Она любила называть себя Машенькой, обожала пионы, йогу и лирику в стиле Набокова. Цветы выращивала с мамой на участке за Дмитровом, йогу практиковала по вторникам в зале на Мосфильмовской, Набоковым наслаждалась по воскресеньям, забравшись в уютное, подаренное ещё отцом кресло. В последние дни Машенька грустила. Близится день рождения. Ей грезился золотистый песок, пальмы на призрачном фоне моря, бокал Мохито с мятой и рядом Дима, тянет текилу и всматривается в закат. Но нет, всё испортил страх, каракатицей пустивший ядовитое облако, что отравило и развеяло мечты. Страх мучил с момента смерти отца и справиться с ним, она никак не могла.
Дима, брюнет из высотки напротив, каждый вечер выгуливал французского бульдога — Пьеро. Рассеянный взгляд молодого человека, обаятельная улыбка, небрежная чёлка и завораживающий голос — ей всё нравилось. Они столкнулись случайно, она уточнила время. Хотя — нет, она спросила намеренно. И в первую очередь её очаровал Димин голос, мягкий, бархатный, выделяющий паузы, скользящий от баритона к альту. Когда он говорил по телефону, ей показалось, что влюбилась не в человека, а в голос. Они встречались на аллеи и шли, не замечая прохожих и времени. Он оказался потрясающим рассказчиком. Когда Дима отпускал с поводка слюнявого Пьеро и дополнял речь жестикуляцией, Машенька впадала в транс, близкий к оргазму.
Горизонт его историй оказался обширен: породы собак, страсти и похождения архитектора Шехтеля, неудачная любовь диакона Антония, методики развития полушарий, возникновения волн-убийц в океанах — о чём только Дима не знал.
Сути историй Машенька не запоминала, плотный график встреч по работе напрочь выбивал все породы архитекторов и прочих мировых полушарий. К вечеру Маша вползала в квартиру, где бесилась от счастья Муся — болонка, подобранная на помойке, бросала в коридоре пакеты, отвешивала на плечики Марию Васильевну Шаповалову, зам. директора консалтинговой компании «Свиридов и партнёры», влезала в джинсовую оболочку Машеньки и к восьми выскакивала на аллею, продышаться и послушать Диму.
Кольца на его правой руке Машенька не обнаружила, и это вселяло надежду. Её тридцатилетнее тело рвалось в бой, в плотный контакт и кричало об этом ежедневно и ежечасно. Дни она перестала считать после ста пятидесяти, и морально была готова пойти в секс-шоп и купить тот член в двадцать сантиметров длиной.
Мозг охлаждала Катюха, звонившая через день из далёкого Новосибирска.
— Ты сдурела? Да сходи в бар в конце-то концов, дёрни текилы и осмотрись, однозначно увидишь пару вариантов.
Подруга выскочила за генерала, родила двойню не от мужа и снабжала Машу убедительными советами.
— Ты спросила, где он работает? — уточняла Катюха,
— Зачем? — улыбалась Машенька.
— Если пофиг, то действуй, чего ты ждёшь, климакса? — надрывалась трубка.
Про личное Дима не рассказывал, может, не считал нужным или важным, ей нравилось просто слушать и наблюдать. Предполагала, он художник или архитектор, кончики пальцев украшали разноцветные пятнышки, возможно, работает с акварелью, или с краской. Она наблюдала: за его губами, как нервно теребит поводок, как перебирает пальцами монетку, как старательно обходит листья на дорожке. Делала выводы по марке сигарет и китайским кроссовкам, что зарабатывает, вероятно, немного, и это как раз не тревожило, она получала достаточно, с учётом всяких там премиальных.
Катюха всё-таки достала, и Машенька задала злополучный вопрос про работу. Дима курил и молчал. Придумывал или подбирал род занятий — она не поняла, поймала взгляд синих глаз и поплыла, понимая, нет сил больше ждать.
Он отшутился:
— Помнишь фразу из «Иван Васильевич меняет профессию»? Я артист и фамилия моя слишком известна, чтобы её называть.
— Так ты артист! — удивлялась она.
Он рассыпался смехом:
— Больших и малых театров.
И рассказал случай из жизни. Маша смеялась, и не поверила, конечно, в артиста. В последние дни отметила тревожность в его голосе, медлительность жестов, задумчивость и дрожание пальцев. Не допускала мысли об алкоголе, знала по деду, как выглядит «Homo bibiens» — Человек пьющий.
Тело разрывало от желания. Они гуляли по длинным аллеям вторую неделю, откладывать и ждать не имело смысла. Катюха настроила её на атаку.
Машенька предложила пойти в кафе, после прогулки, на ночь глядя. Это шло вразрез с её правилами и всё же решилась. Остаток вечера они танцевали под OneRepublic в баре на Вернадском. Дима оказался хорош в постели, ночью Машенька потеряла над собой всякий контроль, и соседи тревожно постукивали в батарею.
Утром, впервые за пять лет припоздав на работу, Мария Васильевна с удивлением обнаружила, что окна кабинета — выходят на реку, у секретаря Милы — прикольная причёска, а финдиректор — коллекционирует анекдоты про Штирлица. Время мерцало северным сиянием, меняя каждый день цвета и запахи, и каждую ночь эмоции и звуки.
В импульсах страсти Машенька забыла о тревогах, Катюхе и стыдно признаться, о Мусе. Пионы, йога, Набоков и даже работа— всё сдвинулось, потерялось в ненужности, пространство занял Дима.
Она не угадала с профессией — Дима возглавлял IT-департамент шведской компании. Квартира его пропиталась камфарой с мёдом — в свободное время он писал портреты, и Машенька насчитала пять собственных. Когда он сказал, что заберёт оригинал в Австралию, она рассмеялась. А Дима не шутил. Так Машенька стала обладательницей секрета о получение Независимой визы в Австралию, о неких проходных баллах. Он рассказывал, и она слушала; о ночных рейсах, коротких пересадках, неудобных стыковках, ворчащих пассажиров, залах ожидания, недовольных таможенников — слова его вязли, расслаивались в сознании. Водоворот Машиной тоски втягивал в свою черноту всё: запахи разгорячённых тел, стоны счастья в ночи, музыку его голоса, чудо утреннего поцелуя, дым его сигарет, его смех на вечерних прогулках, вкус его блинчиков на завтрак. Терялось немыслимое ощущение счастья.
Дома она плакала. Брызгал дождь, вспомнилась мама и далёкий аромат пионов. Возник образ отца, не долетевшего в Волгоград в 2004-м. Она любила его, регулярно заезжала на могилу подстричь траву и положить пару гвоздик. Поминала добрым словом, хоть мама и называла его чудаком. Он не взял её в тот рейс. Так получилось. Спасибо— что Забыл. Маша хранила пожелтевший авиабилет со своим именем в альбоме. Как «чёрную метку», от которой отвела судьба.
Недавно подумала, судьба отвела— чтобы она встретила Диму. Чёртова Австралия.
Машенька не могла и думать о самолётах, Психолог назвал состояние — аэрофобией, и назначенное лечение эффекта не принесло. С течением времени Машенька свыклась. Научилась смотреть сериалы в поездах до Европы, на машине докатывалась до Санкт-Петербурга, плавала на пароме в Хельсинки.
В окно сыпал дождь. Маша залила слезами книгу Набокова, согнала тапкам Мусю с кровати, сбросила на пол пионы. Дима оставил цветы возле двери, потому что она не открыла.
— Он сволочь, — хлюпала Машенька в трубку далёкому Новосибирску.
— Ты дура, брось всё и лети! — ревела в ответ Катюха.
Вечером он позвонил. Шептал про Сидней и Мельбурн, про весну, про паром, звал с собой на край света. Ей казалось, он врал — что любит. Послышалось, что голос его потускнел, стал шершавым, не окутывает прежним волшебством, а может, это она оглохла от слёз…
Машенька положила трубку, свело живот, сдавило грудь, тошнило и в танце кружилась мебель.
Вдохнув, она орала. Ревела раненым зверем и швырнула вазу об стену, кричала матом и била кулаками в подушку. Потом успокоилась, пошла к шкафу и достала альбом. Она рвала злополучный авиабилет на части и просила небо вернуть Димины истории, прикосновения его пальцев, запах его пота, привкус медовой акварели на его губах. Куски бумаги рвала на ещё более мелкие и просила вернуть — белые пионы, совместные чтения по субботам, свои портреты в спальню и, чёрт возьми, позицию 69.
Потом убрала обрывки и поставила в новую вазу пионы. Приняла контрастный душ и вытираясь насухо, просила прощения у отражения в зеркале, обещала сделать всё, что в её силах. Нашла старый крестик и надела на цепочку, сняв побрякушку от Tiffany. Перекрестилась. Отыскала таблетки, что перестала принимать и проглотила двойную дозу.
Набрала номер Димы. Хмыкнула, потому что голос провалился в тартарары, и она испугалась, что не сможет произнести ни слова. Но спросила, будто только расстались.
— Дима, а сколько надо времени на визу?
