Трубка запела Гаудеамус поставленными голосами молодежного камерного хора РГУ имени С. А. Есенина. Еще не проснувшись, его предательский палец провел по синюшной роже на экране:
— Ну, кто там в такую рань? Кхе — кха… — он закашлялся, зарываясь в одеяло и злясь на себя за принятый вызов.
— Да! Это я — женский голос в трубке сипел и свистел. — Есть один, Ваше Величество! Сопротивляется, гаер, уже почти сутки, хоть понимает, что попал, как кур… Коллега, однако!
— Не тяни кота… — он узнал подчиненную. Протирая глаза, бывший байлаор сел в кровати и потянулся за бонгом.
— Император, этот новенький хроник уже и то и сё предлагал. Но как-то мелко… На мой вкус, не тянет на помилование. Я самый интересный случай — сразу к вам. Как в приказе… Свои пытки я закончила. А что я могу, обычная Астма в этом ранге? Я хоть и гормонозависимая, а до сих пор кому-то наверху жалко статуса. Ваше Величество… замолвили бы словцо, а? Хотя… У него против меня всё было, у жлоба. Но он — лакомый кусочек, вот увидите… Большой потенциал!
— Как же лень… А с Комой ты договорилась? Она берёт сегодня?
— Обижаете! Эта за медяк удавит… Уже все трубки простерилизовала и простынки прогладила, накладочки на веки… Завязочек навязала для рук, чтоб не дергался на аппарате. Хи-хи…
— Наш, говоришь? Это занятно. Ладно, раз так — сейчас приду. Только объяви, как положено. Чтоб все ниц, и всё такое…
— Его Величество Король Гипоксии Статус Астматикус! — кто-то помпезно пропел под потолком холостяцкой кухни в четыре утра.
Упершись обеими руками в обеденный стол, боясь сдвинуться и дыша через раз, Альберт уже несколько часов пытался выкашлять, ставшую стеклянной, мокроту. Вены на шее вздулись, открытый рот стремился захватить сразу весь воздух маленького помещения. Бледное лицо источало мутную панику, в глазах, однако, еще теплилась надежда. После прозвучавших слов стала угасать и она.
В кухню вошел пожилой, но довольно крепкий мужчина. На нем были темные брюки, широкий алый пояс и белая рубашка с краями, завязанными спереди на поясе. Короткая жилетка-болеро ладно сидела на еще стройной талии. Холеное, чуть одутловатое лицо варажало печать величавой иронии пополам с легким любопытством. Под мышкой он держал синюю папку с вензелем. Альберт почувствовал, что галлюцинацию стоило бы поприветствовать.
— C-c-c-c-c… Ах-а-ахаа… С-сукс-сс… — получилось у него вместе с выступившими слезами.
— Хорош! Да. Ну, что предложить имеете? Торг уместен, — присев за стол, Статус с восхищением рассматривал гору серых и розовых противоастматических спреев, ампул с гормонами и шприцев. — Ого, сколько грешков! — Император ухмыльнулся. — Да вы, я вижу, с козырями! Сейчас я вам сатурацию… До какого уровня? А давайте до восьмидесяти пяти для начала? Против ваших девяносто! А? Каково?
Он поднял правую руку, готовясь щелкнуть пальцами. Из последних сил Альберт просвистел:
— С-сказать… дайте.
Мужчина смахнул гору медикаментов на пол и положил на стол раскрытую папку:
— Минутку… в анамнез загляну, что там с вас взять можно. Может, и не стоит мороки. О! — встрепенулся он, радостно краснея плешью, — таки доктор! Сами себя лечите, а к своим не хочется? Коновалы кругом? То-то, я смотрю, и в вену себе гормоны уже подпускали. Страшно, да?
— С-сволочь… — еле слышно зашуршал Альберт. — С-скольких я от тебя спас…
— Э, нет! Так не будет торга, голубчик. Я сейчас до восьмидесяти…
Альберт взмолился одними мокрыми глазами, не имея сил ответить. Статус довольно оскалился, продолжая читать документ и бормоча:
— Всё это забавно, конечно… Ну-ну. Спирт на работе, совращение старшей сестры, левые операции, вымогательство у пенсионерки, анестезистки в позах на столе в ординаторской, прогулы из-за рыбалки, лекарства домой, подделка статистики, плагиат в статьях для журналов, враки пациентам и родственникам… Всё это так старо, знаете. Мне нужен грех цветистый! Мне свеженького бы с утра! А? Есть такое, чтоб никому? Даже своей собаке.
Альберт уронил со стола посеревшие руки, чувствуя, что мокрота встала нерушимым бетоном у самой трахеи. Статус нахмурился:
— Эй, голубчик, рановато еще! Ладно, сейчас поддам…
Император поднял теперь левую руку, сухо и звучно щелкнул пальцами. Альберт смог сделать слабый вдох. В глазах посветлело. Вытерев полотенцем мокрое от пота лицо, он вдохнул еще раз, поглубже. Язык, казалось, онемел, но теперь слушался.
— Жить оставишь? Что взамен?
— Я же сказал… — Статус раздраженно захлопнул папку. — Мне такой грех нужен, чтоб уши заворачивались. Чтобы радость разлилась! Неогрех, метаквазигрех ваш врачебный! Но, чтоб ни капли раскаяния! Усёк, хитрец?
Альберт заерзал, поднял к потолку глаза и попросил, кусая губу:
— Дай еще немного… а то не смогу.
— Ай, молодца! — пропел танцор, щелкая пальцем. — Надумал, болезный? Давай, жги! Только помни… Никакого сожаления.
Порозовевший Альберт выкашлял наконец мокроту в полотенце, потом торопливо заговорил, всё еще свистя на выдохе:
— Тогда в марте в торакальную хирургию вызвала сестра, попросила помочь подколоться в вену, чтобы ввести обезболивающее. Пациент тяжелый, молодой, лет сорока. Истощен, измучен сильными болями. Рак единственного легкого с метастазами. Другое легкое удалили год назад. Это приговор, и он все знал. Лежал, скрипел зубами от боли, крупные капли пота висели на лбу. Глаза мутные. Вен нет. Все руки в рубцах от инъекций. Он сам себе делал уколы уже в вены у основания пальца кисти. Говорит, глядя в стену:
— Слушай, доктор. Я все знаю. Я сойду с ума. Это мука страшная. Скоро начну задыхаться и задохнусь. Пущу пену изо рта. Я не хочу умирать, как животное… Прошу, дай укол, чтобы я заснул навсегда. Зачем я здесь?..
Я ему говорю:
— Не могу. Вот и вен у тебя нет. Не бойся, надо потерпеть. Наберись мужества. Скоро кончится… Сначала потеряешь сознание, заснешь. Давай промедола добавлю почаще.
— Умоляю… — шепчет. — Я не могу больше терпеть. И какой смысл? Промедола хватает на час, и то не всегда. Бесполезно всё. Родственники здесь, они согласны. Сделай укол и уходи. Они меня проводят.
Ну, в общем, думал я до вечера. Поговорил с его женой и братом. Хорошие, адекватные люди, измученные только. Глаза потухшие. Подтвердили просьбу еще раз. Пообещали, что всё останется между нами. Я решился. Сказал постовой сестре, что больному резко стало хуже, и мне придется начинать интенсивную терапию. Хорошо, что это было воскресное дежурство и в клинике обычно мало персонала. Средства для внутривенного наркоза в то время еще не поставили на строгий учет, у каждого анестезиолога в кармане всегда была пара флаконов внутривенного анестетика. Жена и брат сели у головы, взяли его за руку. Я полчаса искал вену, исколол его всего, но нашел одну как ниточка. И вот по этой ниточке медленно ввел большую дозу калипсола.
Статус присвистнул:
— А за это бонус, мой синюшный друг! — он опять пощелкал. Альберт перестал свистеть, голос окреп:
— Спасибо, Ваше-ство… Ну да. Еще в начале он блаженно заулыбался, наверняка боль, мучившая долгие месяцы, стала уходить. Потом захрапел. Я ввел остальную дозу и вышел из палаты. Ослабленному организму этого хватило за глаза. Через три минуты меня позвала постовая сестра и сказала, что у больного остановка дыхания. Реанимация в этих случаях не показана, я констатировал биологическую смерть. Он умер в глубоком наркозе…
Альберт молча смотрел в окно, теребя в кармане последний спрей «Вентолина». Потом резко повернулся к широко улыбающемуся Статусу:
— Хватит этого, морда наглая? И как это к вам не попало? Проспали? Большего всё равно нет…
Мужчина напротив растерянно хмурился несколько секунд, потом спросил:
— Да ладно… Когда, бишь, это было?
— В марте. Девяносто первого, вроде. А что?
Статус вновь открыл папку с вензелем, принялся листать документ.
— Не знаю, может, переучет тогда был… Достаточно и одного раза для наших гипоксичных бюрократов, а вишь, какую жирную рыбку упустили. Хороший, хороший соблазн! Замечательный харам! Восхитительное окаянство! Главное — ты сам выписал себе индульгенцию. Не так ли?
— На тот момент так и было, но…
— Благодарю за наслаждение! Уважаю. Ты настоящий эскулап, человеколюбивый и сопереживающий. Вот моё мнение… Погоди. Да ты же думал, что подвиг человеколюбия совершил, что это ты первый эвтаназию провел в вашем сраном Пучанске? Что зачтется тебе? А-а-а! Кайф! Я сейчас взлечу…
— Откуда ты взялся, королек щелкающий, — Альберт поискал глазами тяжелую сковородку, намереваясь приложиться к плеши Статуса, зайдя сзади.
— И не думай, — предупредил тот. — Я могу и уйти, но тогда наша старушка будет мучать тебя еще сутки. Желаешь?
— Не надо. Жду приговора, Ваше-ство.
Статус продолжил чтение, и ехидная улыбка постепенно стаяла с его, неожиданно побледневших губ:
— Ага! Вот. В марте доктор такой-то, будучи на курсах повышения квалификации, посетил храм святого Александра Невского и принял крещение. О, чёрт! Зачем же! …потом причащался и исповедовался неоднократно у духовника…
Статус протер лысину платочком. С сожалением глядя на приготовившегося к приговору Альберта, вымолвил:
— Впечатляющий грех, что скрывать, голубчик! Но теперь я вижу по нашим данным, к сожалению, он исповеданный.
— И, что же? Не все исповеданные грехи прощаются, ты же знаешь — Альберт вцепился в край стола, чувствуя, как сердце неровно стукнуло изнутри о грудину и как будто замерло.
— А тебе простили, доктор. Но даже не это главное. Просто я тебе уже не нужен… Тебе никто не нужен. Так что, хоть и порадовал — прощай. Единственное, чем могу помочь, это сразу к ней. Заждалась тебя, Кома кумушка, хе-хе.
Статус повернулся к двери:
— Эй, мадам! Хватит там прятаться, я давно тебя учуял. Проходи, прошу! Твой клиент…
Он прошелся в танце мимо онемевшего Альберта. Поднялись руки, ритмично защелкали пальцы. Застучали каблуки и в кухне словно зазвучала южная страсть фанданго.
