивая их мнения. Хотя он сам прекрасно понимал, что двоюродный дядя – это не самый близкий родственник. Вот если бы бабушка была здорова…
— Ни в коем случае, – заявила Мери, мы несём ответственность за ребёнка, она с нами приехала.
— И ещё вопрос, – вставил расстроенный Назир, – захочет ли Сона жить у дяди, которого она видела раз или два…

Позвали Сону. Осторожно, мягко и доступно объяснили девочке, которая уже училась в четвёртом классе, ситуацию, спрашивая, хочет ли она поехать в Тбилиси.
— Да, хочу, — ответила Сона, – но только к бабушке. Когда она поправится, я поеду к ней.

Так и решили. Родственник развёл руками… Вскоре он уехал, взяв слово с Соны поддерживать с ним связь. В том, что девочка находится в надёжных руках, он уже не сомневался.

Близилось лето 1994 года. Некоторые семьи получили жильё, которое распределялось в порядке очереди. Оно могло быть в любом российском городе. Одни соглашались на переселение, другие предпочитали ждать в надежде получить лучшее предложение. 
Семья Мери и Назира по-прежнему ютилась в гостиничной комнате. Несмотря на то, что она была довольно просторной, но всё-таки – это одна комната. Дети подрастали, запросы увеличивались, и никакие перегородки не облегчали жизнь в тесноте.

Как только начались школьные каникулы, Сона переместилась к тёте Оле и дяде Алексею – так она обращалась к своим друзьям. Эти двое в ней души не чаяли. Бездетные, они вели семейную жизнь, лишённую детского присутствия. Правда, Ольге Дмитриевне в школе этого присутствия хватало, но Алексей Павлович скучал, расстраивался, когда Сона уходила в гостиницу к Мери и Назиру, к Арману и Вагифу. Он места не находил и ловил себя на том, что говорил Ольге Дмитриевне: Вот это Соне бы подошло, или – это Соночке понравилось бы…

Она возьми да скажи однажды: А давай возьмём Сону с собой на море… Мы когда в Анапу поедем? Он обрадовался, засуетился и в тот же вечер навестил своих друзей с вопросом, не против ли они, если Сонушка поедет с ними на море? Такое предложение было встречено супругами с энтузиазмом. Что может быть лучше этого для Соны?! Развеется, увидит новые места, укрепит здоровье.

Целый месяц они отсутствовали, а когда прилетели — их было не узнать. Загорелые, поправившиеся, счастливые. Сона без устали рассказывала о своих приключениях, о дельфинах, о бабушке Мане, которую они навестили на обратном пути… Девочка вытянулась, похорошела, стала какая-то новая, разговорчивая. Мери и Назир благодарили супругов за такое перевоплощение, а они в ответ улыбались и говорили, что их заслуги в этом нет, всё Сона.
В начале сентября, когда девочка пошла в пятый класс, пришёл долгожданный ответ – разрешение для семьи Мери и Назира переехать в Америку. Тамошняя армянская церковь помогала многим беженцам находить пристанище в городах Америки, предоставляя статус, жилище, работу. Алексей Павлович выложил перед ними согласие страны, поздравил их и спросил: — Друзья, как поступим с Соной? Вся семья единогласно настаивала на её отъезде с ними. Сона помолчала, обвела тёплым взглядом своих чёрных глаз Назира, Мери, ребят, ставших для неё братьями и произнесла:
— Я вас всех просто обожаю. Но прошу, не обижайтесь. Я останусь в Москве, окончу школу, поступлю в институт. Если, конечно, дядя Алексей и тётя Оля не возражают… И, кто знает, когда-нибудь приеду к вам. – Она говорила так уверенно, что возражать не имело смысла. Мери всплакнула, Назир передал девочке фотографии родителей, а Вагиф и Арман не отходили от неё ни на шаг до самого отъезда.

***

И ведь поступила! В институт культуры и искусства. 
Но до этого было ещё долгих пять лет. За это время Алексей и Ольга официально удочерили Сону. 
Она росла и со взрослением стала многое понимать. Постепенно вся предыдущая жизнь её и все события, связанные с ней, приобретали прозрачность. Деликатно, не спеша, Оля рассказывала ей откуда она родом, кем были её биологические родители, почему случилось так, что она оказалась в Москве с соседями…
Они разглядывали фотографии её семьи, и девочка узнавала маму, отца, чьи черты стёрлись, забылись и спрятались в её детстве, о котором она имела самое смутное представление. Она перебирала мамины украшения и память всполохами возвращала ей счастливые секунды того времени, когда они втроём ходили в гости, принаряженные и весёлые. Вспомнила и те страшные дни… Рассказы, воспоминания, фотографии и реликвии семьи вызвали в Соне такие бурные чувства и переживания, что она стала отдаляться от Ольги и Алексея, проводя больше времени со сверстниками. Родители с пониманием отнеслись к её внутреннему смятению. Как и полагается родителям. И нисколько ни о чём не жалели. Они знали: всё пройдёт. Нужно время. 
На лето по-прежнему ездили в Анапу, загорали, отдыхали, любовались природой. Однажды, глядя на новостройки, Сона сказала: А я с удовольствием жила бы здесь. Море, воздух, вода… Построила бы гостиницу близ моря… И осталась работать, жить…
— Гостиницу, – удивился Алексей, ты серьёзно? 
— Да! Недавно читала роман о гостинице и её хозяйке, представила себя в этой роли. Мне понравилось. – И рассмеявшись добавила: Ох, размечталась!  
— И что же мешает осуществить свою мечту? – вступила в разговор Ольга. 
— Мам, ну ты даёшь? Деньги! Вернее, их отсутствие. 
— Соночка, у тебя есть они, деньги, – улыбаясь сказал Алексей.
— Шутишь? – В голосе Соны промелькнула усмешка.
— Нет, не шучу. На твоё имя в банке открыт счёт и там лежат твои деньги от продажи бакинской квартиры. Назир постарался. Но этого, конечно, недостаточно для твоей мечты. Если ты серьёзно, мы с Олей готовы помочь и сделать вложения. Сона привстала и, несмотря на то что они находились на пляже и на них оглядывались, стала плясать вокруг них. 
— Обожаю вас, – восклицала она, по очереди целуя то её, то его. – Всё, решено, я поступлю на заочный на гостиничный бизнес, и пока будет строиться гостиница, естественно, под моим руководством, овладею этой спецификой и… вуаля!

***

Прошло пять лет. Новый век, новая жизнь… Две женщины: одна – молодая, другая – совсем старенькая, немощная, в инвалидной коляске, сидели рядышком у моря перед небольшой, но стильной гостиницей в два этажа, и мило беседовали. В двадцати метрах от их ног плескались волны, освещаемые уходящим за горизонт солнцем. 
— Видишь, ба, мечты сбываются, – задумчиво проговорила молодая.
— Да, деточка, ты встретила хороших людей. Судьба вознаградила тебя за страдания. Жаль, моя Гаяне и Давид не видят, какой стала их дочь…
— Не грусти, ба, видят. Пока мы живы, пока они в наших сердцах, они видят. Нашими глазами. И чувствуют… нашими сердцами…
Позади них вспыхнули огни, освещая уютное кафе в окружении деревьев и экзотических кустов перед гостиницей. Заиграла музыка. Сона бережно повернула коляску старой женщины лицом к зданию. 
— Смотри, ба! 
Над зданием в темноте сверкали и переливались крупные буквы – Г А Я Н Е. 

Примечания.

Калбатоно (груз.) – уважительное обращение к женщине;

Генацвале (груз.) – дорогая:

Сациви (груз.) – блюдо из курицы с орехами;

Лобиани (груз.) – пирог с лобио;

Каргат сачмели, гогона(груз.) – вкусная еда, женщина;

Салям алейкум (азерб.) – приветствие;

Кутабы (азерб.) – пирожки с разной начинкой;

Бадамбури (азерб.) – сладкая выпечка;

Барев дзес, жоховурд (арм.) – привет, народ.