Машина остановилась у самого спуска к ближним дачам. Было то нежное летнее время, когда утро только-только начинает сменяться пыльным зноем приближающегося полдня. Семён вышел, чтобы купить несколько арбузов у местных торговок. Его женщины и дочь дремали сзади. На переднем сиденье обтирал ухоженное лицо влажными салфетками Эдик. Семён быстро выбрал три понравившихся полосатых арбуза с сухими хвостиками. Вынутая из рябого бока алая пирамидка приятной сладостью освежила язык. Рядом, на руле мотоцикла висели в ожидании покупателей крупные вяленые лещи. Продавец, коренастый казак с черным чубом и тяжелым похмельным взглядом сидел в коляске, отгоняя веткой мошкару. Эдик высунулся из окна и помахал рукой, показывая Семёну на рыбу, но тот отрицательно замотал головой. Арбузы еле влезли в переполненный багажник. Как только Семён взялся за руль, Эдик стал брюзжать:
— Ну, чего ты, Семёнчик? Я пивка набрал, можно было бы лещика прикупить, вечно ты со своими предрассудками!
Он смотрелся в зеркало на обратной стороне солнцезащитного щитка и в сотый раз поправлял аккуратную бородку-испанку миниатюрной щеточкой. Семён потер затылок.
— Эд, слушай старших и не блажи! На рыбалку со своей рыбой? Я, может, много чего в жизни не понимаю, но тут принципиально —нет! Закон такой! И твой приезд на дачу ничего не изменит.
Эдик взглянул на его крепкий загорелый затылок, ладные плечи, красивую линию губ, и вдруг ярость удушливым жаром сменила нежные фантазии, откуда-то наползло темное: «Чтоб тебя, рыбачок дорогой мой! Все-то ты знаешь, все у тебя случилось. Дача, машина, жена и любовница вон, под боком, дочка… спят себе… Будь ты проклят, дружочек, со своей правильностью… А мне? Что останется мне? Вечно ждать тебя в своем салоне? И не дождаться опять. Посмотрим же…» Судорогой передернуло лицо.
— Ах! — оглушительный хлопок раздался из-под машины. Дочь и обе женщины вскрикнули одновременно, заметались спросонья. Щеточка выпала из руки Эдика на пол. Это под тяжестью перегруженной на жаре машины, подняв облако пыли и разогнав торговок, взорвалась старая камера колеса. Она уже дважды вулканизировалась, и вот… В самый неподходящий момент. Несколько секунд в машине было тихо, а потом женщины и дочь стали рассказывать друг дружке, как они испугались. Плавился июльский полдень. Сразу за ближним холмом равнодушно и лениво несла темные воды к южному морю широкая река.
***
На увитой виноградом веранде дачи жена Семёна жарила пойманную утром щуку и рассеянно слушала болтовню молодой женщины, сидевшей напротив в плетеном кресле. Высокая, с сильно раздавшимися после родов формами, с добродушно широким, вечно красным лицом и маленькими блеклыми глазками Светлана готовила вкусно, особенно рыбу. Как говорил Семён, в общаге института он успел пожить со многими, но вкусно готовила только Светка, так он и женился. Дочери Наташе было десять. Она росла счастливо и в любви, была похожа лицом и характером на отца. Наташа одна в семье любила рыбалку так же, как Семён. Скандалы иногда все же случались, в разгульном запале, после нескольких стопок Семён мог нагородить всякого, и сдержанным никогда не был, но мудрые решения Светланы всегда устанавливали мир. При этом, она была еще очень упряма, когда требовалось поставить все на свои места. Сегодня их подруга Ирочка тараторила про то, как на работе позавчера к ней приставал сам начальник, а она, как бы с испуга, не согласилась ни на что. О чем теперь жалела, так как все же хотела поехать на этот, как его, болгарский курорт. В отличие от тумбообразной Светланы она имела прекрасной стройности и соблазнительности фигуру. Лицо ее можно было бы назвать красивым, если бы не постоянная печать глупости, которая, как ни странно, была осознана ею и, более того, устраивала Ирочку. Жила она сама, в однокомнатной квартире, через один квартал от их дома. Кто и кого с кем познакомил они уже не помнили. Или старались забыть.
Светлана перевернула шипящую на сковороде щуку и прервала ее откровения:
— Постой, успеешь ты еще на… работать на свою Варну. Я хочу с тобой серьезно поговорить, пока мужики с ребенком на рыбалке. Ты способна сосредоточиться сейчас?
Ирочка обескураженно притихла, распахнула глаза больше обычного и закивала:
— Светка, если ты про долг, то я после отпуска…
— Нет, я про Сёму и тебя. Не делай такое выражение… Знаю я все давно, только сейчас другое дело. Ты впервые с нами на даче, когда здесь Наташа, — она выключила плиту и села в кресло напротив, — так вот, дорогая, если увижу, что уединяетесь где-нибудь — покалечу обоих. Ты знаешь меня.
Она стала вытирать полотенцем большие веснушчатые руки, глядя ей прямо в глаза, и Ирочка испуганно поджала под себя ноги.
— Ну-у, подружка…
— Да, ладно… Я своих последних подружек еще в институте извела. А ты мне нужна для того, чтобы Семён мог иногда пар выпускать… особенно, когда на рыбалку не может поехать. Поняла, дорогая? Так вот, при Наташке я ему кобелировать не позволю, и ты подальше будь со ртом своим красивым от его ширинки.
Ирочка свернулась в кресле, укрылась с головой пледом и стала дергать плечами, изображая плач. Соус из слив с чесноком и орехами, приготовленный Эдиком перед рыбалкой, ждал в кастрюльке. Придвигался вечер, самое время клёва.
Для того чтобы ловить с одного борта втроем, нужно было поставить лодку поперек течения на два якоря и растянутый между ними трос. К нему и предстояло привязать лодку другим бортом. Семён помог Наташе забраться, Эдик, кряхтя, влез сам. Уложив снасти, Семён принялся привязывать трос к кольцам якорей, внутренне дрожа от предвкушения вечернего улова. Эдик сегодня был неразговорчив, накануне ночью он не уснул совсем, выкурил целую пачку, выпил три чашки кофе и все утро собирал сливы для соуса. Готовить его научила мама, а отца Эдик не знал. Работал после училища стилистом в модном салоне, его знали многие в городе, иногда заходил туда постричься и Семён. Они познакомились. Эдик был красив, по-юношески строен. Узкое, с правильными чертами, лицо и блестящие карие глаза. Чуть румяные щеки оттеняла небольшая ухоженная бородка. Однажды он здорово постриг Светлану перед ее юбилеем, был приглашен на дачу, и с тех пор стал бывать у них, всегда уговаривая Семёна прийти к нему в салон. Детей Эдик стричь не любил, и для Наташи исключения не делал. Он любил в Семёне все то, что не нравилось Светлане. Его, как она выражалась, припадочность, несдержанность, бытовую безалаберность, необязательность в отношениях и даже его умеренный алкоголизм. Семён, начиная что-то смутно чувствовать, незаметно для себя стал иногда грубить Эдику, от чего тот страдал, прячась за мрачным молчанием. После рано умершей матери остались какие-то деньги, и Эдик пригласил мастеров, которые сделали в квартире великолепный евроремонт. В идеальной чистоте была вся в черном кафеле и огромных зеркалах ванная комната. Сияла и кухня со всеми приспособлениями для его частых кулинарных опытов. После знакомства с Семёном сюда все реже стали наведываться клиенты, с которыми он раньше дружил в салоне. Рыбалку Эдик не понимал и ненавидел за грязь, сырость и ранние пробуждения, но сегодня сам напросился с ними на вечернюю зорьку. Глядя на ловкие, со змейками вен, руки Семёна он мрачнел с каждой минутой, забыв о своей любимой бородке, зеркале и щеточке. Наташа хохотала от души, наблюдая за водомерками и гоняя стрекоз. От ее смеха у Эдика начался какой-то внутренний нервный зуд, вернулись, спрятанные было, неизбежные мысли о будущем.
Еще только начинало сереть, когда они подплыли ближе к фарватеру. Это было опасно из-за проходивших иногда барж, но Семён знал, что по вечерам вероятность встретиться небольшая. Им нужна была глубина, Семён чуял сегодня большую рыбу. Один якорь уложили на корму, другой на нос. Привязанный к ним трос лежал свернутой в кольца бухтой у левого борта. Наташа с Эдиком сидели на средней лавочке. Опустив руку в воду, Наташа радовалась мощной струе течения и прохладным брызгам.
— Па, смотри… я гребу сама! Ты мне малька поймай, я баночку уже приготовила, смотри, папа!
— Поймаю потом… не мешай сейчас… Ну, начнем, — Семён поднялся, сбросил якорь с кормы и стал грести веслами, выравнивая лодку. Трос, петляя и шурша о борт, устремился в воду, увлекаемый тяжелым якорем. Семён отдал весла Эдику, собираясь быстро перейти на нос лодки, чтобы сбросить второй якорь и держать трос. Когда он был уже на носу спиной к ним, Эдик боковым зрением увидел, как ступня Наташи в белом сандалике упирается в дно совсем рядом со стремящимся в воду тросом. «Теперь» — заскрежетало где-то в виске, и Эдик удивился, как легко пришла эта ясность. Секунду помедлив, его нога в кроссовке подтолкнула ногу девочки в петли. Они мигом намертво затянулись повыше ступни, где кончался носок. Наташа не успела даже вскрикнуть. Сильное течение, несшее лодку вниз, и трос, тянувшийся за ставшим якорем, сделали свое дело. Худенькое тело мгновенно выбросило за борт и потащило на дно. В пенном водовороте бешено закрутился соскользнувший с ноги сандалик. Семён услышал всплеск и обернулся. Выкрикнув: — Держи трос! — он прыгнул в темнеющую реку за дочерью.
Эдика стошнило прямо себе на грудь. Кривясь от отвращения, он стал быстро обтираться влажными салфетками. Он долго и тщательно стирал пятно с модной сорочки. Трос уже весь ушел под воду и натянулся дрожащей струной. Потом он стал дергаться в разные стороны, рассекая волны. Второй якорь со стуком зацепился одной лопастью за борт у носа и лодку резко развернуло. Наконец, выше по течению показалась голова Семёна. Он медленно подтягивал себя к лодке по тросу одной рукой, иногда изнемогая, просто позволяя волне накрывать его с головой. Захлебываясь, кашляя и синея, он пытался что-то кричать, но сил не хватало даже на это. Видно было только широко открытый рот. Другой рукой он прижимал к себе обвисшее тело дочери. Эдик плача и воя, взялся трясущимися руками за трос, чтобы подтянуть лодку к Семёну, но корабельный гудок остановил его. Он замер и оглянулся. Со стороны фарватера приближался огромный сухогруз. Лодку сильно закачало на волнах. Еще несколько минут, и она уйдет под винты. Сухогруз надвигался, протяжно и надсадно разрывая гудками тишину вечернего сумрака. Эдик увидел, как его черные руки в вате спустившегося тумана, сдирая до крови ухоженные ногти, отрывают лопасти якоря от борта. Сквозь слезы он смотрел, как якорь падает и увлекает трос, а затем на голову уходящего на глубину Семёна. Крик Эдика поглотил близкий, тревожный гудок. Он долго и бешено греб из всех своих слабых сил, чтобы не попасть под корабль. Даже не пытаясь вытянуть лодку на берег, Эдик упал в вечернюю росу и провалился в холодный морок.
Щука была великолепна. Она золотилась корочкой на красивом фаянсовом блюде, присыпанная луком, укропом и чабрецом, заполняя ароматами летнюю веранду. Светлана разбудила Ирочку, и они сели ужинать, не дожидаясь рыбаков. Пиво, привезенное Эдиком, понравилось Ирочке, а Светлана открыла для себя бутылку «Каберне». Дневного разговора, как будто не было. Обсуждалась дача, которая давно требовала ремонта. Семён держал в порядке машину, лодку и гараж, мало заботясь о розетках, выключателях и всяких там кранах в доме, из-за чего случались стычки с женой во время редких приездов, но дело так и не двигалось. Эдик и подавно ни к чему такому рук приложить не мог. Стилист, одним словом. В их беседе это звучало хоть и уважительно, но с долей жалости, как к слегка ущербному мужчине. О нем обе женщины догадывались, но Светлана и подумать не могла, кого конкретно Эдик давно обнимает в своих мечтах. Когда они, излив вдоволь иронии, уже были готовы приступить к щуке, Ирочка вспомнила:
— Соус! Света, мы же забыли соус! Эдик днем сделал что-то типа ткемали, пока мы дрыхли… Он еще сказал, чтобы мы обязательно попробовали его, пока они будут рыбачить.
Светлана принесла кастрюльку, полила темно-бордовым соусом куски белого щучьего мяса, лежащие на их тарелках. Стал ложиться туман. Со стороны реки тревожно донеслись длинные гудки.
— Слушай, а может, подождем их? Смотри, темнеет, должны скоро вернуться, — как примерная жена, Светлана хотела дождаться мужа, гостя и дочь. Ирочка фыркнула:
— Да, ну их. Жрать уже хочется, а после пива тем более. Давай!
Светлана отложила лучшие куски для рыбаков и налила для них ткемали Эдика в соусницу. Потом, чокнувшись и отпив, они приступили к щуке. Соус был очень хорош. Слегка кислые нотки сливы, легкий чесночный и ореховый тона, дурманящий карри от щуки сочетались неравным браком со сладостью поджаренного лука на нежной корочке. Это был вкусный, но ничуть не теплый дачный ужин двух таких непохожих женщин одного мужчины. Светлана вино пила редко. Она, как и Семён, предпочитала немного хорошей водки, и сейчас удивилась действию на нее «Каберне». В голове стало гудеть, как в детстве, когда она с подружками бегала в маленьком городке слушать рельсы и угадывать приближающийся поезд. Но с каждой минутой этот гул в голове приближался все ближе и ближе. Разговор с Ирочкой не клеился, она молча поглощала вкусную рыбу, подливая соус. Через время воображаемый поезд уже грохотал колесами на стыках во всем теле. Светлана, как со стороны, увидела, что ее руки судорожно хватают скатерть. Во рту пересохло так, что она стала ощущать наждачную шероховатость языка, потом он стал огромным и совсем одеревенел. Светлана в ужасе попыталась встать, но ноги как будто вросли в пол. Стало невозможно вдохнуть, в горло как будто налили холодный бетон, и он перекрыл воздух. Последнее, что она увидела, было лежащее на полу веранды лицо Ирочки с вылезшими из орбит глазами и бордовой пеной на губах.
Он зашел на веранду, преступил через тела и вылил остатки соуса в раковину. Щуку сгреб с тарелок, завернул в газету и сжег в саду. Тщательно вымыл тарелки и кастрюлю. «Зачем он это делает? Господи! Он не хотел так… Семен не должен был утонуть… Только она… А его он бы утешил… Проклятый корабль! Да, он испугался, что утонет вместе с ними… Только он… Только он один должен был любоваться его стриженым затылком и чувствовать его крепкие руки с милыми венами, обнимать сильные плечи и вечно смотреть на красивую линию губ…»
Теперь он ненавидел то, что было его, Эдика, естеством, что предательски и невыносимо сладко просилось наружу. Захотелось гладить себя. Он взглянул на свои порезанные тросом ладони и вывернутые ногти. «Почему сейчас? Это тоже теперь надо убить. Я один теперь, и я один себе судья…» Не замечая нежной июльской ночи и не слыша стрекотания сверчка, он прошел к гаражу, вынул из багажника свой электрогриль. «Надо пойти в дом, там чище…» Вилка долго не могла попасть в разболтанную розетку, не слушаясь дрожащих рук. Когда обе пластины гриля нагрелись докрасна, он поднес левую руку и с криком придавил крышку правой. В глазах потемнело, запахло паленым мясом. Эдик завыл, стал в панике открывать гриль, но он уже защелкнулся, а пальцы соскальзывали с замка и не находили выключатель. Скуля, он потянулся по шнуру за вилкой, чтобы выдернуть. Нащупав вилку правой рукой, он судорожно попытался выдернуть, но боль, слезы и дрожь мешали двинуться. Рассыпавшись до оголенных проводов, старая розетка наконец убила его.
***
Под тяжестью перегруженной на жаре машины, подняв облако пыли и разогнав продавцов, взорвалась старая камера колеса. Она уже дважды вулканизировалась, и вот… В самый неподходящий момент. Несколько секунд в машине было тихо, а потом женщины и дочь стали рассказывать друг дружке, как они испугались. Делая вид, что никак не может найти на полу свою щеточку, кусал губы и беззвучно плакал Эдик. Семён вышел и осмотрелся. Заднее левое колесо нужно было менять, а это морока. Придется вынимать вещи из багажника. Все вышли помогать. Когда сумки, арбузы и удочки уже лежали на обочине, Семён стал менять колесо. Ирочка подошла к продавцу лещей. Казак, обрадовавшись, что будет наконец на что опохмелиться, не торговался и уступил очень дешево. Погрузились. Злой, потный и пыльный Семён завел мотор и вдруг ощутил запах вяленой рыбы в салоне. Он взбесился:
— Это что, вашу мать, за херня?!
— Сёма, ты совсем?! Наташа в машине, — Светлана зашикала на мужа. Ирочка захихикала.
— Сёмочка, ты можешь не есть, раз для тебя это так важно. Прости меня, так захотелось с пивом. И дешево!
— Ну, ты и курица, просто сказочная дура, — Эдик развернулся и запустил в нее своей щеточкой, но попал в Наташу. Та заплакала, больше от испуга. Семён застонал.
— Все! Амбец! На сегодня с меня хватит! То, что рыбалки нормальной не будет — мне уже ясно! Не случилось! Чтоб я еще раз взял тебя с собой! И тебя! — он повернулся к Эдику. Дурные знаки! Один за другим! Всё! Едем домой!
Плыл июльский полдень. Взревев, со второй скорости машина вылетела на трассу, оставляя позади торговок с арбузами, казака на мотоцикле с лещами и широкую реку за холмом.
