Золото под ногами (Глава 3)

Слухи ползут.

С лесными ручьями впадают черные слухи в прозрачную воду реки Сакраменто и обраща­ют ее желчным отравленным потоком. Стекает отрава в низовья к самому океану; наполняет дома и салуны Сан-Франциско.

Белесым туманом слухи вползают вверх по гор­ным оврагам, окутывают прииски и лагеря старате­лей. Колючим ветром врываются в сказочный город Сакраменто, возникший внезапно в сотне миль от побережья поближе к золоту, рядом с американской мечтой.

Пыльными вихрями кружатся слухи по широким улицам столичного города Монтерей. Полнятся слуха­ми дома законопослушных граждан свободной респуб­лики, сеют недоумение и страх.

— Что вы думаете об этих жутких убийствах, ми­стер Мюллер?

— Вы о повешенных на Сакраменто-Ривер, миссис Колет?

— Да. Ужасно, ужасно!

— Полагаю, слухи сильно преувеличены, мэм. Ве­роятно, власти хотят отвадить авантюристов от золота. Прошу: ваш бекон и два фунта окорока. Доллар и двад­цать пять центов, мэм.

— Но говорят, что там нет золота!

— Вот именно, миссис Колет! Они еще не добрались до золота, а их уже повесили, аха-ха! Доллар двадцать пять центов.

— Запишите на мой счет, мистер Мюллер.

Ничего неизвестно. Ручьи, туман, ветер… Зыбко все, ненадежно. В салунах треп и споры до хрипоты: суровые фермеры пьют свой вечерний виски. Никто ничего не знает точно, но всем известны страшные подробности.

— Да ведь там золота нет, дурень! Передрались не­бось по дороге из-за будущих барышей.

— И перевешали друг друга? Сам дурень!

— Ну да, верь больше. Ты их видел, что ли, пове­шенных?

— Пришла расплата! Ведет Желтый демон на зо­лотой цепи Черного дьявола! Идут исчадья ада на зов золотого тельца! За алчность, за обиду, что причинили сынам божьим! За детей Святого Франциска!

— Заткнись, святоша. Не божьим сынам, а сукиным детям! И с каких это пор дьявол вступается за благоче­стивых монахов?

— А что с монахами?

— Вы, я вижу, нездешний, сэр?

— Только что с корабля.

— Это с того, что сел на мель?

— С него. Так кто обидел монахов?

— Давнее дело, сэр. Лет пятнадцать назад у Ордена Святого Франциска отобрали почитай всю землю и пе­редали фермерам-переселенцам.

— Фермерам? Держи карман шире! Вся земля пере­шла Джону Саттеру!

— Тебе-то почем знать?

— Не слушайте это трепло, мистер. Мой свояк ра­ботал на Саттера. Точно вам говорю: у немца договор с дьяволом. Десять лет тому выскочил, как черт из та­бакерки без гроша в кармане, а сейчас у него сто тысяч акров лучшей земли!

О слухи, домыслы, мифы! Без них стаканчик виски был бы просто вечерним пойлом, но хорошая исто­рия превращает его в волшебное зелье. К чему пусто­та в голове, если ее нельзя заполнить хорошей бай­кой?

Иоганн Аугустус Суттер.

Йан Зуттер.

Джон Саттер.

Вранье, что у него не было денег. Деньги были.

Перед отъездом в Калифорнию он продал все дви­жимое и недвижимое имущество, что нажил за три года в Миннесоте. Навар вышел скудным, однако Джон распорядился полученной суммой в высшей степени разумно. По прибытии в Калифорнию он не стал поку­пать землю у мексиканского правительства.

Он купил мексиканское правительство.

Нет, не все сразу — только калифорнийского губер­натора Хуана Батисту Альворадо, но это было стоящее приобретение! Вместе с губернатором ему досталось место в правительстве и земля, которую калифорнийцы отобрали накануне у Ордена. Отцы моргнуть не успе­ли, как пятьдесят тысяч акров лучших угодий вместе со всем, что на них произрастало, оказались в собствен­ности проходимца.

Получив на новом месте первый капитал, Саттер развил такую бурную деятельность, что для многих небо стало с овчинку.

— Кто он, этот Саттер?

— Черт его знает, мистер. Вроде немец или швейца­рец, а по мне, так разницы нету.

— Я слыхал, еврей.

— Это запросто! Кто бы еще смог так охмурить крас­нокожих, как этот…

— Здесь точно не обошлось без сатаны, истинно го­ворю вам!

Надо сказать, что местные индейские племена на дух не переносили испаноязычных колонистов. Оно и неудивительно, поскольку именно испанские миссионеры-францисканцы прогнали индейцев с ро­довых земель в горы, уничтожая и безжалостно расстре­ливая их с безопасного расстояния из ружей и пистоле­тов. С тех пор минуло почти полтора века, и коренные американцы, возможно, позабыли бы старые обиды, кабы дети Христовы не достали аборигенов до самых печенок обращениями в католичество. Бывало, отлу­чатся индейские женщины в лес по ягоды, да и пропа­дут на неделю-две. А возвращаются с крестиками на шеях. Черт знает, что делать с такой женщиной поря­дочному индейскому мужчине. То ли сплясать танец с бубнами, чтобы отвадить Белого Бога, то ли отнести повыше в горы, снять скальп и оставить на съедение койотам.

По природе своей калифорнийские индейцы не были свирепыми воинами. Земля сама в изобилии снабжала их всем необходимым, а непролазная гор­ная система Сьерра-Невада надежно защищала от во­инственных соседей. Воевать с другими племенами за плодородные земли или охотничьи угодья им приходи­лось совсем не часто. Настоящие боевые стычки были редкостью, и в борьбе с колонистами индейцы прибега­ли к тактике мелкого фола: новоявленных соседей бра­ли не силой, а измором. Как только неподалеку объяв­лялся фермер из мексиканцев или испанцев, индейцы начинали в меру сил вредить бедолаге: воровали скот, сжигали урожай, уничтожали постройки. В итоге не­счастный убирался восвояси, статус-кво на время вос­станавливался, и до прибытия очередного неудачника жизнь текла размеренно и спокойно.

К белым же индейцы хоть и не питали пылкой любви, но и не вредили, если те не покушались на их территорию. Саттер использовал ненависть индей­цев к мексиканцам с максимальной выгодой для себя. Он не просто наладил с ними мирное сосуществова­ние, но каким-то непостижимым образом заставил работать на своих землях и предприятиях. Индейцы неожиданно стали преуспевать в освоении новых ре­месел, а наиболее толковые даже обрели навыки стро­ительства. Незаметно, исподволь индейцы Саттера влились в экономику цивилизованной Калифорнии, а Саттер за какие-то три года стал богатейшим зем­левладельцем и влиятельнейшим человеком всего се­вера и центра. Тысячи голов лошадей и рогатого скота паслись на его пастбищах. Сотни тысяч фунтов зерна отправлялись с его полей в Мексику и на север конти­нента. Перехватив поставки продовольствия на Аля­ску, он косвенно поспособствовал краху Российско-американской компании, и в результате получил контроль не только над поставками зерна, но и добы­чей и экспортом пушнины. А заодно приобрел пере­довой пост России в Северной Америке — Форт-Росс. Прекрасная крепость со всем вооружением и утварью досталась проходимцу за тридцать тысяч долларов, которые он должен был выплатить зерном в течение пяти лет, да так и не выплатил.

Памятуя, что в молодости Саттер служил в герман­ских вооруженных силах и дослужился до звания капи­тана артиллерии, генерал Мичельторена, сместивший к тому времени губернатора Альворадо, пожаловал ему чин капитана мексиканской армии и поручил создать вооруженный отряд самообороны, способный дать от­пор мятежникам в случае возникновения беспоряд­ков. Мичельторена понимал, как переменчиво сердце Калифорнии, что, впрочем, ему не помогло: вскоре его сместил генерал Кастро.

Вообще, в сороковых годах в политической жизни Калифорнии царил такой ералаш, что сам черт не ра­зобрал бы, кто в какой момент времени возглавляет эту огромную территорию, а главное, какими силами удерживает ее в подчинении. Один за другим авантю­ристы всех мастей свергали друг друга и объявляли себя губернаторами, наместниками, диктаторами; аресто­вывали предшественников, сажали их под замок или высылали вон из штата; переносили столицу из Мон­терея в Лос-Анжелес, из Лос-Анжелеса в Санта-Барбару, оттуда в Сан-Диего и обратно в Монтерей; признавали протекторат Мексики или Франции, САСШ или Велико­британии; отменяли протекторат и объявляли Кали­форнию свободной республикой.

Джон Саттер использовал политиков и их бестолко­вые игры в своих интересах с эффективностью, которой позавидовал бы самый изобретательный прохиндей. Каждый мятежник хотел заручиться его поддержкой, каждый искал его дружбы. Хитроумный Джон никому не отказывал в помощи деньгами, людьми или оружи­ем и в итоге всегда оказывался на стороне победителя, которому впоследствии предъявлял счет для компенса­ции своих затрат на его победу. Денег у победителей не было, и они с удовольствием отписывали благодетелю все новые и новые земли.

Политическая ситуация более или менее стаби­лизировалось летом тысяча восемьсот сорок шестого года, когда американские войска при поддержке флота окончательно подавили мятеж мексиканских ферме­ров и разогнали по медвежьим углам всех мелких пре­тендентов на власть. Джону Саттеру было поставлено на вид его неподобающее поведение, заключавшееся в оказании помощи разнокалиберным авантюристам. Это был первый тревожный звонок для Императора, но он его не услышал.

С того момента фактическим губернатором Кали­форнии стал лейтенант-полковник американской ар­мии Джон Фремонт, и не нужно обладать семью пядями во лбу, чтобы сообразить, на чью чашу весов склони­лась удача в борьбе за западное побережье Североа­мериканского континента. Однако говорить о полной победе САСШ было рано. Как ни крути, мексиканцев в Калифорнии было больше, и они не хотели оставаться под властью гринго. При любой возможности они вы­ступали на стороне соотечественников и создавали по­стоянную угрозу протекторату САСШ. Кроме того, они люто ненавидели понаехавших белых иммигрантов, тянувших Калифорнию под звездно-полосатый флаг.

А Джон Саттер шаг за шагом приближался к вопло­щению своей мечты — он строил сельскохозяйственную империю. Он верил в бога, в себя и в блестящее буду­щее Калифорнии.

— Сейчас у него, по меньшей мере, сто тысяч акров, мистер.

— И что же, работают на него только индейцы?

— Отчего же. И белые, и желтые, и красные — все вкалывают бок о бок. Собственно, и первое золото на­шли в его владениях.

— Колома! Слыхали про такое местечко?

— М-м-м. Нет, впервые слышу.

— Это на Американ-Ривер. У Саттера там что-то вроде штаба — Форт-Саттер, или Новая Гельвеция. Ду­рацкое слово какое-то, тьфу.

— Отсюда далеко?

— От Сан-Франциско? Сто миль без малого.

— Эка занесло его!

— Как сказать, мистер. Центр там, где Саттер. Мы все вокруг него крутимся. Да и сказать по чести, мистер, дерево в горах лучше здешнего.

— При чем тут дерево?

— Сразу видать новичка. Не обижайтесь, мистер, я объясню. Наша сосна не годится для строительства. Стол соорудить или, скажем, скамейку — это можно. А для капитального строения, особенно промышлен­ного — для мельницы или скотобойни — требуется дуб. Секвойя, конечно, фору даст любому дубу, но тут ее опять же немного. Да и дорогая она, чтоб на стены пускать! Потому Саттер и забрался в горы. У него там лесопилка. Валит лес, а потом сплавляет сюда.

— По реке?

— Именно. Форт-Саттер стоит аккурат на слиянии Американ-Ривер и Сакраменто. А сын его, Саттер- младший, сейчас строит городок Сакраменто. Там ведь центр золотодобычи! С пониманием место выбрал.

— Так что с золотом?

— А что с золотом. С золотом все просто.

Двадцать четвертого января тысяча восемьсот со­рок восьмого года плотник Джеймс Маршалл, работав­ший на строительстве лесопилки неподалеку от Новой Гельвеции, нашел на деревянном колесе водяной мель­ницы кусочек желтого металла. Сообразительность и предприимчивость не числились в списке его досто­инств, однако он догадался, что находка сулит барыши в виде премии от хозяина, потому отнес ее боссу.

В то время сорокапятилетний Император Калифор­нии Джон Саттер был крепким здоровым мужчиной. Могучий лоб, умные серые глаза, длинный прямой нос с горбинкой и надменный взгляд намекали на его ари­стократическое европейское происхождение, а викто­рианские усы и бородка придавали сходство с леген­дарными мушкетерами Александра Дюма.

Саттер вооружился лупой и несколько минут изучал находку Маршалла. Джон был явно растерян, даже его острый нос выказывал признаки беспокойства. Он до­стал из шкапа реактивы и быстро провел химический анализ. Сомнений не осталось: в его ладони лежало золото.

Вот так сюрприз.

Джон Саттер не любил сюрпризы, его немецкая на­тура не терпела нарушения планов. Золото — это хоро­шо, даже прекрасно, если оно лежит в сундуке, а сун­дук надежно скрыт от посторонних глаз. А вот золото в реке — это вовсе не так хорошо, как может показаться на первый взгляд.

Во-первых, в случае огласки рабочие просто разбе­гутся по лесам и горам искать золото. Любой нищеброд, бездельник и разгильдяй сможет заработать десять долларов за четыре часа. Двадцать долларов за день — ни больше, ни меньше, месячный заработок Джеймса Маршалла! Не надо целый день трудиться в поле, не надо горбатиться на стройке, сиди себе, промывай реч­ной песок, отделяй зерна от плевел…

Во-вторых, земля Саттеру не принадлежит! Она арендована у местных индейцев за три рубахи и две нитки бисера в год. Но как только дело дойдет до золо­той ренты, индейцы поднимут ставки, и речь пойдет уже не о бисере. Что это значит? Значит, землю надо выкупить, но на это требуется время, а индейские во­жди соображают и действуют куда быстрее, чем кали­форнийская бюрократия.

Саттер взял два стакана, плеснул в них виски и один подал плотнику. Император старался напустить на себя обычную надменность, но тревога крепко засела в угол­ках его арийского рта, и даже усы не могли скрыть эту тревогу от Джеймса Маршалла, у которого появились свои соображения насчет золота. Маршалл уже видел себя хозяином прииска, богатым и уважаемым граж­данином республики.

Императору требовалось время, чтобы как следу­ет поразмыслить, предусмотреть последствия огласки и, в конце концов, извлечь выгоду из нового положе­ния. Он убедил плотника, что в их общих интересах до определенной поры сохранять находку в тайне, и тот дал слово молчать.

Маршалл держался, как мог: уволился с работы, оборвал все прежние связи и превратился в насуплен­ного нелюдима. Он ждал сигнала от босса, чтобы в за­конном порядке застолбить за собой прииск и жить припеваючи на золотую ренту, а в грязи пусть ковы­ряются другие. Но Саттер молчал, и Маршалл начал время от времени тайком наведываться в безлюдные места, выше по течению Американ-Ривер. Там он про­сеивал речную породу, вылавливал золотые крупинки и за две недели заполнил ими большой кожаный кисет. Черный мешочек стал ощутимо тяжелым, а его содер­жимое приятно пересыпалось внутри, когда Маршалл благоговейно перекладывал кисет из ладони в ладонь.

— Да только золото не булькает, сэр, и брюхо им не набьешь. Короче, в начале марта Маршалл слинял от Саттера. Пришел в Сан-Франциско со своим кисетом, а по дороге заглянул в лавку Сэма Бреннона. Слыхали о нем, мистер?

— Да, что-то слышал. Он вроде здорово разбогател на золоте…

— На золоте! Аха-ха, держите меня семеро! На та­зах и лопатах он разбогател! Этот Маршал-то, дурень деревенский, вернулся в город, а что дальше делать, не знал. Решил посоветоваться с Бренноном, его лавка была первой в городе, если идти вниз по реке. Тот как увидал кисет, так и сел на мягкое место. Взвесили со­держимое, оказалось, шесть унций с лишним! Это уж Бреннон после рассказывал. Сошлись они с Маршал­лом на пятидесяти долларах за все. Сэм отправил на­шего дурака в Монтерей оформлять патент на золотой прииск, а тот и поперся! Бреннон времени терять не стал понапрасну, смотался к лесопилке, сам все прове­рил. А там рабочие уж вовсю землю роют. Сэм вернулся в город и.

— Стой! Стой, дай я расскажу! Тут надо понимать, мистер, что лавка Бреннона стоит аккурат на выезде из города в сторону Сакраменто. То есть, если кто заду­мает бежать в горы за удачей, тот мимо не проскочит. И вот, значит, в мае.

Маленький городок, только что отпраздновавший рождение своего тысячного жителя, совсем недавно назывался по-мексикански — Эрба Буэна. С приходом американского губернатора было решено подобрать ему американское название. Компромисс нашли бы­стро, и город стал Сан-Франциско — в честь Святого Ордена, который его основал.

Ранним майским утром, когда солнце еще не вста­ло, ночная роса покрывала траву и ветви деревьев, а прозрачный воздух был особенно свеж и сладок, в бодрящих рассветных сумерках на центральной улице появился молодой человек лет тридцати. Его безусое лицо обрамляла аккуратная мормонская бо­родка, переходившая к вискам в лохматые баки, глаза светились надеждой, и даже уши, казалось, излучали оптимизм. В руках он сжимал небольшой прозрачный сосуд, более всего напоминавший колбу для химиче­ских реактивов.

Сэм Бреннон постоял минуту, глядя в голубое небо и шевеля губами, потом резко выдохнул и сделал первый решительный шаг. Пройдя несколько ярдов, он громко выкрикнул: «Золото! Золото с Американ-Ривер!» — и выставил перед собой колбу, как Персей — голову Медузы Горгоны. Колба на две трети была на­полнена золотыми крупицами, любовно собранными Джеймсом Уилсоном Маршаллом и проданными им же накануне Сэмюелю Бреннону за пятьдесят долла­ров наличными.

Горожане подходили к Сэму, с удивлением таращи­лись на золото, а тот подробно рассказывал, где имен­но и каким образом было намыто содержимое колбы. Однако верить вот так сходу в золотую сказку дураков не было. Качали головами, стыдили рассказчика и рас­ходились по делам, но лица были задумчивы, а в глазах их как будто появился тусклый желтоватый свет.

К вечеру следующего дня Сан-Франциско превра­тился в город-призрак. В нем не осталось ни одного жителя, способного держать в руках лопату.

Еще через неделю обезлюдел Монтерей, за ним — Лос-Анджелес, Сан-Диего и Санта-Барбара. Тысячи мужчин и женщин бросили семьи и хозяйство и устре­мились навстречу золотой мечте.

— А что же Бреннон? Для чего ему понадобился трюк с колбой?

— Каналья накануне скупил в городе и окрестных поселениях все лопаты, кирки, тазы — короче, все, что могло пригодиться старателям. Я, помнится, чуть не убил гаденыша, когда он предложил мне двадцатицен­товый тазик за двадцать долларов! Сейчас-то смешно вспомнить, а тогда… Ой-хохо! Меня жена из дому вы­гнала: иди, говорит, кретин несчастный, копай золото. Я было за лопатой в сарай, а она, мол, оставь: у Сэма купишь по дороге. И вот, топчусь я у его лавки, вокруг еще две дюжины человек, а среди наших уже и чужа­ки трутся — пронюхали, видать! И все расхватывают инструмент за баснословные деньги. Я лично купил у прохвоста лопату, кирку и таз за пятьдесят долларов, а! Каково, я вас спрашиваю!

— Что с ним теперь?

— С Бренноном? Процветает. Поговаривали, что в мае только на лопатах он заработал около сорока тысяч долларов. Сейчас строит дома, завел конто­ру по скупке золота. Честно дает десять долларов за унцию.

— Дешево.

— А кому дороже продашь? Разве только в Мон­терей везти, так туда еще добраться надо. Мы ведь с гор спускаемся одичавшими, мистер. И выпить хо­чется, и закусить, и с девочками покувыркаться. Хо­чешь, не хочешь — а десяток унций сходу отсыплешь Бреннону.

— Любопытная история. Ну а в целом что тут про­исходит?

— Раздуваемся, как мыльный пузырь. Лавка Брен­нона, что стояла на отшибе, теперь, считай, в центре города. Растем, того гляди лопнем!

Не лопнули. У калифорнийцев оказалось достаточно времени, чтобы снять золотые сливки и либо пустить их в дело, либо бездарно промотать по кабакам и бор­делям. По-настоящему Америка, а с ней и весь мир, за­волновались только к Рождеству. В декабре тысяча во­семьсот сорок восьмого года одиннадцатый президент САСШ Джеймс Полк официально объявил в Конгрессе, что слухи не преувеличены: в Калифорнии действи­тельно золото лежит под ногами. Форы в пять месяцев калифорнийцам как раз хватило, чтобы собрать прак­тически все золото, лежавшее на поверхности в руслах Американ-Ривер и Сакраменто.

Но уже загудел встревоженный улей. Газетчики роем пчел налетели на горячие головы возбужденных со­граждан: золото!

Золото!

Золото!!!

В Калифорнии золото лежит под ногами!

Мальчишка-газетчик:

— В Калифорнии золото лежит под ногами!

— А ну стой, малец! Дай-ка…

— Два цента, мистер!

— Держи. Так, хм. Вчера в Конгрессе президент Полк. так. наши чиновники подтверждают: золото лежит под ногами.

Шепот в домах:

— Так и сказал: лежит под ногами!

— Ишь ты. под ногами. Черт его знает. Горба­тишься тут, света белого не видишь, а там золото под ногами.

Беспокоятся серьезные бизнесмены:

— Мистер Донован, совет директоров решил дове­рить открытие филиала нашего банка в Калифорнии именно вам.

— Да, сэр, но…

— Никаких но! Такой шанс выпадает раз в жизни. Впрочем, если вы.

— Нет, сэр! Нет! Я готов.

Скандалы в благородных семействах:

— Что сидишь-то? Сидит. Добрые люди уж в порту, на корабли грузятся, а он сидит пень пнем!

— А тебе лишь бы сбагрить меня, да? Ах ты, сука блудливая!

— А если врут все, а если нет никакого золота?

Да и черт бы с ним. Калифорния и раньше слыла райским уголком, какого больше нет во всей Северной Америке. Слухи о плодородной земле с бескрайними полями и сочными пастбищами, свободной от Союз­ного правительства с его налогами, без лихих дель­цов, обирающих честных тружеников, давно волнова­ли жителей засушливой Невады и неурожайной Юты, гористого Айдахо и безводного Вайоминга. В особо бедные годы, грозившие гибелью, люди с надеждой смотрели на запад: вот он, Орегон, рукой подать! А там Форт-Бойс, еще триста миль и — Калифорния. И новая вольная жизнь! Давно бы уж. Да ведь доро- ги-то нет. Два пути, и оба гибельные: по морю и че­рез горы.

Морской путь, конечно, легче и безопаснее, зато тя­нется полгода! Узкая полоска земли — Панамский пе­решеек — соединяет Америку Южную и Америку Се­верную. Несчастные шестьдесят миль суши — как кость в горле. Не перепрыгнешь, не перелетишь. Приходится огибать весь Южный Континент, через неведомые те­плые моря, через холодный мыс Горн.

Долгим выходит путешествие.

Ох и страшно, ох и скучно!

Пища давно протухла, вода прогнила. Пассажиры маются желудками, страдают морской болезнью; мрут от лихорадки и скоротечных тропических хворей. По­койников отпевают на скорую руку, заматывают в па­русину, и в море — ни могилки, ни креста — поминай как звали.

Через пару лет найдутся смельчаки, проложат путь через дикие панамские джунгли и выйдут на западный берег Панамского перешейка. Выйти-то выйдут, а даль­ше как? А дальше никак: только ждать проходящие ко­рабли, с тоской смотреть на исчезающие в морской дымке белые паруса и проклинать свою смелость. Ко­рабли в Панаму заходят перегруженными сверх всякой меры. В каютах по три пассажира на койку, трюмы заби­ты товаром — нет мест, леди и джентльмены! Мест нет!

Дорогое путешествие, не всякому по карману — ты­сячу долларов отдай и не греши. Плывут в Калифорнию отчаявшиеся мелкие лавочники с женами и детьми. Плывут клерки крупных торговых компаний на раз­ведку: что за страна такая? Банки и финансовые синди­каты посылают доверенных лиц: откройте-ка филиал, голубчик.

И хочется плыть, и боязно.

В Калифорнии, между прочим, стреляют; над гу­бернаторской резиденцией развивается белый флаг с рыжим медведем гризли и красной звездой. В Кали­форнии враждебные мексиканцы и лютые на расправу индейцы. Как подумаешь, дрожь пробирает. Никому никаких гарантий!

— Что-то не пойму: ведь губернатор тамошний — американец! При чем тут медведь со звездой?

— Губернатор — американец, а вот народец мест­ный — совсем не американцы. Черт знает что, а не на­родец!

— Да бросьте. Я встречался с индейцами, это абсо­лютно цивилизованные люди!

— Все мы цивилизованные, пока скальп не сняли!

Режет килем синие воды быстроходная шхуна. Ско­рость восемь узлов, лови парусами попутный ветер! А в каютах и кубриках только и разговоров про золото под ногами. Приходят корабли в порт Сан-Франциско, приходят в порт Монтерей и навеки швартуются у зо­лотоносного берега.

«Изабелле» не суждено было покинуть бухту Золо­тых Ворот. Лейтенант Смит сдержал слово: пассажиров действительно перевезли на берег, однако почти весь их багаж остался на судне. В лодки брали только ручную кладь, основную же часть пожитков пришлось доверить капитану Брану и его команде. Трое мужчин из числа пассажиров по вполне понятным причинам отказались покидать шхуну, а точнее, свое добро, и выразили го­товность дождаться окончания ремонта и проследовать на корабле в Монтерей.

Утром следующего дня лейтенант Смит, к своему неудовольствию, обнаружил «Изабеллу» плотно сидя­щей на мели и не подававшей признаков жизни. Его настроение испортилось еще больше, когда наблюда­тель доложил, что, сколько он ни рассматривал шхуну в береговой телескоп, на борту не видно ни души.

Лейтенант посадил на весла десяток солдат и отпра­вился в разведку. Прибыв на место кораблекрушения, экспедиция обнаружила на борту капитана и троицу вчерашних пассажиров, не пожелавших перебраться на берег вместе с попутчиками. Все четверо были связаны надежными морскими узлами и намертво принайто- ваны шкертами к грот-мачте. Таинственным образом с корабля исчезла вся команда во главе со шкипером, две шлюпки и наиболее ценные вещи из багажа. Кроме того, мародеры пощипали груз, предназначенный пре­имущественно торговым компаниям Сэма Бреннона.

Бартл Бран развеял туман, дав исчерпывающие показания. Ночью верзила Брамсель поднял бунт. Он объявил себя капитаном, и, как оказалось, семнадцать человек из двадцати одного вместе с Брамселем шли в Сан-Франциско без намерения возвращаться обрат­но. Четверо матросов, верных долгу, оценив соотноше­ние сил, перешли на сторону бунтовщиков. Мерзавцы мгновенно связали капитана и троих пассажиров, спу­стили на воду две шлюпки, погрузили в них достаточ­ное количество провизии и алкоголя и с божьей помо­щью отплыли к вожделенному берегу.

При скверных человеческих качествах бывший шкипер был хорошим мореходом. С рассветом капитан Брамсель увидал очертания Птичьего острова, а к по­лудню его команда высадилась на пустынный мыс Пойнт Сан-Пабло. Пополнив запасы пресной воды, мятежные матросы отправились на поиски устья Са­краменто. Говорят, три дня спустя шлюпку с надписью «Изабелла» видели в районе острова Гризли, после чего след экипажа окончательно затерялся.

Вторая шлюпка, шедшая следом за первой, оказа­лась не столь удачлива. Бакштов, которым лодки были наспех привязаны друг к другу, не сдюжил и развязался. В суматохе этого никто не заметил, а когда обнаружи­ли потерю связи с флагманом, было поздно, ведущая шлюпка безнадежно затерялась в непроглядной ночи. Утратив всякие ориентиры, команда налегла на весла: медлить было нельзя, до утра беглецам требовалось не­пременно скрыться из бухты. Гребцы своими старания­ми развили изрядный ход, и за час до рассвета шлюпка на полном ходу налетела на камни близ острова Ангела. Днем бывалые морячки легко выбрались бы на берег в сотне ярдов от них, но в черную безглазую ночь, как понять, где он? Как в кромешной тьме разглядеть свое спасение? Море не знает пощады к тем, кто попал в его черные злые объятия. Хватают высокие волны людей и безжалостно бьют о подводные черные скалы, и ночь укрывает заблудшие души, как укрывает вдова зерка­ла черным крепом в доме, в который уже никогда не вернется моряк.

Лейтенанту Смиту понадобились сутки, чтобы пере­везти на берег груз с «Изабеллы». Имуществу была дана тщательнейшая ревизия, после которой оное имуще­ство было немедленно определено, как собственность правительства Калифорнии. Прижимистых пассажиров подробнейше допросили и отпустили на все четыре стороны. Рыжего капитана тоже тщательно допроси­ли, записали показания, и поскольку в любом проис­шествии должен быть назначен виновный, повесили на рее военного фрегата, служившего с недавних пор городской тюрьмой. Остаток дня рыжий капитан по­качивался на ветру и напоминал заключенным, что их судьба, в сущности, не так дурна, как им казалось еще утром.

Тем же вечером в трюм «Изабеллы» заложили при­личный заряд артиллерийского пороху, и обломки славной шхуны смешались с прибрежным мусором бухты Сан-Франциско.

Фарватер свободен, добро пожаловать в Калифор­нию, господа!

Не нужно повторять дважды. Никогда еще имми­гранты не заставляли себя ждать, тем более что для отважных, но не имеющих достаточно денег, был еще один путь — через бескрайние Великие Равнины, где сотни лет безраздельно властвуют жестокие команчи, не знающие жалости к белым людям.

Берегите скальпы, леди и джентльмены!

О, Сюзанна, любимая, полно: не плачь обо мне,

Не страшны мне команчи, не возьмет меня ника­кая зараза!

Я иду в Калифорнию и в подсумке надежду несу на ремне.

И прикрыта спина от стрелы промывочным тазом!

Орегонскую тропу переселенцы проложили еще в начале века, а с середины тридцатых годов по ней потянулись на запад целые караваны фермерских фур­гонов. Покуда есть вода и пища, покуда не сбиты ноги в кровь, пока не изранены руки острыми скалами, бод­ро шагают пионеры по Великим Равнинам, и банджо бренчит у костра на привале:

О, помнишь ли ты милую Бетти де Пайк?

Мы прошли через горы, я и ее любовник Айк. С упряжкой быков и большой желтой собакой, С большим петухом из Шанхая и с пестрой свиньей. Хороший штат Орегон, вот только индейцы недру­желюбные. Оно и понятно, откуда взяться дружелюбию, если горы кругом? Доброй земли мало, фермеров много, а индейцев и того больше: банноки, чинуки, кламаты, модоки, не-персе… Это, знаете ли, не миролюбивые ми- воки, эти подраться любят. Тысячи лет они враждовали друг с другом, оттачивая боевые навыки. Неприязнь меж­ду индейцами была так велика, что первые колонисты им сначала даже понравились. Но белых становилось все больше, они забирали лучшие земли, а индейцев прого­няли все дальше и выше в бесплодные горы.

В конце концов, индейцев окончательно загнали в резервации, что немало способствовало просветлению разума индейских вождей, которые наконец осознали, кто им друг, а кто враг. Но даже в резервациях не было убежища от новых хозяев Орегона. То фермерские ста­да вытопчут индейские посевы, то фермерские свиньи пожрут луковицы камаса… Настоящая война между ин­дейцами и белыми вспыхнет в Орегоне только через два­дцать лет, но и сейчас обстановка неспокойная. Получить стрелу в спину — это пара пустяков, а там и без скальпа останешься. В общем, белому в Орегон лучше не соваться, потому что свободной земли нет, а краснокожие совсем озверели: сколько мирных фермеров перебили за по­следние десять лет — не сосчитать. А скольких индейцев перебили мирные фермеры, про то лучше и не заговари­вать. Нехорошая статистика получится. И уж если был ты настолько неразумен, что сорвался со всем хозяйством и семейством покорять западные просторы, то в Орегон не заходи, а как пересечешь Айдахо, остановись пере­дохнуть в Форт-Бойс; там соберись с силами — и снова в путь: поворачивай налево, держи курс на юго-запад. Так и попадешь в Калифорнию, если, конечно, выживешь.

Не все дойдут, не все. Да что мы снова про индей­цев! Какие индейцы на кордильерских вершинах? Ин­дейцы любят сочные поля, обильные рыбой озера и гу­стые, полные дичи леса — там и живут, пока белые не пришли, а в горах индейцев нет.

В горах голые камни, вечный снег и ледяной ветер. В горах за перевалом — пропасть, а за пропастью — пе­ревал. В горах шумят холодные реки на перекатах — не перебраться — ни бревна, ни жердочки. Ищи брод, форсируй бурный поток по горло в ледяной воде, пе­реправляй семью со скарбом, помогай товарищам. А перебрался, надо бы одежду просушить, да не на чем — топлива для костра не найдешь. Голые скалы кру­гом — ни деревца, ни кустика, ни травинки. Подхватил простуду — пиши пропало. Ногу подвернул — считай, половину шансов потерял. Перелом — верная смерть.

Зато рядом ворчит огромный рыжий медведь гриз­ли. Идет по пятам за людским караваном. Бродит кру­гами вокруг лагеря, ночью подходит совсем близко. На прошлой неделе, еще в долине, лошадь задрал и с тех пор увязался следом. Вчера ночью склад с провизией разорил, а сегодня, того гляди, твои кишки на когти намотает. Когти у него длиннее ножей, крепче стали. Клыки такие, что впору камни разгрызать. Страшный хищник, нет в горах от него спасения. Пуля его не бе­рет, в шерсти застревает. С ножом на эдакую громади­ну и вовсе не выгорит, махнет лапой и копай могилу. Можно, конечно, с рогатиной, если ростом и силушкой бог не обидел, да где ее взять, ту рогатину?

Держись, пионер. Трудный путь, смертельный риск, вся дорога уставлена могильными крестами. Но ведь и награда того стоит: ждут тебя в Калифорнии молоч­ные реки, кисельные берега и золото под ногами.

Кто дошел да золотишком разжился, пьет виски в са­луне.

— Ну, а вы, мистер, по каким делам в Калифорнию? На старателя не похожи.

— У вас глаз наметан, джентльмены, ничего не ута­ишь. Я работаю на президента САСШ и нахожусь здесь по его поручению.

— Поручение, конечно, сверхважное и секретное?

— Нет, джентльмены, никаких секретов. Мы дей­ствуем открыто. Моя миссия заключается в наблюде­нии и своевременном информировании президента. У вас тут преинтереснейшие дела творятся, мы должны держать руку на пульсе.

Безусый крепыш лет тридцати, по виду типичный фермер, придвинулся по скамье поближе к Чарльзу Милвертону и шепнул ему на ухо, обдав свежим запа­хом хорошего виски:

— Когда, мистер?

— Что именно, мистер? — так же интимно шепнул советник.

— Когда мы станем штатом САСШ? Признаться, желтопузые и краснозадые нам до смерти надоели сво­им нытьем. Нам нужен порядок, мистер!

Хитро усмехнувшись, советник посмотрел в глаза собеседнику, демонстративно отодвинулся и громко произнес:

— Не имею понятия, о чем вы, мистер!

— Значит скоро…— удовлетворенно протянул тот и, помолчав, внезапно сменил тему. — Так вы на шхуне прибыли?

— Я уже говорил, мистер. На шхуне.

— Про Черного дьявола, стало быть, не слыхали?

— Сегодня узнал о его существовании от этого джентльмена, — серьезно ответил Милвертон, указав на «святошу», спавшего в углу. — Вы полагаете, в его словах была толика истины?

— Как вам сказать. Говорят, его видели еще по ту сторону гор. Черный, огромный, в два человеческих ро­ста, из глаз — искры, земля под ногами дрожит.

— Откуда такие подробности?

Собеседник Милвертона задумчиво повертел в ру­ках стакан, как бы размышляя, стоит ли отвечать, а если стоит, то насколько откровенно, потом отки­нулся на спинку стула, приложился к стакану и твер­до сказал:

— Я сам его видел.

Продолжение следует…