Детская жизнь в деревне происходила с утра понедельника по утро пятницы, а с вечера пятницы до вечера воскресенья, когда в деревню наезжали родители, жизнь менялась. В «родительские дни» компания распадалась, все проводили время по-своему. Мы с родителями и сестрой обычно ездили по окрестностям — в лес, на озеро, на пляж в Воре-Богородское, в Огуднево или Фряново, в Черноголовку или в Киржач, а то даже и в Дмитров. В большой лес за деревней тоже ходили в выходные, с родителями. Туда нужно было довольно далеко идти по полю, мимо страшных силосных ям, к которым детям и близко подходить не разрешалось, но мы, конечно, подходили, хотя и с «холодком под ложечкой», и именно там устроили тайное убежище котёнка-найдёныша.
Экипировались в лес серьёзно: длинные рукава и штанины — от комаров, косынка или панамка — от клещей. Еду брали с собой, потому что шли на несколько часов. Еду брали такую, чтоб не испортилась на жаре — хлеб, яблоко, огурец. Устраивали привал на солнечной опушке. Этот хлеб с яблоком и огурцом в лесу казался неимоверно вкусным. Мы валялись на траве, а в синем небе проплывали белые облака, и звенели комариные крылья.
В большом лесу водились подосиновики и белые, были черничники и малинники.
А однажды мы нашли гнездо вальдшнепа и несколько недель наблюдали за жизнью птичьей семьи — от кладки до выкармливания желторотиков. Слайды остались. Откуда знаю, что это вальдшнеп был? Очень просто — из определителя! У нас все были — и про птиц, и про зверей, и про растения. С картинками и тщательными описаниями. Поэтому всё незнакомое тотчас же определялось и запоминалось.
В Петровском лесу, например, за деревней Огуднево, мы познакомились с лиловым пятнистым ятрышником — маленькой подмосковной орхидеей. Лес тот мне вообще-то не нравился — глухой, тёмный, сырой. В нём всегда «водило» — нет, ни разу не заблудились по настоящему, но и ни разу не вышли точно к оставленной на опушке машине, а во всех других лесах всегда легко выходили. И оса однажды маму укусила, забравшись под одежду. Зато вот ятрышник! Его я нигде больше не встречала.
В Огуднево ездили больше по хозяйству — село было большое и магазин большой, из двух отделов. Продовольственный мало чем отличался от каблуковского сельпо, но зато в промтоварном можно было купить удивительные вещи. Такие, каких и в Москве не купишь. Оно и понятно: то, что подходило горожанам, совершенно не привлекало жителей села, поэтому красивые платья и туфли, доставленные в магазин по разнарядке, лежали долго и раскупались только такими вот проезжими дачниками. Там и телевизор можно было купить, и кухонную технику. Но это долго стояло, скорее, из-за дороговизны, а не от ненужности этих вещей деревенским. А за книгами ездили во Фряново или в Черноголовку. Во Фрянове книги не раскупались, потому что были никому особо не нужны, а в Черноголовке было академическое снабжение, потому что процент академиков был большой. Черноголовка ведь была одним из трёх подмосковных академгородков. Дубна, Пущино-на-Оке и Черноголовка.
В отличие от первых двух Черноголовка даже городом в те годы не была, а считалась посёлком городского типа. Но в этом «посёлке» было несколько академических исследовательских институтов (главная специальность — химическая физика), широкие проспекты, красивые кирпичные дома и неплохая, как теперь говорят, инфраструктура. То есть школы, магазины, парки. Кстати, парк, организованный на краю старого соснового леса, тоже был для нас точкой притяжения: в нём были настоящие теннисные корты, и мы иногда приезжали просто поиграть в теннис.
Отец, кажется, пару раз ездил в Черноголовку и по работе — когда писал сценарии для своих киножурналов.
Тут удивительно, что городок дал материал не только для «Науки и техники», что академгородку по статусу положено, но и для «Строительства и архитектуры». А дело было вот в чём: город строился по совершенно новой, неслыханной для русских технологии. У нас ведь как строили? Сначала в чистом поле возведут коробку, потом, едва прикопав остатки траншей и котлованов, заселяют людей. И ещё несколько лет люди месят грязь по пустырям до ближайшей автобусной остановки. В Черноголовке же строили прогрессивным методом: сначала прокладывали дорожки и даже ставили фонари, а потом уже строили дом. Люди заселялись уже в полностью готовое пространство. Месить грязь было негде. В те годы это казалось прорывом, да, по сути, таковым и было — потому что меняло приоритеты. Человек становился важнее государственной необходимости.
Купаться можно было ходить пешком, но в выходные с родителями было интереснее ездить на машине в те места, куда так просто не дойдёшь. В Воре-Богородском, например, был большой песчаный пляж, и главная прелесть этого пляжа состояла в том, что идти к нему нужно было через реку по настоящему подвесному мосту! Я такие мосты видела в Прибалтике и в Закарпатье. Мост над Ворей был не такой высокий и длинный, но тоже раскачивался, и этим был привлекателен. И ехать до него было совсем недалеко — километров пять.
Столько же было и до Чёрного озера. Чёрное, потому что торфяное, вода в нём была очень чистая и очень тёмная, берега, скреплённые корнями могучих сосен, мягко пружинили под ногами. На середину озера вели длинные деревянные мостки, а с них в разных местах в воду опускались деревянные же лесенки. Вода была гораздо теплее, чем в Воре, а, значит, и плавать можно было гораздо дольше. Говорили, что где-то в окрестных лесах прячется ещё одно озеро — Голубое, но годы прошли в выспрашивании дороги к нему, а мы так на нём и не побывали.
Сейчас я легко нашла Голубое озеро на карте Яндекса, доехать до него совсем не сложно, летом обязательно попробую. Но в СССР карт не было. Были схемы, по которым можно было передвигаться только хорошо зная местность. И достопримечательности, и дороги к ним узнавались из разговоров с людьми. Разговоры были и вместо гугло-поиска, и вместо яндекс-навигатора.
Именно поэтому вместе с машиной в нашем доме появились (и умножались каждый год) пухлые блокноты, в которых мама, или Наташка, а потом уж и я, по очереди исполняя роль штурмана в ближних и дальних поездках, записывали: «Киевское шоссе, 42-й км от Москвы, хороший съезд направо в сторону леса», «Минское шоссе, 580 км от Москвы съезд налево, прекрасный ночлег на берегу Бобра, на полпути до Вильнюса», и так далее. Каждую поездку кто-то не выпускал из рук карандаша, остальные наблюдали и диктовали.
Блокнотами дело не ограничилось. Через некоторое время отец придумал нарисовать карту окрестностей — километров по десять во все стороны от Каблукова. К задаче он подошёл серьёзно — склеил вместе листы миллиметровки, обзавёлся самым лучшим из существовавших в то время компасов, тщательно измерил ширину своего шага, и Наташкиного, и моего, и моей школьной подруги Юльки, которая часто у нас гостила. Она до сих пор помнит — её шаг 77 см, мой 73. (Юлька, поздравляю, у тебя очень длинные ноги!) На карте ставилась точка — в том месте, где стоял наблюдатель. В те стороны, где находился видимый ориентир, с помощью компаса брался азимут, дальше нужно было посчитать шагами расстояние до ориентира. По всем этим многочисленным точкам отец постепенно вычерчивал свою карту. Ему наука эта была хорошо известна — он половину войны проработал чертёжником-картографом при штабе Второго Белорусского фронта.
Отец рассказывал мне, как однажды чуть не попал под трибунал из-за своей работы. Карты тогда чертили разноцветной тушью, имевшей сладковатый вкус. Он всю ночь чертил карту к предстоящему совещанию. Закончил, но заснул под утро, уронив голову на свежевычерченную карту. Проснувшись утром, увидел перед собой чистый лист, всю тушь с которого съели мухи. Остался только клочок карты, на котором он спал. Только так он и смог доказать начальнику штаба, что всё-таки делал свою работу, а не бездельничал всю ночь. Ну, и пришлось, конечно, восстанавливать утраченное в авральном режиме.
Мы делали эту карту не один год, и могли бы делать и дальше, но появилась спутниковая съёмка. Спутниковые фотоснимки принёс отцу Женя Боданский, математик и давний друг родителей по коктебельской компании. Женя работал в каком-то секретном московском институте, где обсчитывали такие снимки. Через несколько лет Боданские уехали в Америку, и там Женя участвовал в разработке системы gps. Поэтому каждый раз, включая в машине навигатор, я вспоминаю дядю Женю. Отцовская карта совпала с Жениными снимками совершенно точно! Карта, кстати, жива, хранится у меня в архиве.
Отец выдумывал для нас и другие интересные занятия. Одно лето мы провели за плетением переносной сетки для игры в теннис. Сетка плелась на специально для этого сколоченной раме с гвоздями, вбитыми в два ряда по ширине ячеек сети. Чтобы ячейки сетки получались одинаковыми и ровными, их нужно было связывать вокруг нужного гвоздя. Потом кусочек готовой сетки сдвигался, а на гвоздях вязался новый ряд. Работа для терпеливых и аккуратных! Когда сетка была готова, отец сделал для неё специальные стойки из тонких металлических трубок, и мы играли в теннис на одной из асфальтовых дорожек, ведущих от бетонки в какую-то военную часть. Машины там почти не ездили, и можно было спокойно играть хоть целый час подряд.
Продолжение следует…
