Глава 9.
Qui in amore in bello (В любви, как на войне)
(понедельник, 11 апреля 1904 года)
Рыжеволосая женщина хрипло закричала. Короткий крик вскоре перешел в утробный протяжный стон. Блеснув на мгновение белками закатившихся от плотского наслаждения глаз, женщина бессильно откинула голову. Длинные волнистые пряди тут же разметались в беспорядке по подушке. Волосы заструились по темному шелку постельного белья, прилипли ко лбу, на котором, как и над верхней губой женщины, прикушенной, сладостно и бесстыдно изломанной криком, выступили меленькие, как росинки на траве поутру, капельки пота.
Поджарый моложавый мужчина, с напряженной спиной и мускулистыми руками, по-прежнему нависавший над женщиной, нежно, словно собирая переливающиеся, радужные в мерцающем свете свечей, капельки, прикоснулся губами к ее губам, его скользящие частые поцелуи становились всё жарче и страстнее, постепенно опустились к шее, ложбинкам ключиц, покатым плечам…
– Погоди, милый! Дай мне отдышаться! – прошептала женщина.
Мужчина усмехнулся, согласно кивнул, отстранился, легко откинулся на соседнюю подушку и запрокинул руки за голову.
Женщина потянулась, как кошка. Благодарно потерлась головой о плечо мужчины. Зашептала соблазнительно, едва слышно, словно замурлыкала.
– Котя, хочешь, я приготовлю тебе чаю?! Зеленого, с жасминовым цветом, как ты любишь?
Мужчина улыбнулся. Улыбка вышла жесткой, кривоватой, в пол лица. Снова кивнул головой в знак согласия.
Женщина выскользнула из кровати, не скрывая в полумраке плотно задернутых бархатными шторами окон комнаты едва видимую и тем более соблазнительную наготу, легко касаясь босыми ступнями лаковых половиц и одновременно грациозно, словно напоказ, покачивая бедрами, сделала несколько шагов к стоявшему у стены комнаты низкому резному столику с корзинкой творожных пышек, спиртовкой и чайными принадлежностями.
Мужчина ещё жадно вглядывался в волнующий силуэт, пытаясь разглядеть малейшие детали, но мысли были уже о другом.
– Пакет, о котором я говорил, тебе передали?
– Да, милый! Ещё вчера вечером.
– Очень хорошо… – мужчина загадочно улыбнулся своим мыслям, махнул головой, цокнул от восторга языком. – Просто прекрасно! Молодчага «Меткий»! Не зря я на тебя время тратил. Не подвел! Вот уж, воистину удачлив дьявол! Ай да бродяга! Успел точно в срок. Как и обещал.
…Такое же апрельское раннее утро, только чуть меньше года назад, мужчина встречал не в пряничном будуаре рядом с роскошной женщиной, а на окраине уезда, в Натальевской волости у деревни Беккеровка.
В памяти и перед глазами по-прежнему нежащегося в постели мужчины калейдоскопом высвечивались сменяющие друг друга короткие яркие эпизоды.
Деревня Беккеровка. Натальевская волость. Александровский уезд. 03 часа 04 минуты утра. 16 апреля 1903 года.
Моложавый подтянутый жандармский ротмистр, помощник начальника ведомственного Екатеринославского Управления по Александровскому и Павлоградскому уездам ловко спешился, ласково потрепал всхрапнувшего было недовольно жеребца, бросил, не глядя, поводья нижнему чину и поспешил вслед за указывающим направление движения стражником.
– Вы, Ваше высокоблагородие, и не сомневайтесь! – возбужденно шептал на ходу стражник. – Дом окружили плотно. Двойным кольцом. Не то, что человек какой, мышь полевая не проскочит! А в самом помещении кроме хозяина, местного крестьянина Гришки Букача, лишь двое: искомый злодей, Микита Журбенко, и при нём сообщник. Этого последнего личность ещё не установлена точно. Предположительно – Михайла Евтух. Из крестьян деревни Крамаровой Александровского уезда. А в личности самого Журбенко сомнений нет. Будьте уверены! Мы всех соседей дотошно отпросили. И даже фотографическую карточку злодея для опознания показывали. Он это, Журба! По всем описанным приметам так выходит. Тридцати-тридцати трёх годов от роду. Росту – повыше среднего. Плотный. Цвет волос на голове темный. Лицо круглое – толстое, в веснушках. Борода рыжеватая – небольшая, клинком, такие же усы – большие и вытянуты в стороны лица. Одевается по-городскому. В речениях при разговоре груб. Говор имеет ломаный, явно выделяется малороссийский акцент…
Стражник говорил без умолку, много, не по чину, но оно того стоило: добрый вестник, кем бы ни был, достоин внимания без попрека и прерывания. Возбуждение же его было понятно и легко объяснимо: безуспешная до сей поры охота на известного в губернии разбойника длилась уже едва ли не полгода. И вот этой ночью, похоже, к счастью, благополучно завершится.
– Сюда проследуйте, Ваше высокоблагородие! – стражник махнул рукой в сторону едва различимой в темноте копны сена. – Господин Пристав первого стана Александровского уезда Русанович и господин сыскной пристав здесь изволили наблюдательный пункт обустроить.
Место для наблюдения было выбрано отменно, с панорамным обзором на три стороны: дом, в котором злодей на лёжку обосновался, даже сквозь предутренний мрак видать, как на ладони.
Сам домишко убогий, саманный. Дверь дощатая хлипкая. Два мутных махоньких окошка. Крыт прелой соломой. Расположен у взгорка, на отшибе. Вокруг дома непролазная грязь да глубокие лужи. Местность вокруг открытая, средь бела дня незаметно подобраться непросто. С другой стороны – и убежать, коли стражники грамотно обложили зверя, вряд ли возможно. Особенно, когда приказ имеется, доведенный накануне перед строем до каждого: со злодеем-убийцей полицейских чинов при задержании не церемониться и патронов не жалеть, при малейшем сопротивлении – бить насмерть.
Екатеринославская губерния. Уездный город Александровск. 09 часов 21 минута утра. 7 апреля 1903 года.
Промеж необходимым и желанным, – рассуждал жандармский ротмистр, – особенно поутру, разумнее выбрать сперва желанное. Тогда впоследствии и необходимое исполнять будет не в тягость.
Тем паче, что необходимое – это скушный, именно – «скууушный» донельзя письменный отчет губернскому начальству о уже состоявшейся накануне и вполне успешно завершившейся, санкционированной из Екатеринослава же, встрече с коллегами на предмет активизации неких розыскных мероприятий.
А истово желанное – обязательный с некоторых пор утренний ритуал: размеренное и неспешное смакование заваренного собственноручно настоя чайного зеленого листа с малой долей ароматного жасминового цвета.
«Что может быть лучше, нежели ароматный светло-желтый напиток из уникальной, белого золота чашечки работы столичного завода братьев Корниловых? – задавал сам себе риторический вопрос ротмистр. – Разве что дополняющая утреннее чаепитие дегустация с изящнейшей розетки «корниловской» же работы, доставленных посыльным как раз к его появлению в присутствии горячих творожных пышек наилучшей из местных кондитерских – фабрики Бергера, Кацмана и Янкелевича. Хозяева заведения, известное дело, – из иудействующих пархатых, коих с приторно-благостными христосиками-меннонитами в здешних краях не счесть, но, надо признать, дело своё, пройдохи, знают отменно».
Отборный – скорее всего контрабандный – молодой лист «ча», произраставший на горных склонах северных провинций Поднебесной, не первый год уже поставлял александровскому жандармскому ротмистру завербованный по случаю агент, давно прижившийся в уездном городке китаеза-«ходя», промышлявший мелочной торговлей и подпольной продажей желающим курительного опия, некогда перебравшийся сюда из Юзовки. Он-то и привил любовь к божественному вкусу настоящего «ча», однозначно приучив гребовать черным ферментезированным, а по сути – просто подгнившим бросовым чайным листом. И байховым, и, тем паче, «кирпичным», теми «азиатскими изысками», что повсеместно подавались и в копеешных чайных и дорогих ресторациях.
Кроме того, ротмистр, несомненно, будучи, и по самой сути своих убеждений, и по роду занятий, ярым представителем консервативного дворянского славянофильства, в сей приятной мелочи позволял себе некое невинное фрондёрство, откровенно посмеиваясь над убежденными противниками чая. Будь то сам недавно канонизированный по настоянию императрицы Александры Фёдоровны старец Серафим – преподобный иеромонах Саровского монастыря Прохор Мошнин – или же покойный тверской помещик Александр Бакунин, многоуважаемый папенька небезызвестного их ведомству революционера-анархиста.
Однако сколь восхитителен ни был волшебный «ча», думал ротмистр, уж пора было приступить и к исполнению государева долга и составить наконец треклятый документ:
«Начальнику Екатеринославского Губернского
Жандармского Управления
Помощника Начальника Екатеринославского
Губернского Жандармского Управления
апреля 7-го дня 1903 г.
Вчера, 6 апреля, на вокзал в Александровске приезжал Начальник Таврического Губернского Жандармского Управления полковник Немирович-Донченко с помощником своим по Мелитопольскому уезду подполковником Плац и Мелитопольским уездным исправником. В особые комнаты при вокзале были приглашены я, Александровский уездный исправник и сыскной пристав для совместного обсуждения и выработки мер для поимки известного разбойника Микиты Журбы (он же Журбенко), который совершил ряд убийств в Александровском уезде со своей шайкою и перешел в Мелитопольский уезд…»
Город Екатеринослав. Губернское Жандармское Управление. 10 часов 30 минут утра. 3 ноября 1902 года
Покорно, но с достоинством стоять перед разъяренным начальством, вытянувшись во фрунт и есть его глазами, лишь изредка кивая головой и щелкая каблуками в знак согласия с его доводами, – считал жандармский ротмистр – искусство непростое, овладев коим, можно высоко шагнуть по служебной лестнице.
Даже если ты при этом мысленно «faire la figue» над господином полковником и столь же мысленно ему «far la fica»! Что, не взирая на очевидную и скабрезную, почти боккаччевскую фаллическую фривольность, всего-то и предполагает в знак издевки над начальственными криками, что представить скрученный начальству потной пятернёй в кармане смачный шиш, он же кукиш, он же дуля, он же та самая искомая франко-итальянская «figue-fica».
Вне всякого сомнения, начальство право, в работе ведомства и в его, ротмистра Константина Кирилловича Будогосцева, личной служебной деятельности имелись недоработки. Действительно несостоятельными оказались отдельные подозрения. К примеру – о причастности разбойника Микиты Журбенко вкупе с известной участницей боевой группы эсеров-экспроприаторов Ольгой Минкиной-Дикусаровой к вопиющему попранию городского покоя и покушению на самоё святое – человеческую жизнь, когда в ночь на 28 сентября сего же года в Александровске в квартиру небезызвестного заводчика Бордовского была брошена бомба. Действительно, проведенный сыск поначалу велся по ложному следу, истинный злоумышленник александровский мещанин Максим Тихонов был вскоре арестован.
Но и при всём этом, несомненная и устойчивая связь между вышеупомянутым уголовником Микитой Журбой и ниспровергателями основ государственного устройства «социалистов-революцьонеров» прослежена уверенно. Теперь уже не секрет, что сии местечковые карбонарии регулярно обеспечивали Журбе дельную наводку на лакомый кусок, а он, в свою очередь, отделял для господ идейных якобинцев на их революционные потребности весомую часть хабара.
Так же, как и подтверждено личное участие оного злодея, происходящего из крестьян села Веселянки Мелитопольского уезда Таврической губернии, в кровавых беспорядках, имевших место быть в землях графа Канкрина.
И ещё наглое нападение Журбы с шайкой сообщников на чинов полиции в селе Григорьевке.
Более того, непосредственно под его, ротмистра, руководством, совместно с Александровским исправником и сыскным приставом, уже тщательно, со всем надлежащим усердием, подготовлен план следственно-розыскных мероприятий, исполнение которого, несомненно, в самый кратчайший срок позволит арестовать разбойника.
Деревня Беккеровка. Натальевская волость. Александровский уезд. 04 часа 14 минут утра. 16 апреля 1903 года.
Чутье у злодея и правда было почти звериным. Едва крадучись в рассветной мгле стражники стали подбираться к дому, мутные стекла обоих окошек звонко осыпались, хрустя лопающимся оконным переплетом, вспухли револьверными выстрелами.
Стражники залегли. Ответили ружейными залпами. Кто-то, подобравшись к окошкам с четвертой глухой стены дома, бросил вовнутрь весьма действенные в подобной ситуации подожженные и крепко увязанные шпагатом плотные мячики пакли, загодя вдосталь пропитанные негасимым горючим составом, изготовленным посредством нагревания на водной бане смеси льняного масла, пчелиного воска и сосновой смолы.
Из окон продолжали стрелять. Но внутри дома всё сильнее разгоралось пламя. Занялась солома на крыше. А вскоре за черными дымными провалами окон раздались крики боли, переходящие в хрипящий жуткий вой.
Все закончилось очень быстро.
Выбраться из горящего дома сумели лишь двое. Евтух и Журба.
Ослепший от дыма и пламени Евтух в тлеющем тулупе тут же бросил револьвер, упал плашмя в лужу посреди двора, сбивая с одежды зарождающийся огонь, чуть погодя приподнялся, медленно встал на колени прямо посреди лужи, запрокинул вверх руки, не открывая обожженных глаз и, явно не расслышав за громом не стихающей стрельбы истошного крика ротмистра стражникам: «В поднявшего руки не стрелять!», беззвучно зашевелил губами, раскачиваясь из стороны в сторону, и словно творя молитву в призрачной, едва теплящейся в потаённых закоулках души надежде, что стражники внезапно смилуются и прекратят огонь.
Журба же, напротив, ринулся напролом, вперед, на стражников. Однако ему, по-медвежьи страшному в дымно полыхающей меховой бекеше, скалящему на бегу разверстый рот хриплым ревом, похожим на вой загнанного раненого зверя, удалось сделать разве что пару шагов навстречу непрерывно палящим в него стражникам. Он упал под выстрелами в упор, выронив револьвер и изготовленную к броску пороховую бомбу-македонку с тлеющим фитилем, и, кажется, уже был мертв, когда, спустя лишь короткое мгновение, подоспевший к телу ротмистр каблуком сапога загасил шипящий фитиль «македонки» и отбросил подальше в грязь выпавший из руки злодея револьвер.
Ротмистр лишь на мгновение задержался у тела убитого. Бросился к раскачивающемуся посреди лужи Евтуху. Жестоким ударом сапога сшиб с колен, опрокинул навзничь, уселся сверху, железной хваткой перехватил рукой шею хрипящего злодея, вжал голову в густо замешанную грязью воду лужи.
Тело несчастного задрожало, забилось в конвульсиях. По мутной поверхности воды вздулись пузыри.
– Михайла Евтух?! Молча кивни, если так! – ротмистр на мгновение и на малую долю ослабил тиски на шее злодея, приподнял его голову над поверхностью воды.
– Я-я-я э-это! – прохрипел злодей.
Ротмистр вновь вжал голову злодея в глинистую жижу.
– Я же сказал: молча кивни! Говорить будешь, лишь когда прикажу! Понял?!– буквально прошипел ротмистр и снова на мгновение ослабил удавку.
Злодей судорожно глотал воздух и торопливо кивал. По закопченному, перемазанному глиной лицу стекала вода. Невидящие глаза с обожжёнными ресницами были круглыми от ужаса.
Ротмистр, не ослабляя хватки на шее злодея, усмехнулся, зло, криво, лишь половиной лица, продолжал говорить неспеша, тянул слова с ленцой, словно раздумывал вслух:
– Приказ губернского начальства был однозначным – стрелять на поражение. Не церемониться! Как теперь с тобой, Евтух, быть? Отправить вслед за Журбой, прямиком в ад или погодить чуток… Жить хочешь? Кивни молча, если хочешь!
Евтух вновь торопливо закивал.
– Это хорошо, коли жизнь дорога. Значит – пригодишься ещё. Мне служить будешь. Кивни молча, если понял.
Евтух кивнул.
– И баловать или юлить не вздумай. Даже не помыслить не смей! Нет теперь у тебя иного пути. И прозвище твоё, Евтух, – ротмистр на мгновение задумался, усмехнулся, – будет теперь: «Меткий». Счастлив твой греческий бог и твоя фамилия. Не журись! – ротмистр снова слегка ослабил руку на шее Евтуха. – Сейчас отправимся бумаги оформлять и сотрудничество детально оговаривать. Кивни молча, ежели понял.
Евтух кивнул и устало опустил голову.
Ротмистр, чуть ослабив, но по-прежнему не убирая руки от шеи Евтуха, махнул второй рукой, подзывая толпившихся в отдалении стражников:
– Ну что мнетесь, как барышни на смотринах?! Подходи ближе. Вяжи злодея. – И добавил, обращаясь к старшему. – Спуску задержанному в дороге не давать, но особо в мордобое не усердствовать. Доставить по назначению целехоньким. Для дела годным! Головой ответите!
Поднимаясь из лужи и отряхивая измаранный мундир, ротмистр мельком бросил взгляд на труп Журбы. Увидел застывший страшный оскал покойника, перекрестился помимо воли, сплюнул в сердцах, утер барашковой шапкой-драгункой закопченный взопревший лоб и почему-то с внезапно накатившей тоской подумал: «А ведь лет через десять-пятнадцать, пожалуй, такие вот нелюди и будут управлять Империей. Или тем, что от неё останется. И не справиться с этим уже ничем. И ничем от этого вовек не отгородиться. Ни милостивым царем, ни манифестами вкупе с реформами, ни грозным жандармским управлением, ни полицией, ни армией. Ведь в каждом! В каждом! В каждом! Стоит лишь оглянуться вокруг, сквозь показную благость и смиренные взгляды все больше проступает звериный ненасытный оскал».
«Начальнику Екатеринославского Губернского
Жандармского Управления
Помощника Начальника Екатеринославского
Губернского Жандармского Управления
апреля 17-го дня 1903 г., г. Александровск.
…В ночь с 15 на 16 апреля в деревне Беккеровке Натальевской волости Александровского уезда около 4 часов утра, в доме местного крестьянина Григория Букача, под командою пристава 1-го стана Александровского уезда Русановича и сыскного пристава, стражниками убит известный в уезде налетчик Микита Журба (он же Журбенко) и арестован его сообщник, крестьянин деревни Крамаровой Александровского уезда Михайла Евтух, который мною склонен к негласному сотрудничеству…»
…Рыжеволосая обнаженная женщина, плавно покачивая бедрами, несла к кровати небольшой поднос. На серебряном зеркале в фарфоровой чашке «корниловской» работы курился парком ароматный чай, а на фарфоровом же блюдце грудились творожные пышки.
Мужчина полусидел в кровати, опираясь спиной на подушки и запрокинув за голову сильные мускулистые руки, смотрел на приближающуюся женщину, улыбался: умница, всё сделала правильно, как он любит.
– Спасибо, милая! Вот уж расстаралась, так расстаралась! Одно слово – хозяюшка! Дай, поцелую! – он потянулся навстречу женщине, бережно опустившей поднос на край у его изголовья, приобнял, зашептал горячо, едва не касаясь губами рыжих локонов над ухом. – К вечеру, как и договаривались, отправишься на Южный вокзал. Особой активности не проявляй. Твоё дело курьерское, малое – выполнить буквально приказ организации. Встретишь человека, передашь пакет. Денег спросит – дашь немного. Поймет – от дела отрываешь, многого не потребует. Попросит сопровождать в санаторию – не отказывайся, отправляйся вместе с ним. Выполняй все, как скажет. Но и обо мне, дорогуша, не забывай! Связь будем держать обычным способом. В экстренной ситуации сюда телефонируй, чай хозяйке заведения даже на отдыхе всегда необходимость для контроля имеется. А я, – усмехнулся, – за телефонный аппарат для связи надежного человечка посажу. Того же Митрича. Вот и будет ладно. – Мужчина нежно провел пальцем по щеке женщины, рука медленно спустилась к подбородку, пальцы скользнули по шее, чуть сжались. – Ты всё поняла, милая?! Если да, кивни молча!
Продолжение следует…
