«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Сокольники». Уважаемы пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи», – это было последнее, что услышала Вероника, или как все чаще ее звали – Ника. Она сделала несколько шагов из вагона и тут, как в замедленной киноленте, от нее начали постепенно уходить привычные шумы, исчезать лица. Мир переставал быть цветным, звонким и привычным и становился призрачным и зыбким. «Стайкою наискосок уходят запахи и звуки. Фильм не люблю, а романс красивый», – мельком пронеслось в голове, прежде, чем полотно сознания окрасилось в черный цвет и взмахом безумного фокусника превратило окружающее в темную, глухую дыру. Ника зашаталась, пытаясь схватиться за колонну, и свалилась бы на пол, если б ее вовремя не подхватил на руки, идущий следом человек. Поезд с грохотом ухнул в широко распахнутую пасть тоннеля. Платформа на несколько минут выдохнула, готовясь принять новую порцию гомонящих пассажиров.
— Вам плохо? Вы меня слышите? Не слышит, в обмороке, видимо. Хорошо, не на рельсы свалилась. Девушка, вы меня слышите?
Незнакомый, глухой, еле слышный голос проникал в мозг, как тонкая иголка в слежавшуюся вату. Сначала кто-то ее легонько, но настойчиво потряс, потом Ника «воспарила» над равномерно бежевым полом и поплыла над грешным миром. Девушка честно пыталась осмысленно взглянуть на происходящее, но выходило это весьма криво-косо. Колонны, стены, пол кружились вокруг в дикой золотисто-песочной пляске, и ей было нестерпимо сложно на чем-то одном сосредоточить взгляд. С трудом приоткрывая не жаждущие распахиваться на мир глаза, она отстраненно, словно это были не ее ноги и руки, наблюдала, как они болтаются в воздухе. Когда в затуманенное сознание начало возвращаться некое подобие мысли, девушка честно попыталась понять: почему она не идет по земле, а «летит» по воздуху на руках незнакомого человека. Еще сложнее было разобраться: кто он, зачем и куда ее несет.
Свежий осенний воздух несколько облегчил проникновение мысле-потока в гудящую голову и Ника, спущенная с рук и посаженная на скамейку, наконец, смогла произнести несколько вполне членораздельных слов. Из них спасителю стало понятно, что хоть девушка и не понимает, что случилось, однако слегка осознает, что ей надо в университет, поскольку она как-никак успешная студентка-журналистка.
— Я «Скорую» вызвал. Сейчас врачи приедут, они и решат: куда Вам надо: в универ или в больницу.
— А что вообще произошло? – Ника совершенно не узнавала свой голос в этом чужом, глухом и таком слабом хрипении.
— Я бы тоже хотел это понять, – спаситель слегка улыбнулся и, достав из кармана непрерывно трезвонящий телефон, отчеканил в трубку, — я задержусь, человеку в метро плохо стало, оставить не могу. После приезда «Скорой», сразу прибуду.
Он отключился и посмотрел на Нику. На ее бледном лице от свежего воздуха начало проступать некое подобие жизненного румянца, весьма, правда, далекое от совершенства.
— Владимир. Моя пожарная часть здесь рядом. Вас как величают?
— Вероника…Но все зовут Никой. Так что со мной случилось?
— Вы, Ника, в таком красивом пальто почему-то вдруг решили на полу полежать, – он снова улыбнулся, – и так же резко оказались у меня в руках.
Девушка обиделась, что уже было прогрессом в деле возвращения ее к осмысленной действительности, и недовольно проворчала:
— Значит, обморок. Можно подумать, я сама в восторге. Получилось так.
Она попыталась встать, но закружившаяся голова и предательская слабость рассудили по-своему. Владимир подхватил покачнувшуюся Нику и усадил обратно на скамейку.
— Не надо необдуманных действий. Не сердитесь. Я неудачно пошутил, просто не знал о чем с Вами поговорить. Это надо, чтобы у Вас сознание не мутилось. Нас этому на курсах оказания первой помощи учили, которые, кстати, я вчера только окончил.
Нике показалось забавным такое совпадение, и она попыталась улыбнуться уголками губ, которые даже под толстым слоем помады выглядели синими и безжизненными.
— Ну, вот и помирились. Вы москвичка? Может быть, родителям сообщить?
Ника представила утренний звонок вечно встревоженной маме, ее голос, срывающийся от беспокойства за, по ее мнению, совершенно не приспособленную к жизни дочь, трясущиеся на нервной почве руки, судорожно капающие «Корвалол» и тут же отвергла предложение. Да и как могла ей помочь мама, находящаяся от Москвы за сотни километров?
— Я не из Москвы, я из Сарова. Не путать с Саратовым и Саранском. Он в…
— Нижегородской области находится, – подхватил Владимир.
— А. Вы про него знаете? Приятно, не часто встретишь человека, так хорошо разбирающегося в географии…
— Я в нем был. Правда, одиннадцать лет назад. Помните, жаркое лето 2010?
Еще бы Ника не помнила этот ужас. Как раз в то лето врачи нашли у нее тяжелое заболевание, которое заставило ее срочно «катапультироваться» в областную детскую больницу. Вероника лежала в ужасной больнице с выщербленными как после минометного обстрела стенами, продавленными, в кровавых пятнах матрасами, протекающими трубами и скрипящим на зубах песком в супе. Добивала всех жара и страшная гарь из горящих лесов. Сердобольные нянечки вешали на окна с начисто отсутствующими занавесками мокрые простыни, но они через несколько минут становились серыми и мерзко пахнущими. Откроешь окно – невозможный запах, закроешь – жуткая духота тут же начинает терзать мозг, глаза, рот. Больше всего Нике тогда хотелось не выздороветь, а растечься холодной лужей на кровати. Иногда от нечеловеческой жары, духоты и вони, она даже забывала о своей тяжелой болезни и о том, как плакала и просила маму не отдавать ее, Нику, в клинику в Москву, потому что там она умрет: «так медсестры сказали». Еще бы она не помнила то лето!
— Да, жаркие были дни…Адские. Я только-только после училища, а нас тушить ядерный центр отправляют. Мы в санатории или профилактории, короче в чем-то таком, у вас жили, правда, плохо помню, как мы там кантовались, вроде, кормили хорошо и постели такие свежие были, только не часто нам приходилось в них ночевать. Стена огня, страшный жар, дикое желание пить, это вот очень хорошо в память врезалось, а подробности саровской жизни – не особо. Хотя всем своим тогда хвастался: вы там страдаете, а мы тут в санатории живем. Смешно. Ника, вы меня слышите?
Владимиру показалось, что девушка сейчас опять потеряет сознание: она сильно побледнела и покачнулась на скамейке. Но Ника утвердительно покачала головой: падать еще раз явно не входило в ее планы.
— Все нормально, просто мне то лето тоже мало радости принесло, вспомнила вот и не по себе стало. Хотя были в нем и отличные моменты: первый раз в тот год на море съездила. Утешительный приз. После клиники.
Рядом затормозила машина «Скорой помощи», удостоверившись, что Ника благополучно перекочевала в надежные руки эскулапов и ее жизни ничего не угрожает, Владимир побежал в сторону пожарки: телефон уже раскалился от не отвеченных вызовов коллег.
Лежа на каталке, Ника размышляла об удивительном переплетении судеб: «Из всех людей, выходивших из вагона, меня поймал человек, который был в моем секретном городе…Интересно, сколько еще таких было во всем поезде? Один? Два? Десять? Скорей всего, ноль…Да…Теория вероятности – та еще юмористка».
Через неделю, когда уже стало понятно, что ничего страшного со здоровьем нет и обморок в метро – обычное переутомление, прекрасно лечащееся сном, свежим воздухом и вкусняшками, Ника решилась рассказать о нем матери. Она старательно раскрашивала историю веселыми красками, не желая стать причиной судорожного капанья сердечных микстур, но мать на удивление, не забилась в истерике, а с живым интересом слушала про неожиданную встречу.
— Нет, мам, ну, ты представляешь? В метро упасть на руки пожарного, тушившего наш город, можно сказать, временного земляка! Потрясающе, правда?
Механически отвечая дочери, Елена вспоминала о своей неожиданной встречи в метро.
В то утро она приехала в Москву поступать в Литературный, и наконец-то встретиться с любимой подругой, ведь она так давно об этом мечтала. В училище они были «не разлей вода», если кто-то из них появлялся один, встревоженные однокурсники тут же засыпали вопросами: «Леля (Лена) заболела? Что случилось?». Потом, когда разъехались по разным городам, сначала письмами, потом по телефону, общались, но им безумно хотелось и в «живую» увидеться! Тем более у обеих уже дочки были, есть о чем поговорить: чужую похвалить, своей блеснуть, о работе, мужьях – да мало ли тем для полуночных разговоров найдется! Так они друг по дружке соскучились, что Лелька аж взвизгнула на радостях в трубку: «Приезжай, Ленуся, у меня жить будешь! Приезжай скорее, жду!»
Сотовый тогда у Лены был ну очень старенький, да и связь в тот день подводила, так что где они должны встретиться в Москве, на какой станции метро, она поняла весьма и весьма смутно.
В мечтах о предстоящей встрече и с надеждой на интуицию, она подалась в столицу, твердо уверенная, что Лелька «не иголка в стоге сена», или, как любил говорить муж: «не мешок с деньгами», а, значит, непременно найдется.
Выйдя из поезда на Казанском вокзале, Лена нырнула в манящую глубину подземки, но точно вспомнить название станции, где надо выйти, чтобы добраться до любимой подруги, так и не вспомнила. А тут еще и «пенсионер» сотовой связи, как назло, выключился. Лена от злости чуть не разбила его о гранитный пол. Но, немного поразмыслив, решила такое радикальное решение проблемы оставить на крайний случай.
В течение часа, она заполошно металась между пассажирами, и служителями порядка, в надежде найти то, что ей нужно. Но никто не мог понять, что она ищет.
— Сретенский бульвар? – переспрашивала женщина, одетая в цветастое платье, ежесекундно одергивая тянущую за подол дочку, – не помню я такой станции.
— Какой, говорите, бульвар? Сретенский? А такая станция точно есть? Подружка живет? – страж порядка, глубокомысленно сняв фуражку, помял ее в руках и, надевая, признался смущенным голосом, – я не местный, еще не все станции знаю. Вы других поспрашивайте, вдруг, кто знающий попадется. Или вот к карте подойдите.
Карта тайну Лелькиной станции почему-то тоже не открыла. Выбившаяся из сил Лена была на грани истерики. Надежда увидеться с любимой подругой безжалостно затаптывалась в грязный пол каждым новым пассажиром, недоуменно пожимавшим плечами, грозя окончательно исчезнуть.
Наконец, она сдалась и побрела бесцельно, уже не пытаясь понять, на какую станцию переходит. Ей было все равно куда идти, даже мысль о поступлении уже не грела душу так, как день назад.
Она стояла на эскалаторе, упорно глядя на ребристые ступени, словно надеялась увидеть в них путь к вожделенной станции.
— Лен. Лен. Ленка, – послышалось откуда-то сбоку. Кто-то звал неведомую Лену голосом Борисыча – мужа Лельки, а по совместительству, бывшего однокурсника.
«Ну, все. Глюки накрыли. Надо понять, как до вокзала добраться, пока еще хоть что-то соображаю. Бог с ним, с поступлением», — подумала Лена, прикрывая глаза и пытаясь сосредоточиться.
— Наверх приедешь, стой! Я сейчас! – голос хоть и отдалялся, но все так же упорно напоминал борисычев. Она решила открыть глаза и посмотреть в ту сторону. Просто так, из интереса. Соседний эскалатор услужливо нес вниз вполне себе не инфернального однокурсника! Он радостно улыбался и махал ей рукой, отчаянно пытаясь показать, что она непременно должна его дождаться наверху.
Лена ловко маневрировала против течения в спешащем людском потоке. От радости она нетерпеливо подпрыгивала, пока Борисыч так же нетерпеливо скакал со ступеньки на ступеньку, стремясь как можно быстрее преодолеть все тридцать пять градусов «штурмовой лестницы».
Уже сидя у них в гостях, Лена узнала, что пресловутый «Сретенский бульвар», который она так упорно и так безуспешно искала, только-только открылся, а встречу ей там назначили, потому как выход в город с этой станции пока не открыт, а, стало быть, разминуться там было невозможно. Когда Борисыч не нашел однокурсницу на условленном месте, он добросовестно стал обхаживать соседние станции, и на одном из переходов, «потеряшку» и нашел.
Все это проносилось перед Леной, как кадры увлекательной кинохроники. Она так увлеклась воспоминанием, что прослушала вопрос дочери: «Мама, я сейчас что сказала?» Дочка обиженно засопела в трубку.
— Ник, извини, я просто сейчас «своё» переплетенье вспомнила. Так что там Владимир? И, кстати, ты у врача была?
А в это время в разверстую глубь метро ворвался новый людской поток. Он лился и лился мимо скрещения проводов, гранита станций, мигающих огней, и новые и новые судьбы самым причудливым узором переплетались в подземной канве.
Переплетение
