Этап
Путь каравана под названием «Еврейская эмиграция 80-90-х» начиналась в Пулково или Домодедово, проходила через Вену, затем сворачивала на Юг в bellа Italia и оттуда в социалистические страны Канаду, Австралию или в капиталистическую Америку, где надо было работать. Самые евреистые евреи зарились на машканту и прямо из Вены попадали в свои квартиры с видом на Средиземное море. Судьбы остальных, как принято говорить, складывались по-разному. О первых страдальческих шагах тех, кто попал в лапы «Дядюшки Сэма» известно из многочисленных произведений различного уровня литераторов. Их исповедями пестрели, растущие как грибы, эмигрантские газеты и журналы тех времен и даже некоторые все еще советские «толстяки». Учили язык, убирали, развозили, ходили на курсы и, наконец, о-о-о, она, первая работа! Скучно, если конечно эта первая работа не роль в Голливуде, как у Милы Куниц. Кстати, дядя Милы был женат на племяннице мужа моей родной тети. Но вот об авантюрных временах в благословенной Италии почему-то мало написано. А ведь там происходила первая примерка на себя одежек свободного рынка. Почтенные советские врачи, инженеры, учителя в Италии вместо того, чтобы уныло учить английский, готовя себя к большим заработкам в странах назначения, вдруг открывали у себя талант к мелкорозничной торговле и бендерскую способность к убеждению и манипулированию.
Дело это давнее. Многие могут не понять, откуда взялся итальянский транзит. Поэтому даю краткое разъяснение. Выезжающих по вызову родственников в Израиль, но не желающих этих родственников видеть, отправляли до решения вопроса в Италию. А там, ищи себе родных в другой стране или надейся на милость соответствующей твоим вкусам религиозной общины, которая возьмет тебя на содержание. Первичное, конечно. Поиски затягивались на несколько месяцев. Как только эти месяцы потом не называли: «медовыми», «римскими каникулами» и даже «из Италии с любовью.»
«Новых итальянцев» размещали в одной среднезвездочной столичной гостинице, или отвозили в пригород в Остию, где селили в курортных домиках с нарами. Остийцы делились на две группы. Первая оседла там до получения разрешения на въезд в страну, куда влекла душа. Второй выделяли деньги на съемную квартиру вместе с требованием найти ее за одну неделю и ожидать радостного события там. Эта неделя, вернее эти недели — одни уезжали, на их места завозили других — стали временем жарких баталий, счастливых находок и неожиданных открытий. Причиной всему была знаменитая Американа, подкармливающая эмигрантов. Конечно, прибывающим было известно о блошином рынке в центре Рима, в который превращалась по воскресеньям одна из его площадей. В Киеве из уст в уста передавались рассказы об Изе, удачно толкнувшем на Американе чемодан презервативов. В Москве слагали легенды о Софе, сделавшей хороший бизнес на «бамбино Ленин» — октябрятских значках. А волжские просторы полнились слухами о баснословных ценах на какие-то таинственные командирские часы. Но чего только не везли в своих баулах эмигранты. Остающиеся рубли надо было потратить и уходили они на совершенно неожиданные, казалось бы, никому не нужные вещи. По Американе вдоль разложенных прямо на асфальте лотков с барахлом из совковых универмагов, прогуливался еврей в парадной голубой при золотых погонах шинели и в комплект ей папахе. Народ относился к нему с пониманием.
«Оттуда все бегут, даже генералы», — переговаривались между собой штатские.
Но командиром оказался один шлемазл из Бобруйска, в армии даже не служивший, но удачно напоивший хозяина богатой шинели. Бедный, бедный генерал Башмачкин! Что сталось с шинелью, не ведаю. Вполне возможно, что она оказалась итальянцам не по карману и ее донашивает внук шлемазла.
— Чеши лохов, — посоветовал мне мой ленинградский приятель Саша, когда я, по прибытию, спросил его как выживать в Остии, где я осел на «постоянное место жительства.» Сам Саша уже месяц нежил свое эмигрантское тело на песке Ладисполя, разнося по пляжу солнцезащитные зонты. Этот городок был заселен русскими так плотно и так тревожно, что жаждущие спокойного летнего отдыха местные жители в конце концов не выдержали и вышли на шумную демонстрацию с лозунгом «Италия для итальянцев». Протест результата не дал. Саша с семьей благополучно дожил в доме с прохладными мраморными полами до самолета в Торонто.
Лохами являлись те, кто кому жить оставалось одну неделю. Жить в Остии. Им было не до Американы. Они в спешке направляли свои инородческие стопы в приморские городки севернее Рима. Самым популярным был Ладисполь, но некоторые двигались дальше в сторону Санта Маринеллы и даже достигали Чевикаветии. Процветали риелторские услуги, производившееся по принципу «Эмигрант эмигранту друг, товарищ и брат». То есть, «поздравь меня, я отбываю, но за 200 тысяч лир готов сообщить тебе адрес квартиры, с которой съеду».
Лохов надо было брать тепленькими, в первый день заселения на нары. Передислокация на мроморные полы, придавала им мужества и они уже сами волокли свои пожитки на Американу.
«Да, — следовало говорить лоху, только что втащившему свои чемоданы в остийский домик. – Вы можете продать свой товар на Американе, где же еще, но стоит ли рисковать своим светлым будущим из-за каких-то матрешек? Вам выделяют пособие на проживание с учетом того, что никаких доходов вы не имеете. Вы бежали от коммунистов, образно говоря, в чем мама родила. Вы нищие, голые и босые, какими и должны быть, настоящие беженцы. Но если вас заметят на рынке бойко торгующими дорогими фотоаппаратами, часами, льняными простынями, то примут за успешных бизнесменов, навравших о своих несчастьях. Вы хотите обратно в СССР? Нет? Тогда продайте ваши фотоаппараты мне. Я даю хорошую цену. Больше вам во всем Риме никто не даст.»
Последние слова были не совсем правдой. Могли дать и больше. Лохов окучивали многие. Помимо наших остийских в кемпинге орудовала бригада из Рима. В их отель никого больше не селили и добывать новый товар для Американы им было негде. Они вынюхивали даты заселения, приезжали и создавали ненужную конкуренцию. Римляне ныли, объясняли, что они тоже люди и такие же лишенцы, как и остийцы. Все, что они привезли с собой, они уже распродали, пособия им не хватает и без притока новой крови их буквально ожидает голодная смерть. Местные им сочувствовали, плакали вместе с ними, но делиться лохами наотрез отказывались. Обстановка среди перекупщиков накалялась. Дело дошло до драки со швырянием шезлонгов, выдернутых из-под задов непричастных к бизнесу, мирно отдыхающих на солнышке эмигрантских жен. Римские легионы отступили, но к следующему заезду появились в сопровождении какого-то бывшего уголовника из наших. Двусмысленно поигрывая рукой в кармане брюк, бандит заявил что у него есть настоящий пистолет и если его друзьям не окажут достойного уважения, он найдет к нему патроны. Местные, скрепя сердцем, согласились пойти на уступки и в окружавшей кемпинг чудной сосновой роще, усыпанной использованными потомками Джакомо Казановы гондонами, была достигнута договоренность: Рим получил первые два дня.
Как известно, никакая всемирная договоренность, никакое соглашение великих держав, никакая космическая конвенция не обходится без своих Паниковских. В Остии им оказался я. Конечно, я не носил кальсоны с завязками, у меня была только одна семья, но мыслил я как незабвенный Михаил Самуэлевич – договор о двух первых днях заключали жалкие, ничтожные личности. Я стал нарушать нашу местную конвенцию и несколько раз сорвал римским выгодные сделки. Меня взяли на карандаш. Однажды, когда я привычно разложил свою простыню с товарами на асфальте блошиного рынка мимо меня прошло двое мужчин. Одного я знал. Это был член римской банды, врач по профессии. Второй выглядел человеком с Востока, но далеко не Омаром Шарифом. Это был печально известный всем нашим «американцам» Алли. Я заметил, что врач, как бы невзначай, оттопырил свой указательный палец в мою сторону. Это означало только одно – он меня выдал. По циркулирующим среди эмигрантов рассказам Алли был проживающим в Риме арабом, женатым на русской женщине и поэтому хорошо знавшим не только русский язык, но и наши проблемы. Алли требовал платить ему 10 тысяч за каждый день пребывания на рынке. По его словам, он имел на это право, потому что сам торговал здесь и покупал торговую лицензию, а мы со своими простынями отбивали у него клиентов. Он терпел убытки. На несговорчивых он наводил полицию, с которой, якобы имел связи. Та штрафовала и изгоняла из Американы навсегда. А то и находила под простыней наркотик – у Алли имелось немало способов избавиться от неугодных. Было ли это правдой, я так никогда и не узнал. На Американу я больше не пришел. Случилось это по двум причинам. Первая – гордость. Стану я, упрямый сын еврейского народа с одним высшим и вторым незаконченным высшим образованием, покорятся какому-то мелкому жулику. Ни за что, тем более, что случались дни, когда я и 10 тысяч не зарабатывал. Вторая причина происходила из моих университетских познаний. Рынки сбыта надо расширять: кое-что из курса политэкономии я еще помнил. Выбрав товар полегче, я уложил его в холщевую сумку, перекинул ее через плечо и вышел из кемпинга. Ноги принесли меня на берег моря. Невдалеке виднелся пирс, лодки и здание похожее на яхт-клуб. «А почему нет?» — подумал я и двинулся туда. К моему удивлению, встретили меня там приветливо. Стали расспрашивать. А когда на вопрос, чем я занимался на родине, я туманно ответил, что был причастен к кино индустрии, яхтсмены оживились и радостно закричали, что здесь присутствует мой коллега.
«Господи, сделай так, чтобы это был Феллини. И тогда моя жизнь будет оправдана. Я подарю ему морской бинокль», — взмолился я.
Этот бинокль лежал в моей сумке. Я собственноручно купил его в Гостином дворе и он мне был дорог, как память о Ленинграде. Однако после короткого раздумия я решил, что все же не подарю, а продам, но недорого. Это же Феллини. Меня ждало разочарование. Коллегой по индустрии оказался вполне приятный мужчина, но всего лишь механик из Чинеччиты, далеко не мэтр. Пришлось продать бинокль без всякой скидки. На следующий день я двинулся в дальнюю огражденную от нас забором часть кемпинга. Там по выходным отдыхали настоящие хозяева земель, на которых мы временно пребывали – небогатые жители Рима. После тяжелой рабочей итальянской недели им хотелось покоя, расслабления и хорошей еды. Я обошел несколько домиков, получил отказ в каждом из них и собирался покинуть эту неприветливую часть Италии, как вдруг из одного еще необследованного мною жилищa послышался стон со знакомыми интонациями: «Мусик, готов гусик, порко Мадонна?»
«Кухонное!» — сверкнула у меня мысль. Я нарыл у себя в сумке псевдохохломские миски и двинулся на звук.
Посудная сделка прошла успешно, меня даже угостили стаканом кислого вина. Слегка охмелевший от удачной торговли, я попытался повторить свой набег на запретную территорию в следующие выходные. Но не тут то было. Видимо, моя назойливость разозлила отдыхающих. У забора меня поджидал один из распорядителей нашей части кемпинга, не отличавшийся хорошими европейскими манерами, да и, вообще, был нервный.
— Куда прешь?! – спросил он в ожидаемой мною манере.
— Туда, — я невинно показал рукой в сторону земли обетованной.
— Зачем? – без всяких изменений в тоне.
— К друзьям, они меня ждут, — ответил я, стараясь придать своему голосу радостное возбуждение от скорой встречи с близкими людьми.
— Нет там у тебя никаких друзей. Пошел обратно, — на моё возбуждение он ответил своим, которое ничего хорошего мне не сулило.
Оскорбленный до глубины своей истерзанной социальными переменами души, разочарованный и опустошенный я побрел к своим нарам. Рынки надлежало искать в другом месте.
Прошло два месяца моего пребывания в стране Адриано Челентано, а я кроме Колизея и музея Ватикана не видел ни одной достопримечательности. Оказалось, что исправить это нетрудно. Экскурсионное бюро с русским гидом было к нашим услугам. Его организовал какой-то предприимчивый соотечественник, уже надежно осевший в этих краях. Я до сих пор благодарен ему за возможность повидать Флоренцию (ничего там не продал), Венецию (толкнул часы «Ракета» официанту), Сан-Марино (на меня собирались вызывать карабинеров), Капри (таки забрали в околоток по подозрению в контрабанде сигаретами, но после обыска выпустили.) Там же начальнику понравился найденный в моей сумке нагрудный знак «Отличник советской милиции.» Спросил за сколько продам? А я: «За кого вы меня принимаете?! Я не торгаш. Берите бесплатно. Это подарок.» А он: «Нет, только купить.» «Ага, — я раскинул мозгами. – Толкнешь значок, а тебя потом в спекуляции обвинят.» На том и расстались.
В Остию с хорошей новостью приехал Саша из Ладисполя.
— Едем в Милан. Мой сосед уезжает в США. Рассказал мне об одном месте в Милане. Оно ему уже без надобности, поэтому продал его мне за 50 тысяч. А так бы ни за что. Очень, говорит, хорошее место. Там все наше идет нарасхват и цены выше.
— Какой добрый у тебя сосед! Милан! Знаменитый кафедральный собор, Ла Скала. Брависсимо! – я в восторге закатил глаза.
— К черту твою Ла Скалу. Поскреби по сусекам. Не ехать же с пустыми руками, — без всякой жалости к моим чувствам советского интеллигента оборвал меня Саша.
Товара у меня действительно было немного. Пришлось пустить слух среди наших, о том, что еду на новое место и беру вещи на комиссию. Знакомый одессит дал широкопленочный фотоаппарат «Киев».
— В нем все исправно? – спросил я.
— Не сомневайся.
Уже в Милане при демонстрации аппарата покупателю, я обнаружил, что одна выдержка не работает.
— Не удивительно, — заметил Саша. – Одесса.
«Хорошим местом» оказалась маленькая ниша в доме на стыке двух милански улиц. Погода выдалась хмурая, с неба капало и туалета поблизости не оказалось. Пришлось страдать, но бизнес получился успешным, гораздо лучшим, чем на Американе, и никакого Али. Даже удалось уговорить Сашу отпустить меня поглядеть на Миланский собор, который выглядел потрясающе.
Возвращались мы ночным поездом. В тепле вагона на мягком сидении мне в голову стали лезть приятные, но странные мысли.
«Чем мне здесь плохо? Жилье бесплатное, кормят два раза в день. Жена не контролирует. Даже подумываю, не завести ли любовницу из итальянок. Из тех, что прибегают к нам купить простыней и скатертей. Денег вполне хватает. Вот сегодня в переводе на доллары, целых сто пятьдесят заработал. Объездил почти всю Италию. Разве мог я мечтать увидеть творения Тициана и Микеланджело вживую еще три месяца тому назад. Вот жить бы так и здесь долго-долго.» С этим и уснул.
Когда я с вокзала пришел домой, жена радостным голосом сообщила, что у нас два дня на сборы: нас принимает Цинциннати. Шел 1989-й год.
