Часть I.
Если бы тогда кто-то сказал ему, чем всё закончится, он… он скрупулёзно повторил бы каждый шаг того утра – оставил бы дома зонт, пошёл на работу пешком, несмотря на хмурое небо и пронизывающий ветер; с первыми каплями дождя чуть поспешил бы, только на этот раз не в надежде укрыться в собственном офисе, а чтобы вовремя вбежать в ту гостиницу. Чтобы снова войти ровно в ту секунду, когда она подняла намокшие волосы и удерживала их рукой на затылке.
Правда, в тот раз он вошёл в холл раздражённым – дождь припустил, когда до сверкающего зеркалами небоскрёба, в котором его компания арендовала верхний этаж, оставалась пара кварталов, и теперь он вынужден будет пить в лобби-баре этой гостиницы с гордым названием «Отель» какую-нибудь бурду с таким же гордым названием «Кофе». И это вместо того, чтобы наслаждаться вкуснейшим напитком, собственноручно сваренным к его приходу на офисной кухне секретаршей Ирочкой в привезённой ей же из Марокко турке.
Ему показалось, что он откуда-то знает этот изгиб шеи, этот лёгкий наклон головы, и потом долго ещё преследовала мысль, что он когда-то видел эти золотистые локоны и даже любил их. И только спустя два года, когда они с Алёной, или, как она просила называть её, Элен, поехали во Флоренцию, он буквально онемел перед знаменитым шедевром. Пока Элен передвигалась по залу, то и дело вскрикивая от восхищения и узнавания, он стоял, чуть согнувшись, будто получил удар под дых, стараясь вдохнуть через внезапно образовавшийся в горле ком.
— Помогите же мне, – смеялась обладательница мокрых локонов и прилипшей к телу блузки, – дайте карандаш, в моей сумке вечно ничего не найти.
Он, стараясь не пялиться на эту чёрт знает почему так волновавшую его шею, достал из своего, враз показавшегося кичем Венгера такую же теперь нелепую ручку с логотипом его компании.
— Надеюсь, вы это не на собеседовании стащили? – улыбалась незнакомка, закалывая протянутой ручкой копну волос у себя на затылке, – или вы уже приняты, и вам выдадут ещё?
Она продолжала улыбаться, ничуть не смущаясь, что под мокрой блузкой видна её грудь. Бельё на ней было персикового цвета, и оттого казалось, что она стоит перед ним обнаженной и даже не пытается прикрыться.
— Мы можем стоять так, пока лужи под каждым из нас не объединятся в одну и не заставят нас подружиться, выплывая. А можем сразу переместиться в лобби и выпить по чашечке кофе на брудершафт. Я на вашем месте, памятуя об истории Кейт и Лео, выбрала бы лобби, к тому же, у них там настоящий камин, – она слегка прищурилась, снова засмеялась и, не дожидаясь его ответа, двинулась в сторону стойки и пряного аромата. Проклиная себя за оторопелое молчание, он двинулся за ней.
Все эти годы он так и не мог ответить себе, почему пошёл тогда за ней, почему, спохватившись только через час, позвонил Ирочке и отменил все встречи на сегодня. Почему вдруг рассказал ей о себе всё, даже то, в чём себе-то не смел признаться, почему не заметил, что она только слушала, даже имя его не спросила, как-то очень изящно отшутившись о своём, и почему потом, ни слова не говоря, взял её за руку и отвёл в номер, снятый в этой же гостинице. И почему она, так же не произнеся ни слова, пошла с ним…
Она пахла морем. Или арбузами. Он, ошеломлённый, никак не мог определиться. Он вообще плохо понимал, что произошло, но уже знал, что готов провести годы, вот так обводя пальцем изгибы на её шее, спине…
— Тебя кто-то укусил? Какие-то странные шрамы…
— Один человек, разозлившись, толкнул меня, и я разбила собой стекло.
— В детстве?
— В апреле.
Он очень хотел, но боялся спросить её, кто этот человек, только продолжал гладить, стараясь повторить нежно-розовый рисунок.
— Страшно хочу кофе. Только не этой гадости в лобби. Напротив есть чудесная кофейня. Ты не мог бы принести нам?
Не мог бы??! Да он мог бы принести ей собственноручно убитого мамонта и пожарить в камине этой теперь такой чудесной гостиницы, если бы она попросила!
Потом он спрашивал себя, почему ничего не почувствовал, почему сердце не сжалось в предчувствии потери, как это обещают в книгах, которыми зачитывается Алена. Почему он, идиотски улыбаясь, умчался за кофе… Ну конечно, потому что был уверен, что и она уже не представляет ни одной минуты без него. Самонадеянный болван, теперь он не мог удержаться от ухмылки, представляя своё лицо, когда вошёл и увидел, что её нет. Совсем. Навсегда.
Кажется, он всё ещё держал картонку с кофейными стаканчиками, когда спускался в холл. Девушка-портье вопросительно улыбнулась.
— Простите, здесь девушка… такая… красивая… с золотистыми локонами… персиковое бельё… – он и сам понимал, какой бред несёт.
— Я не видела, – дежурно улыбнулась девушка, явно принявшая его за сумасшедшего.
— Пожалуйста, – он протянул визитку со своим номером, – если она будет искать меня… если…
Он понимал, что она не будет его искать, но не мог позволить себе ничего не сделать.
— Пожалуйста… – беспомощно повторял он, – я прошу вас… – он посмотрел на её бейдж, – я прошу вас, Алена.
Часть II.
Уже больше трёх лет каждое утро она открывала глаза счастливой. Правда, утром это можно назвать весьма условно – Максим к её пробуждению всегда был уже в офисе, и она, преисполненная благодарности за то, что ей не нужно больше вставать в пять часов, чтобы успеть на дежурство в гостиничном холле, обязательно писала ему нежное смс. Вот и сейчас, не открывая глаз, протянула руку, нащупала подаренный им последний айфон и написала в их чате «С добрым утром, любимый».
День, как и все её дни, начинался лениво. Босыми ногами по паркету, загрузить кофемашину, стакан воды натощак, теперь в душ… Под тёплыми струями она долго не могла понять, что не так. Нет, не тревога, не предчувствие, а ощущение чего-то царапнувшего, на долю секунды огорчившего и тут же забытого. И только вернувшись на кухню, роняя капли – как Максим ненавидел эту её привычку не вытираться – она поняла. Записка. Он оставил на холодильнике записку для неё, которая начиналась словами «Алёнка, как и обещал, буду пораньше…». Сколько раз она просила! Она не шоколад! Сколько ж можно?
С самого детства она ненавидела это имя. И хотела такое же необычное, как у сестры. Это единственное, что она хотела, как у сестры. Во всём остальном – полная противоположность. У Венеры локоны до пояса? Элен маниакально стрижёт едва отросший затылок. Юная Венера носит каблуки и юбки? Элен просит купить ей шестую пару кед. И когда гордый отец в сотый раз рассказывал гостям историю такого необычного имени старшей дочери, маленькая Алёна глотала слёзы в своей комнате. Она ненавидела этого неизвестного ей тогда Боттичелли, по которому отец писал диссертацию. Рождение старшей дочери совпало с триумфальной защитой, и сошедший с ума от двойного счастья папа-искусствовед не нашёл ничего лучше, как объединить эти события в свидетельстве о рождении.
Папа. Он и её папа тоже… Кофе показался чересчур горьким. Алёна всегда ощущала горечь физически, когда думала об отце. К её рождению он не любил их мать, и если бы не эта, такая своевременная, беременность, он ушёл бы к … она так и не узнала, как её имя. Мать любила рассказывать ей, как рыдала, представляя, что останется разведёнкой с ребёнком, и как тихо торжествовала, дожидаясь безопасной 12-й недели.
Папа так и не простил ей. Нет, наверное, не ей, а матери. Хотя, всё же ей. Он торопливо чмокал её в щёку перед сном и надолго уходил в комнату любимицы Венеры; отводил её на занятия фигурным катанием и часами гулял со старшей дочерью, терпеливо отвечая на все её вопросы. Неудивительно, что и Венеру маленькая Алёна ненавидела так же, как Боттичелли. Настолько, что, когда в день своего рождения Венера получила в подарок красивое платье, именно то, о котором Алёна мечтала уже месяц, она не смогла больше сдерживать себя. С каким-то звериным рыком она бросилась на сестру, и та, не ожидавшая ничего подобного, не устояла на ногах, повалилась навзничь прямо на осколки стекла, брызнувшие из межкомнатной двери. В этот апрельский день Алёна окончательно потеряла отца.
Ну что ж, теперь они квиты.
В то утро сестра позвонила ей сказать, что зайдёт обсудить сюрприз к папиному дню рождения. Алёна долго злилась, что та опаздывает — перерыв у персонала не резиновый, а когда девочки из ресторана сказали, что Венера давно здесь и кокетничает с каким-то парнем в баре, Алёна, кажется, услышала, с каким звуком крошатся стиснутые ею зубы. И когда сестра, подавая ей тайные знаки, поднималась вслед за Сапуновым Максимом Константиновичем, 1983 г.р., Алёна уже знала, что сделает.
Это было совсем нетрудно. Отец, так и не привыкший ко всем этим гаджетам, никогда не отвечал на звонок, и выманить сестру из гостиницы, сказав, что папе плохо, а её не отпускают с дежурства, было проще простого. К тому же сестра сама помогла ей, зачем-то отправив парня покупать кофе в кондитерскую через два дома. Капризная принцесса, она с детства считала, что ей должно доставаться всё самое лучшее, вспоминала Алёна, выбрасывая бумажку с запиской для него.
И потом ей повезло.
К тому времени, когда стало неприлично скрывать Максима от семьи, тяжело переживающая ту неслучившуюся любовь сестра уехала в Париж — там в какой-то галерее она, пошедшая по стопам отца, писала свою, без всяких сомнений триумфальную, диссертацию. Именно поэтому Алёна ни в какую не соглашалась ехать в город влюблённых, отшучиваясь и подтрунивая над романтичностью Макса.
Ей хватило той истории во Флоренции. Она бегала по залу, изображая восторг, а на самом деле пытаясь отвлечь его от роковой картины. Как он почувствовал? Видеть его глаза — полные боли, как будто провалившиеся в одну секунду — было невыносимо. Это единственный раз, когда сомнение закралось в её сердце. Но потом, когда Макс вытирал её слёзы – он решил, что она, девочка из интеллигентной семьи, расплакалась от восторга – когда нежно гладил её по волосам, она поняла, что никогда не отпустит его, никогда никому не отдаст.
Скоро Венера возвращается. Что ж, теперь она не боится. Алёна улыбалась. О том, что она скажет сестре, она подумает завтра, а сегодня у неё много других забот – нужно придумать самое вкусное блюдо для ужина, купить красивое платье, все старые стали уже малы, и те витамины для беременных. Алёна не ожидала, что и на 12-й неделе токсикоз может быть таким ужасным.
