Мы живём на Монмартре, возле станции метро Lamarck, на которую постоянно выходила Амели в одноимённом фильме. Система расположения парижских улиц, когда от небольшой площади радиально под острыми углами расходятся улицы и улочки, имеет свои преимущества и недостатки. Недостаток один – легко заблудиться. Это у нас, в Одессе, если промахнулся и повернул не на ту улицу, точно знаешь, что нужная идёт параллельно. В Париже всё сложнее – уже через два квартальчика ты полностью дезориентирован, и лучшим решением будет вернуться к месту начала путешествия. Конечно, Париж – не Венеция, где без карты передвигаться в принципе невозможно; но и парижские улочки зачастую преподносят сюрпризы. С недостатками разобрались. Преимуществ гораздо больше. От крошечной площади, возле которой мы живём, расходятся семь (!) улиц. За счёт этого в одном квартале от нас (умноженном на семь) есть двенадцать кафе, битком забитых людьми утром, днём, вечером и особенно по выходным; три парикмахерских, две аптеки, маленький театрик, две булочные (роскошные), четыре агентства недвижимости, три прачечные (выяснилось, что французы, как и американцы, предпочитают стирать бельё и одежду не дома), детский сад, дом престарелых, синагога, книжный магазин, кабинет дантиста, два больших супермаркета и один магазинчик на углу, хозяева которого – арабы, – работают до 11 вечера без выходных. Удобно, согласитесь.
Кстати, во Франции ситуация с продуктовыми магазинами гораздо лучше, чем в соседней Германии. В Германии после шести часов вечера субботы (сейчас все магазины работают до 22:00 или даже 00:00 — прим. ред.) и до утра понедельника продукты можно купить только на заправке. В Париже в субботу супермаркеты работают и до десяти вечера, а в воскресенье открыты многочисленные маленькие магазинчики «на углу». Вкус продуктов с немецкими несопоставим. В Париже сплошь и рядом встречаются маленькие магазинчики, где продают только сыры, или только колбасы, или только вино, или кондитерские, в которых каждую витрину хочется сфотографировать; а из булочных доносятся такие запахи, что писать об этом невозможно, хочется сразу есть.
Прогулки по Монмартру замечательны с кем-то из местных знакомых – тогда вам покажут дом, который построил для «отца дадаизма» Тристана Тцара знаменитый австрийский скульптор Адольф Лоос; дом, в котором жила и умерла Далида; две «оставшиеся в живых» монмартрские мельницы; виноградник – прямо в черте города, — с которого по-прежнему собирают виноград и делают вино; говорят, что оно дорогое и невкусное, но сам факт; дома и мастерские, в которых жили и работали Пикассо, Ван Донген, Модильяни, Утрилло, Ренуар, Ван Гог, Тулуз-Лотрек и многие другие из тех, чьими работами мы любуемся теперь в музеях. Для кого-то важны эти имена, а кто-то специально приезжает в кафе на rue Lepic, в котором по фильму работала всё та же Амели, чтобы сфотографироваться на фоне её портрета за барной стойкой или пойти в туалет, активно задействованный в фильме; выяснилось, что фильм «Амели» чрезвычайно популярен в Японии – и действительно, за те полчаса, что мы провели в кафе, в него зашло не меньше пяти японских пар – пары состояли в основном из двух очень экстравагантно одетых девушек.
Вообще японок в Париже много. Именно японок – мужчин гораздо меньше. Дорогие рестораны, дорогие магазины и блошиный, или антикварный рынок, что возле станции метро Porte de Vanves – вот несколько основных мест их обитания. На блошином рынке японки скупают винтажную одежду и всяческие аксессуары для дома. Уходят с полными сумками. Сам рынок – приятный и даже милый. Он совсем небольшой – с венским, например, не сравнить, — но зато на нём нет отчётливо выраженного барахла, да и цены вполне разумные. Особое раздолье – для любителей книг, в первую очередь по искусству – совершенно новые прекрасно изданные альбомы тут можно купить раза в три дешевле, чем в магазинах.
*
Не бывает такого города, в котором не жили бы одесситы. И Париж, конечно же, не исключение. Об одном из них я хочу рассказать. Ах, какой это одессит!
Это, конечно же, Анатолий Контуш. Участник легендарной команды КВН нашего университета и Клуба одесских джентльменов, прекрасный прозаик и известный учёный. Он живёт сейчас в доме, где когда-то была мастерская Тулуз-Лотрека – на Монмартре, в трёх минутах ходьбы от квартиры, в которой мы живём. Разумеется, мы напросились в гости. Пока мы наслаждались ужином, приготовленным Наташей, Толиной женой и одновременно известным кинорежиссёром, сам хозяин дома по Скайпу сочинял вместе с «джентльменом» Евгением Каминским, живущим в Сан-Диего, и другим «джентльменом» Юрием Сычёвым, живущим в Одессе, программу к 25-летию «Клуба одесских джентльменов», а потом читал нам свежесочинённое. А ещё Толя водил нас по Монмартру и показывал какие-то невероятные места – дом, в котором жил Модильяни и куда к нему приходила Анна Ахматова; кафе с более чем столетней историей, где коренные парижане балуют себя в выходной день дюжиной устриц и бутылкой белого вина; булочную, в которой делают лучшие в Париже багеты…
*
Лифт в нашем доме – удивительный. Его недавно встроили в узкое пространство между перилами лестницы. Он даже не прямоугольный – с одной стороны он уже, чем с другой; причём ни в одной из сторон я даже не могу распрямить плечи. В него помещаются или два человека, или человек и чемодан. Такие лифты есть в очень многих старых домах Парижа – помню, в прошлый раз в нашей гостинице чемодан приходилось отправлять без сопровождения.
*
Что смотрят туристы в Париже в первую очередь? Эйфелеву башню, Нотр Дам и Лувр. Дальше все разбиваются на группы по интересам, ведь Париж, к счастью, может удовлетворить совершенно разнообразные желания. Из основных: прогулка на кораблике по Сене и поездка по городу на автобусе Hop on–Hop off, Музей д’Орсе и Центр Жоржа Помпиду, Сакре Кёр и прогулка по Монмартру, Монпарнас и Люксембургский сад, Дом инвалидов и Пантеон, «Мулен Руж» и «Лидо», Сады Тюильри и Латинский квартал, где обязательно нужно покушать. А за всем этим в голове маячит одна мысль: «Версаль». И вот, наконец, турист садится в экскурсионный автобус или поезд RER и приезжает в Версаль, где обнаруживает себя в толпе таких же, как он, жаждущих приобщиться к роскоши французского двора. Билеты, конечно же, лучше покупать в Интернете, чтобы не выстаивать за ними полчаса. На сайте дворца есть рекомендации по посещению – лучше всего приезжать во вторник, четверг или пятницу, посетителей в эти дни существенно меньше.
И вот мы у ворот с золотыми львами и солнцем под ними. В Версале мне пришла в голову неожиданная мысль – а может быть, идея строительства парижских районов как улиц, во все стороны расходящихся от площадей, словно солнечные лучи, тоже как-то связана с воспоминаниями о Короле-солнце? Может быть, весь Париж – это множество маленьких солнц?
В первый раз Версаль мне не понравился. Моя первая любовь – венский Шёнбрунн, — все ещё сильна во мне, и Версаль показался мне не то чтобы копией – каким-то дублем. Те же бесконечные залы, переходящие один в другой, люстры, зеркала, паркет – как-то даже слишком, не очень удобно для жизни. Шёнбрунн поуютнее. Правда, и там, и там — комнаты смежные, трамвайчиком, что при советских вариантах обмена квартир воспринималось бы как существенный недостаток.
В этот раз – совсем другое впечатление. Не стоит долго гулять по комнатам дворца, нужно поскорее выходить в сад. Сад – это самое главное и самое красивое. Особенно во время шоу фонтанов – с одиннадцати до двенадцати и с 15-30 до пяти. В это время все бегают от фонтана к фонтану, фотографируют и по мере сил наслаждаются. Везде свежо и весело.
Если хватит сил, стоит дойти до дамской обители – Трианона. Найти его просто – прямо и направо, через парк. Дворец маленький и гораздо более приятный, чем подавляющий масштабами Версаль.
В версальском саду есть два развлечения, которые стоит попробовать – можно покататься на электромобиле по всем аллеям и на лодочке по Grand Canal – большому озеру, созданному в форме креста. И то, и другое приятно, должен вам сказать.
В то время, пока вы будете грести вёслами, пытаясь удержать вашу лодочку от столкновения с соседними, можно рассмотреть парижан и гостей столицы, лежащих на траве у воды. Это фактически готовые картины Ренуара и Сёра. Фотоаппарат не выдерживает напряжения – настолько живописны отдыхающие на фоне красивых деревьев и идеально подстриженной травы. Весь парк вокруг озера заполнен «пикникующими», которые делают всё – едят, играют в футбол и бадминтон, пишут картины и стихи. Разве что шашлыки не жарят – к счастью.
В общем, парк Версаля в хорошую погоду – почти рай.
Когда мы уходили, оставляя после себя на земле длинные тени, в окнах дворца горел свет, оттуда доносилась музыка, а у фонтанов переодетые в форму солдат Людовика XIV артисты давали представление – нам сказали, что это частная вечеринка. И мы в очередной раз убедились в том, что французы любят и умеют жить красиво.
*
Париж – рай для фотографов. И даже не столько из-за красивых видов, открывающихся за каждым поворотом – в Париже рай для фотографов жанровых и репортажных. Пока туристы фотографируют виды, можно фотографировать самих туристов. Одни только японки чего стоят – красавицы через одну. А сами парижане? Их можно фотографировать бесконечно – за едой, за разговором, загорающими на ступеньках лестниц на Монмартре…
*
Пантеон – место удивительное. Удивительное своей… бестолковостью. И пусть меня ругают за мои слова. Храм, который должен был соперничать с Собором святого Петра в Ватикане, превращён в усыпальницу великих французов. После Французской революции (рука не поднимается написать «великой») он был отобран у церкви и в нём были похоронены Мирабо, Марат и Вольтер. Вскоре Мирабо и Марата из Пантеона вынесли (вам это ничего не напоминает?), а к оставшемуся Вольтеру добавили его прижизненного оппонента — Жан-Жака Руссо. Потом здание вновь вернули церкви, потом вновь забрали – и так несколько раз. В конце концов после смерти Виктора Гюго, принять тело, которого достоин был лишь Пантеон, было окончательно решено оставить здание светским и использовать его как место для захоронения самых великих французов. С тех пор в Пантеоне захоронено множество людей, самые известные из них – Луи Брайль, Пьер и Мария Кюри, Эмиль Золя. Захоронения производятся до сих пор – совсем недавно, в 2002 году, тут был перезахоронен Александр Дюма. Наверное, каждый выдающийся француз мечтает найти последнее пристанище в Пантеоне, поэтому ему обеспечено именно такое предназначение. К сожалению, для придания зданию большей торжественности и «печальности» – всё-таки усыпальница, – после революции по приказу Учредительного собрания многочисленные окна были закрыты большими живописными панно. А ведь архитектор Жак-Жермен Суфло задумал построить храм с множеством окон для того, чтобы свет «поднимал» его. Сорок пять окон! Это действительно было красиво.
Но в Пантеоне вовсе не грустно. В самом центре его установлена копия знаменитого маятника Фуко, доказывающего факт вращения Земли вокруг своей оси – оригинал был впервые установлен тут же в 1861 году; в нём регулярно проводятся выставки – мы попали на большую выставку о жизни и творчестве Жан-Жака Руссо; да и скульптуры многочисленных женщин, изображающие революцию, как всегда, приятно обнажены.
*
Парижское метро – место оживлённое. Это не просто пространство для перемещения пассажиров. В метро постоянно что-то происходит. То полицейские обыскивают сумки клошара, ночующего в закоулке перехода. То в вагон заходит мужчина – вернее, мужчины и иногда женщины, — которые громко представляются, вкратце рассказывают о своей судьбе и просят денег. То кто-то просто громко вопит. Но чаще всего в метро звучит музыка. По вагонам ходят аккордеонисты и после пары, как правило, плохо сыгранных мелодий опять же просят денег. Один раз в наш вагон вошёл скрипач – в его маленькой сумке на колёсиках был усилитель с колонкой. Совсем другого качества музыка звучит на станциях. Трубачи, тромбонисты, саксофонисты играют преимущественно вечером. Несколько раз я слышал выступление рок-групп – ребята играли серьёзно, с усилителями и колонками. Но больше всего меня удивили наши соотечественники. Три дня подряд на станции Concorde играл украинский вокально-инструментальный ансамбль из семи человек, среди них были даже контрабасист и бандурист. Играли украинские народные песни, попурри из французских мелодий и даже «Хава нагилу». Один из музыкантов держал в руке пачку дисков на продажу. Парижане проходили мимо, японцы и китайцы останавливались и пытались их фотографировать – это было нелегко из-за непрерывного потока переходящих со станции на станцию.
Качество вагонов резко меняется от линии к линии. На нашей двенадцатой старые вагоны с тусклым светом и изрядно истерзанными сиденьями. На первой и второй – шикарный светлый поезд, единое пространство во всю длину, да и публика кардинально другая. Ни попрошайки, ни музыканты здесь не появляются – эти линии ведут в престижные районы и в La Défence – финансовый центр Парижа.
А ещё в метро много рекламы. Самая забавная – реклама «МакДональдса», который предлагает на завтрак кофе с круассаном или макарoн. Сразу понимаешь, что ты в Париже.
*
Субботнее и воскресное утро на Монмартре – идиллия. В девять утра уже солнечно, но совсем тихо. В булочной каждую минуту звенит колокольчик – это новый посетитель пришёл за багетом и круассанами, чтобы потом пойти домой завтракать. Магазины только открываются и ещё пусты. В кафе сидит первый залётный клиент – ранняя пташка. В это время другие пташки совершают водные процедуры. Это голуби моются в потоках воды. Дело в том, что предусмотрительные французы регулярно промывают ливневую канализацию, и мощные струи воды, выбиваясь из отверстий в люках и сбегая вниз по краям мостовой, стекают в специальные отверстия уже в других люках. Такую практику хорошо бы ввести и в нашем многострадальном городе, который превращается в зону бедствия при любом дожде и снеге. А пока вода течёт по улицам, ею пользуются не только голуби, но и люди, которые набирают её вёдрами и моют тротуары перед своими кафе и магазинами.
*
Всё-таки Лувр давит своим масштабом. Обречённо понимаешь, что в очередной раз всё посмотреть не удастся. Фундаментальные подвалы с многочисленными скульптурами и экспонатами из Древних Греции и Египта пугают загадочным полумраком. Бежать ли к «Моне Лизе»? Надо. Это как в Праге не сходить на Карлов мост. Можно, конечно, но – непорядок. Интереснее всего – большая галерея с верхним светом, где висят работы того же Леонардо, Рафаэля, «Портрет старика с внуком» Гирландайо, Караваджо; две роскошные фрески Боттичелли совсем рядом с Никой Самофракийской; а дальше разбросано – сумасшедше прекрасный Эль Греко, Рембрандт, автопортрет Дюрера, две небольшие работы Лукаса Кранаха, два шедевра Вермеера, школа Фонтенбло…
Вообще Лувр – место загадочное. Если хочешь куда-то попасть, то точно не попадёшь. Зато совершенно неожиданно можешь выйти в совершенно незнакомое место – например, роскошный внутренний двор, бело-зелёный – на белом мраморном полу стоят кадушки с деревьями, — и замрёшь от восхищения. В этот раз мы нашли, наконец, второй этаж, а на нём – импрессионистов. Найдя на плане зал с «Russian artists», стали упорно его искать, встретив по пути двух женщин из Москвы, ведущих такие же поиски уже полчаса. Потерялись, нашлись и, наконец, нашли и сам зал, в котором – смешно сказать, — в самом углу висят две небольшие работы Левицкого и Боровиковского. Разумеется – кто же ещё!
Музей д’Орсе гораздо светлее, уютнее и приятнее. Кроме того, как известно, люди больше любят узнавать, нежели познавать. Имена импрессионистов на слуху, почти все помнят обрывочные детали из их биографий – в общем, сплошное удовольствие. Ходишь и узнаёшь. Все работы уже виданы-перевиданы в репродукциях. Чтобы не заскучать, обращаю внимание на скульптуры – а они достойны внимания; и на художников «второго ряда», в изобилии представленных в музее. То ли потому, что на основных работах глаз уже «замылился», то ли действительно объективно – в этот раз мне очень понравились работы Амбруаза Воллара и Пьера Боннара. На пятом этаже – роскошный зал пастелей и выставка «Сития», на которой мы – о ужас, безграмотные, – с удивлением узнаём биографию этой интереснейшей уроженки Российской империи, которая была музой целой плеяды французских художников, ближайшей подругой Коко Шанель и одним из меценатов балетных сезонов Дягилева.
Хороший вариант – купить «пакетный» билет, в д’Орсе и Музей Оранжери. Выйдя из Орсе, перейдя по мосту через Сену, нужно повернуть налево, в сторону Place de la Concorde, пройтись по пыльному гравию, полюбоваться Садами Тюильри и отдыхающей публикой, найти свободное кресло, а лучше два, усесться в одно кресло, положить ноги на другое и начать ни о чём не думать. Всё это время Музей Оранжери будет рядом. И когда у вас всё же появится желание туда зайти, идите сразу смотреть Хаима Сутина. Ренуара тамошнего легко спутать с Кустодиевым – кажется, он писал пышных обнажённых дам под копирку; а знаменитые «Кувшинки» Моне ужасно скучны.
*
Остров. Замок. Океан. Отлив. Устрицы. Свежий ветер и ощущение свободы. И всё это за один день. Да-да, вы угадали. Это Мон-Сен-Мишель и Сен-Мало. Утром – выезд из Парижа, вечером – возвращение в него, а днём – путешествие по чудесной французской провинции. Несколько часов – и вдали вырастает шпиль. Не узнать его невозможно. Мон-Сен-Мишель удивителен. И всё же мне гораздо больше понравился городок Сен-Мало. На краю земли. На берегу океана. Где во время отлива местные жители собирают на обнажившемся морском дне устриц, чтобы через несколько часов подать их к столу в своих ресторанах. То редкое место, где вопрос: «А устрицы у вас свежие?» неуместен. Хотя… Где его ещё задавать, этот вопрос?
Минут пятнадцать я фотографировал лежащие на разных боках на песке лодки и катера местной марины. Фотографировал и представлял себе, как они будут подниматься во время прилива. Экскурсовод рассказал о приливе — его скорость такова, что бегущий по песку человек не всегда успевает добраться до берега, и остаток пути приходится плыть. Идти после этого к островку Гран-Бе, на котором похоронен Шатобриан, мы не решились – при неудачном стечении обстоятельств был шанс остаться там на ночь, ведь доступен остров только во время отлива. Зато вдоволь нагулялись по морскому дну, любуясь огромными чайками, низкими, быстро бегущими облаками и девушкой в белом подвенечном платье, которая бегала босиком по кромке воды, смеясь и держа за руку своего возлюбленного.
*
За месяц в Париже мы успели многое – съездить во дворец Фонтенбло, который гораздо приятнее и уютнее Версаля, недаром его выбрал Наполеон, и не только Наполеон – в Фонтенбло жила добрая половина французских королей; изучить Музей искусства и истории иудаизма и его обширную библиотеку; сходить на экскурсии в Опера Гарнье и за кулисы «Лидо»; много раз заглянуть в легендарный и умирающий сегодня магазин русской книги издательства ИМКА-Пресс; ну и, конечно, заняться поисками следов пребывания в Париже нашего земляка, одессита, художника Давида Видгофа. Поиски эти привели меня в Национальный архив и в немыслимый для нашей многострадальной страны магазин старой прессы на rue des Archives, в котором милая старушка-продавец, не понимающая ни слова по-английски, за три минуты нашла и принесла мне откуда-то из закромов газету 1902 года с рисунками и карикатурами Видгофа.
Да, Фонтенбло. Совершенно чудное место. Приехав туда из Парижа на поезде и потом на автобусе, не спешите сразу во дворец, зайдите в одно из кафе в центре и закажите себе знаменитые crêpes. Обязательно погуляйте в парке, а лучше всего – прокатитесь в карете. Чарующее впечатление. Но это потом, в конце. А сначала посмотрите, как жил Наполеон. Изучите спальню, рассмотрите скромный трон и обязательно остановитесь у ванны. Любитель горячих ванн, император принимал их дважды в день, читал в них книги, лёжа в ванне принимал посетителей, диктовал письма и указы. Ну не восхитительно ли!
Ещё в Одессе, узнав, что мы собираемся в Париж, Игорь Потоцкий дал мне телефоны Виталия Амурского и Николая Дронникова и попросил обязательно с ними встретиться. Мы с удовольствием выполнили просьбу.
Николая Егоровича Дронникова я знал заочно по его рисункам и книгам, которые видел дома у Игоря Потоцкого; повесть Игоря «Улица Розье» без его иллюстраций уже невозможно себе представить. Николай и Аньез Дронниковы – удивительная пара, живущая в удивительном доме в пригороде Парижа Иври. Хотя какой это пригород – туда ходит парижское метро, а до официальной границы города идти пешком минуты две. Весь этот дом и двор стал за сорок последних лет средоточием русской культуры. На стене под навесом – два больших холста, на каждом холсте – портреты поэтов. Слева – «Айгисты», справа – «Бродскисты». Сам Николай Егорович уверенно относит себя к «Айгистам», и это понятно – его связывают с Геннадием Айги годы дружбы и совместного творчества. В конце шестидесятых Аньез работала в Москве, в агентстве Франс-пресс. Заводить романы с француженками было тогда пиком моды среди творческих людей Москвы. Этот роман оказался удивительно прочным.
Вот уже сорок лет Николай Дронников живёт в Париже. Он уехал в 1972 году, прервав успешно начавшуюся в СССР карьеру, уничтожив перед этим значительную часть сделанных на родине работ. «Приехал закончить образование — по совету Шагала», — говорит сам художник.
На новом месте всегда трудно начинать – а ещё труднее состояться. Николай Дронников состоялся – не только как художник, создавший прекрасные циклы парижских пейзажей и уже вошедший в историю как автор уникальной серии портретов знаменитых россиян, но и как писатель, издатель, просветитель… Приехав в Париж, он поставил перед собой задачу не только узнать о русской эмиграции и эмигрантах всё то, что замалчивалось в Союзе, но и донести эту информацию до всех тех, кто в ней нуждался. В начале 80-х Николай Егорович составил и опубликовал шесть номеров сборника «Статистика России. 1907-1917 годы», где представлены интереснейшие данные, замалчивавшиеся тогда в СССР. В своей уникальной домашней типографии Дронников издал более шестидесяти книг с текстами Геннадия Айги и Елены Гуро, Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, своими воспоминаниями и рисунками.
А в своём ставшем легендарном цикле портретов, которые он делал только и обязательно с натуры, Николай Дронников запечатлел Иосифа Бродского и Александра Солженицына, Геннадия Айги и Виктора Некрасова, Владимира Высоцкого и Булата Окуджаву, Андрея Тарковского и Андрея Синявского, Святослава Рихтера и Мстислава Ростроповича – и ещё многих, многих других.
Мы проговорили с Николаем и Аньез часов пять, смотрели дом, картины и рисунки, книги, выпивали, а потом Николай Егорович взялся подвезти нас домой – через весь Париж. Эта поездка превратилась в увлекательную экскурсию. Ещё до того, вдохновившись силой его творчества, я предложил Николаю Егоровичу записать с ним интервью – и приехал через день, и мы опять говорили много часов подряд, он писал мой портрет, точнее – сразу два, на дереве и на холсте, и сетовал, что у меня нет бороды, а ведь борода – это как раз самое интересное в человеке и портрете.
Интервью, которое я тогда записал, было потом опубликовано во «Всемирных одесских новостях». Я выслал его Николаю и Аньез, и вот что они ответили:
«Евгений,
Во время войны в Москве было много Одессы, из-за Бернеса.
Москва устояла.
Я даже ревновал её к Москве. Позже, на дипраунде, пришлось сидеть с ним рядом и разговаривать. Мы были гонимы. Спустя 70 лет Одесса сопровождает меня в Париже.
Чудесен мир.
Николай».
Виталий Амурский – один из тех, кто изображён на холсте «Айгистов» во дворе у Николая Дронникова. Поэт, журналист, он уехал во Францию в 1973 году и больше пятнадцати лет работал в русской редакции Международного французского радио, где вёл еженедельную авторскую программу «Литературный перекрёсток». Как и Дронников, Виталий Амурский хорошо знаком со всеми выдающимися фигурами русской эмиграции. Мы гуляли по Елисейским полям, и он рассказывал о том, что «русского» Парижа больше не существует. Что старая эмиграция вымерла, а новые – экономические, — эмигранты предпочитают покупать дорогие квартиры и молча вливаться во французскую жизнь, не интересуясь ни культурой, ни историей. Что сегодня в Париже русскоязычному автору негде публиковаться; и самому ему приходится отправлять свои стихотворения и эссе в Америку, или Германию, или Израиль. Виталий рассказывал о своих встречах с Бродским и Окуджавой, Евгением Рейном и Геннадием Айги. А ещё делился почти секретными знаниями – адресами книжных магазинов, где можно недорого купить отличные книги и альбомы…
*
Спустя почти восемь лет я перечитал эти заметки и понял, что почти ничего менять в них не хочу. Свежий взгляд и энергия заблуждения позволяют писать пусть наивно, но живо.
