Падал снег, шипели сигареты, моя печень наполнялась гноем, а я, пьяный, нахаркал перед собой целую лужу оранжевой жижы. Я представил себя со стороны и саркастично усмехнулся несуществующим зрителям. Я увидел, что это хорошо. Так и проходит жизнь, пролетает, как плевок с балкона по направленью тротуара. Жизнь, полная одиночества, бездействия, грусти и самокопания сводит с ума. Но я уже устал обещать самому себе начать всё с чистого листа. Я себе больше не верю… я тот ещё ****юк.
Время, как я понял, было уже за полночь. Красноватое небо вспыхивало то тут, то там бутонами фейерверков – зелёные, красные, то где-то вдалеке, то прямо над домом. Дверь пятого подъезда в очередной раз отворилась, и оттуда вышла молодая девушка. Увидев меня, сидящего напротив, она застыла на месте, придерживая дверь подъезда. Улыбка на её лице сменилась выражением лёгкого смятения. Она изменилась с тех пор, как я видел её последний раз. Пышные русые локоны сменились короткой осветлённой стрижкой под мальчика. Она ещё больше исхудала и на первый взгляд могла показаться совсем ещё девчонкой, с её-то ростом. Глаза те же – огромные, как у персонажей аниме и неправдоподобно голубые, небесного оттенка. Сегодня она к тому же была наряжена снегурочкой – голубое платье, шапочка, ножки, упакованные в колготки, были открыты. Сказочный образ дополнялся естественным кровавым румянцем щёк, словно бы ей под кожу вшили нектарины.
Я всё смотрел на неё и думал:
“Невыносимо жить без любви, и я придумал себе любовь. Однажды, шатаясь пьяным по улице, я увидел тебя, и что-то во мне замкнуло. Я, как маньяк, прошествовал за тобой до остановки, дождался с тобой твоего автобуса и приехал сюда. Шёл, глядя в твою спину, до самого подъезда, потом ещё долго сидел на этой самой скамейке, стрелял сигареты у прохожих и обдумывал, что это такое со мной произошло. Совершенно незнакомое прежде чувство. Словно животный инстинкт. Мозг сказал: “Иди за ней! Это всё, что от тебя в этой жизни требуется”. И с тех пор я прихожу сюда, когда мне плохо и смотрю на тебя, если повезёт встретиться. И я представляю, выдумываю твою жизнь, твой характер, манеру говорить. Представляю наши с тобой беседы. Что думаешь ты? Что происходит в твоей головке, когда ты в очередной раз видишь меня на этой самой скамейке? Ты думаешь, я больной? Может, так и есть. Думаешь, я жду здесь кого-то другого? Нет, дорогая, я здесь только для того, чтобы мельком взглянуть на тебя. Но я никогда не подойду к тебе и никогда не заговорю с тобой. Я хочу, чтобы хоть что-то светлое, чистое и идеальное осталось в моей никчёмной жизни”.
— Сонь! – раздался какой-то голос. – Софа!
Девушка вздрогнула – к ней подошёл молодой парень в шубе деда мороза, но без бороды.
— Софочка, – повторил он, прижал её к себе и поцеловал в красную щёку. – Пойдём, уже полпервого – он взял её за руку и потащил за собой.
Парень что-то возбуждённо говорил, испуская изо рта облака пара на морозе. Девушка же не отрывала взгляда от меня. Они прошагали мимо моей скамейки, и подошли к серой Ладе Гранте. Парень открыл перед девушкой пассажирскую дверь и жестом пригласил внутрь. Девушка удивлённо посмотрела на него, потом на меня и опустила голову, задумчиво прикусив губу. Я пристально отслеживал происходящее, сгорбившись и сжавшись от холода. Тут она вприпрыжку подбежала ко мне, размахивая платьем, и замерла надо мной, будто не представляя, что делать дальше. Дед Мороз, наблюдая это, нахмурился и упёр руки в боки. София покачнулась на носочках маленьких сапожек.
— С Новым годом, – сказала она мне.
Я ответил ей одними губами.
Софья ещё чуть постояла, глядя на меня, потом сделала шажок-другой задом, обернулась и поскакала, как зайка к машине. Она села внутрь, парень шумно захлопнул дверь и пошёл к водительскому месту, неотрывно следя за мной. Я же смотрел на него. Вот и он тоже скрылся внутри, я отпил ещё несколько крупных шумных глотков из пластиковой бутылки и закурил.
— С Новым годом… – шёпотом произнёс я.
***
(Тем временем в машине:
— Андрей…
— Кто это был? – перебил Андрей и пристально уставился на неё, нахмурив мохнатые брови.
— Не знаю, – смутилась Соня.
— А что ты ему сказала? Ты знаешь его?
— Сказала: “С Новым годом”, – она пожала плечами.
— Нахер?
— Ну, так Новый год же…
— И что теперь каждого уёбка поздравлять?! Алкота какой-то…
— Андрюш, не начинай… – она отвернулась в окно.
— Что не начинать?! – он нагнулся к ней.
Соня резко повернулась к нему, и их лица оказались рядом.
— Ничего не начинай.
Их рты оказались совсем-совсем рядом, и они сцепились. Андрей хлопнул Соню по бедру, с силой сжал, колготки хрустнули, его рука поехала Снегурочке между ног. Снегурка положила руку дедушке на пах, горячая джинса выпирала из-под красного новогоднего плаща.
Они с чавкающим звуком разомкнули губы и вдвоём принялись расстёгивать дедушке Андрею ширинку. Молния раскрылась, Андрей развязал ремень Деда Мороза и расстегнул свой, скинул плащ с плеч. Наружу явился начавший дёргаться ещё на улице член. Стоило Андрею увидеть, как его баба посмела при нём только подойти к незнакомому парню, как в его голове тут же прозвучало: “Выебу суку!”. Этот внутренний голос знает каждый мужчина, и с ним ничего нельзя поделать. Это гормональный глас, голос самца, когда между ним и его сукой встал кто-то другой. Соня поморщилась, вдохнув вонь от члена, и разом заглотила весь, Андрей порывисто выдохнул и положил руку на её голову, случайно скинув шапочку снегурки на грязный пол авто. Тут задняя дверь открылась, и в салон ввалился я:
— Ребя-ят, я посижу у вас? – вытер, хрюкнув, сопли. – А то холодно…)
***
Следующее, что помню – я лежал, головою воткнутый в сугроб, нос разбит, лицо в крови. Кажется, у нас в России это национальное – хотеть Снегурочку и подраться с Дедом Морозом. Как он ударил меня посохом…! Я уже валялся на земле, а снег с моей головы ещё медленно опадал в воздухе. Гудело где-то аж в чертогах разума. Я не понимал, бодрствую ли я, или всё-таки сплю. Кажется, мне снилось, что я маленький котёнок. Я свернулся калачом на тёплом шерстяном пледе, овеянный теплом, укрытый им. И вот кто-то большой взял меня на руки. Нежно и осторожно. Поднял, прижал к груди. Кто это? Бог? Мама? Знаю одно – мне хорошо. И тут этот кто-то свернул мне шею.
И вот я лежал на земле и глядел на звёзды надо мною. Всё казалось понятным и простым, естественным и беспричинным – самим собой разумеющимся. Словно это всё лишь часть какого-то плана, акт в театральной постановке. И действительно – а что мы знаем о жизни? Быть может, это всё лишь рассказ неизвестного автора, а я – его какой-никакой персонаж. И все мы – лишь персонажи. Что ж… назовём это смыслом. Такая ваниль может прийти в голову только когда глядишь на такие звёзды… и только после такого удара по голове.
— Впрочем, кто я такой, чтобы судить о поступках того, кто создал Бегемота и Левиафана?
Что ж, – я собрался с мыслями. – Делаем раз, делаем два. Раз – встаём из снега, пока нас не пометили собаки. Два – ищем новый смысл жизни. Впрочем, кто мы? Я тут один. И я поднялся, и я покинул этот треклятый и святой двор. Вновь выйдя к церкви, я зачерпнул снега из сугроба и приложил к разбитому кровоточащему лицу, весь обмазался этим снегом. Я огляделся и, увидев рядом ларёк, двинулся к нему.
— Епикаэй, маза фака! – я просунул своё радостное кровоточащее ебло в дырку ларька, продавщица аж поперхнулась дымом сигареты. – Блэйзер нннада!
— Это церковная лавка! Продуктовый – напротив! – прикрикнули на меня.
— А… извините… понаставили, ****ь…!
Я катился, нет – я танцевал по льду, сам не зная, куда. Я не падал лишь потому, что меня под руки вели ангелы ада. Я пел “Парам-рам-пару-ууу!”, и это была молитва! Я пил и давился, я давился и пил, раз или два я блеванул в сугроб. От меня шарахались прохожие, и с них, как снег, слетало праздничное настроение, и сам праздник. Они боялись меня. И увидел Я, что это хорошо. Хорошо, что меня боятся. Это так естественно. Если меня боятся, значит, я в безопасности. Это как яркий окрас у насекомых – пускай прохожие видят, что я полон ядовитого гноя, и не лезут ко мне.
Не знаю сам, как, но я поймал бомбилу, и, каким был, доехал до дома.
— Сча-а! – выдавил я из себя, случайно плюясь кусками какой-то пищи меж зубов (когда я успел поесть?). – Жди, – по-моему, я умудрился где-то в этом несложном слове употребить твёрдый знак, – принесу деньги! – я подошёл к двери подъезда и обернулся: — Двойной тари-и-иффф! – на мотив “Таги-и-л” проорал я, и вошёл в подъёзд.
Поднимаясь на третий этаж (это как второй, только выше), я решил посчитать ступеньки – насчитал только две почему-то. Поднявшись, я начал колотить в стальную дверь и орал:
— Эдиик! Сова, открывай! Эд…! Ик! – а потом запел на весь подъезд:
“Да здравствуй, Бог, это же я пришёл,
И почему нам не напиться?
Я нашёл, это же я нашёл,
Это мой новый способ молиться”.
Дверь резко открылась, и я едва не влетел внутрь вместе с воздушной волной. Но мой путь к свету преградил трёхпалый кулак.
***
— Вообще… звёздочки, вокруг головы, после удара… это не мультяшники придумали… это чистая правда… у меня перед глазами всё сияет… абсолютно всё! Будто мистер Пропер отдраил целый мир… Ха… отдраил… – я усмехнулся, чуть не рухнул, непонятно, откуда куда и внезапно осознал себя посреди бытия.
Я сидел на кухне Жэка, передо мной восседала, раздвинув ноги, прекрасная девушка лет сорока. На ней была шуба, а под шубой – ничего, ничего, желанно выпирающее из каждой щели. Вся эта Венера была в мехах – шуба, пышные, спадающие до пола, чёрные, как чёрная заливка в paint’е, волосы, и чёрные же кудри на лобке, которые я прекрасно лицезрел. В одной руке были сразу две тонких сигаретки, другой она тыкала пакетиком со льдом мне в лицо. От её неуклюжих тычков мне было больно, но я терпел.
— Очнулся? – она крепко затянулась двумя сигаретами и пышно выдохнула, заполонив весь мой полуобморочный обзор лоскутами дыма. – Теперь могу рассказать своему психологу, что общалась с зомби – мозг не работает, а слова идут-идут-идут.
Я вперился в неё взглядом, словно хотел разорвать девственную плеву её аватара на земле. Я смотрел на её полноватые ляжки, выпирающую из-под шубы зовущую крупную грудь, чей-то засос на шеё, ****скую родинку над губой, на зелёные изумрудные глаза.
— Ты охуительна, – только и смог выдавить я.
— Хах, я знаю! – и вдруг посерьезнела. – Как тебя зовут… мальчик?
— Стас.
— Хорошее имя, – она встала, прощеголяла мимо меня к раковине и затушила под краном сигареты, обернулась. – Будь у меня сын, – она погладила себя по животу под шубой, – я бы назвала его Стас.
— В честь меня?
— Ну а кого же? – она нагнулась и стала снова прикладывать лёд к моему лицу.
Вдруг волна вони – пота, перегара и спермы – оттеснила её от меня.
— Иди, иди, Мария, я щас, – услышал я.
Трёхпалая рука сплюснула моё лицо, и я увидел перед собой мутные глаза Жэка. Сами белки жёлтые, плюс сосудики полопались, и глаза залило кровью. Походило на две тарелки борща, в которых плавали жёлтые пятна жира.
— Я за таксо заплатил, – прохрипел он тихо. – И ты мне долг вернёшь… петушок, – он с силой бухнул мне в лицо пакет со льдом и удалился.
***
Умывшись и более-менее придя в себя, я набрал в ванной полную раковину холодной воды и окунул туда лицо.
— Раз, – посчитал я и задумался.
Задумался абсолютно надо всем, над чем только возможно. Разом объял все вопросы мирозданья и пришёл к напрашивающемуся выводу – всё очень просто. Ответ у меня теперь есть. Вот только у меня нет вопросов.
— Два, – спохватился я, едва уже не теряя сознание, и выудил голову из воды.
Чуть не задохнулся. Да, это было бы самое идиотское самоубийство в истории.
Я зашёл в зал, стянул с себя всё шмотьё и рухнул на постель, точно в воду, распластался звездой, глядя во всё тот же неродной потолок. Из соседней комнаты раздавалась какая-то возня. Там мерзкий ублюдок по кличке Жэк макает своей хер в мягкую податливую ****у пьяной Марии. Подумав об этом, я ощутил волну гнева, я ощутил дикое чувство ревности, вселенской несправедливости. Не знаю, почему, меня затрясло всего, сердце заколотилось мучительно, будто его сжали в кулак. Но не успел я ничего предпринять или сделать какие-либо выводы из своих эмоций, как дверь спальни открылась, и оттуда спешно выбрался Жэк. Он на ходу поправлял трусы на заднице, держа одежду в руках. Рыча и матерясь, он прошагал, не обращая на меня внимания, в коридор. Оттуда послышался какое-то копошение – Жэк хлопал то одной, то другой дверью шкафа, ронял вещи. Видимо, собравшись, Жэк покинул квартиру, яростно хлопнув дверью, я прислушался и услышал скрежет замка – Жэк запер дверь. В квартире воцарилась тишина. Минута. Другая. Ни звука. У него не встал – догадался я и злорадно усмехнулся. Вот же я сволочь – думал я. Гнида и мразь, раз радуюсь чужой беде, да ещё по такому вопросу – сам столько бухаю, что чудо, что ещё не импотент. Но мне было плевать на воображаемых свидетелей моего поведения: мне слишком часто было плохо, когда другим было хорошо – пускай разок перебьются.
С полным вакуумом в голове, словно бы и не контролируя свои действия, я встал с кровати и прошествовал к спальне Жэка. Приоткрыв дверь, я окунул взгляд в полумрак его ареала. На огромной кровати распласталось прекрасное женское тело, томное и желанное настолько, будто каждая пора её кожи – это маленькое влагалище. Мария спала, её грудь мерно вздымалась и опускалась, точно меха вечного двигателя. Я подошёл к кровати и встал над ней, наблюдая, как моя тень уже легла на это тело, и сам забрался следом. Я прижался грудью к её груди и поцеловал её шею. Мария томно вздохнула. Я принялся целовать ей шею и лицо, начал целовать губы, и она стала мне отвечать, не открывая глаз. Целуя её губы, я вдруг почувствовал, что вот буквально только что у неё во рту был член Жэка. Мне стало противно, но я не мог остановиться, не мог оторваться от её губ, от её тела. Мария обняла меня руками, обхватила ногами, я приспустил трусы и гладко вошёл в её масло, словно специально подогнанная деталь.
Сначала медленно и всё быстрее я бил её присосавшееся ко мне тело по звенящему матрасу кровати. Мария стонала и всё сильнее и сильнее прижималась ко мне. Это не я насаживал её тело, это её тело поглощало меня. За окном взрывались фейерверки, на мгновения озаряя наши тела в полутьме, сердце колотилось бешено, его стук оглушал, а Мария тяжко дышала мне в ухо. Казалось, это длится вечность. Казалось, так протекала вся моя жизнь, и так будет всегда. Мощный удар, другой, ещё, в голове раздался какой-то импульс, и на секунду мне показалось, что я умер. Взвизгнув, Мария обмякла, точно скончалась, её руки соскользнули с моей спины. Мой член конвульсивно дёргался в её нутре, струями изрыгая кипяток спермы.
Я вышел из неё и перевернулся на спину. Чёрт возьми, по-моему, впервые в жизни, я могу честно признаться, что занимался любовью… а не просто ****ся. К тому же так долго у меня ещё никогда не было. Отдышавшись, я поглядел на Марию – она уже снова посапывала, свернувшись калачиком. В такой позе она вдруг показалась мне маленькой и беззащитной девочкой. Я поднялся с кровати и укрыл Марию одеялом. Хотелось курить. Вспомнив, что Мария курила на кухне, я прошествовал туда, по дороге покопавшись в своих вещах и сменив трусы.
На кухне под столом среди пустых бутылок из-под шампанского я обнаружил большую чёрную женскую сумку. Подняв её на стол, при этом удивившись неожиданной весовой категории багажа, я принялся нагло шевыряться в этом океане барахла в поисках сигарет. Среди тонны различной косметики, коей хватило бы на целый ансамбль кордебалета, презервативов, газового баллончика и прочей стандартной мишуры мне попался её паспорт. Раскрыв его просто из любопытства, я обомлел. Лицо, которое теперь я мог рассмотреть как следует, показалось вдруг знакомым. И фамилия тоже.
***
Я сидел за кухонным столом, на шатком табурете, как будто целую вечность. Я глядел на потёртую фотографию в видавшем многое мятом паспорте. Много думал. Думал не словами – это невозможно было бы пересказать да даже бессвязным набором слов – мысли оседали как переваренный гумус. Заполняли тёмной мутной массой череп. Каждый раз, когда глаза моргали, фотография Марии становилась чётче, основательно врезаясь в память. Особенно эти изумрудные глаза. Фотография не цветная, но глаза зелёные, я помню.
Я покурил, стряхивая пепел в форточку. Периодически поглядывал на развёрнутый на столе паспорт, мятый-перемятый, грязный, покоцанный, уже не пытающийся сам закрыться в книжку.
Докурив и выкинув бычок в окно, я направился к комнате Жэка. Мария всё так же мирно спала, свернувшись калачиком. Как младенец, я бы сказал. Совсем иначе, нежели час назад. Всё вообще стало теперь иным вокруг, словно пропущенное через другой светофильтр. Словно раньше я смотрел на мир через слайд одного микрофильма, а сейчас – другого. Ручки сложены под голову… Почему-то захотелось сказать не “руки”, а именно “ручки”. Одеяло между ног, от чего одна нога оголена. Пышные губы довольно улыбаются.
Интересно, какие сны ей снятся? – подумал я. – И что ей снится прямо сейчас?
Я смотрел на неё ещё некоторое время, даже надеясь как будто случайно разбудить, но она лежала неподвижно. От её позы и расслабленного довольного лица так и веяло томным теплом, которым наполнено её тело. Я выключил свет и принялся собирать свои вещи.
Дверь я оставил открытой и сумкой громыхал специально громко, шумно хлопал дверцами шкафа, выгребая оттуда свои шмотки. Я хотел, чтобы она проснулась, вышла голая, в одеяле, в одежде, своей или Жэка – неважно. И, наверное, это было бы не лучшим развитием событий. А может… ничего бы и не было… прошла бы спокойно мимо, поссать или покурить на кухню. Но она спала как неживая.
Набив спортивную сумку немногочисленным скарбом, я обулся и накинул куртку, осмотрелся. Вроде ничего не забыл. Протопав ботинками по квартире, снова заглянул в спальню, Мария всё так же тихо-мирно спала. Что я чувствовал в этот момент? Когда глядел на неё в последний раз? Ничего. Совершенно. И даже не понимал, должен ли что-либо чувствовать. Нет, ни слова не рождалось, и ни один винтик в душе не шевелился. Что ж.
Закинув сумку за спину, я вышел из квартиры. Хотел по привычке запереть шаркающую по полу дверь, но решил, раз уж я решил по-английски покинуть это место, то лучше оставить свой ключ. И ни в коем случае не передумать, отдаляясь отсюда как можно дальше, по пути в неизвестность. Я зашёл обратно и положил ключи на тумбу у двери.
— Паспорт! – спохватился я.
Взяв на кухне паспорт Марии, я уже окончательно покинул злополучную хату.
Я шёл, не глядя, по тёмной, ни тёплой ни холодной улице, не смотрел вперёд, не смотрел под ноги, всё разглядывал фотографию в паспорте. Зачем я его украл? На память. Что-то же должно мне остаться от моей родной, сдавшей некогда в детдом матери, Марии Плашкиной? Ну, кроме этих проклятых зелёных изумрудных глаз.
Я убрал паспорт во внутренний карман, закурил и ушёл прочь, как будто я вовсе никогда и не был.
Уфа, Москва
Зима 2015-2016
