(отрывок из романа «Лучшее, чего у меня нет»)
«Ибо мы сделались причастниками Христу,
если только начатую жизнь
твердо сохраним до конца…»
Евр. 3:14.
Имя его было Копала. Копала был сыном бога Гмерти, великого, могучего, не прощающего слабости и проступки людей. Но в отличие от своего свирепого отца, в его сердце жил свет.
Бойни с армией зловонных дэвов, злыми и безумными духами, спасение безрассудных, попавших в беспощадную лавину, утопающих в темных омутах — со своим братом Иахсари Копала делал мир лучше, чище, добрее. Но в душе его не царил покой, только смута и печаль.
Но люди любили Копалу, доверяли ему свою судьбу, просили о помощи. О том, чтобы Копала наставил на путь праведный и унял их тревоги, они молились в Ликокском ущелье, на вершине горы Карати. Сюда приходили даже самые конченные, неизлечимо околдованные, отчаянные и душевнобольные. И всем Копала дарил надежду, веру в себя и в собственные силы, в чистый разум и помыслы, способные сотворить чудо.
Одни называли его Демоном, другие — Ангелом, но все до единого верили в то, что энергии, которую дарит Копала, хватит, чтобы перевернуть мир и вернуть человека даже с того света.
Копала носил нетленные величественные латы черного цвета, на которые ниспадали длинные волосы цвета спелой пшеницы с переливом огненного пламени. Его глаза были черные, как крыло орла, а кожа цвета слоновой кости. За плечом у него будто прирос железный лук с золотыми стрелами, который изготовил ему кузнец Пиркуша.
Обычно его воинственный вид пугал смертных и вселял в них ужас, но последние дни Копалу было не узнать. Ходили слухи, что он потерял веру в людей и что в его сердце поселилось большое сомнение, с каждым днем съедавшее его сердце и разум. Об истинной причине грусти Копалы знал только его брат Иахсари, но тот уже второй месяц воевал с нечистыми на другом конце земли.
В тот день я с утра понял, что сделаю это именно сегодня. День подходил для этого дела идеально. С утра насколько это было возможно грело январское солнце, в полдень подул слабый ветер и придал мне сил. Часа в три дня я понял, что пора, и начал собираться.
Я репетировал этот момент сотню раз, продумывал все до мелочей, до каждого шага и слова. Поэтому мне не было жутко.
Я принял душ, сменил белье, снял часы, кольцо и браслет со знаком бесконечности. Я не брал с собой мобильного телефона, потому что отказался от него пару месяцев назад.
Я сделал три вещи: последний раз переспал с женой, крепко обнял сына и проведал родителей.
— Сынок, заходи почаще. В последнее время ты сам не свой. Не заставляй материнское сердце болеть, любимый, — говорила мать, целуя мои руки. Эта привычка осталась у нее из моего детства.
Отец молчал и искоса смотрел на меня. В его глазах я прочитал любовь и смирение. Он всегда был таким, тихим и благородным.
В пять часов я услышал привычный голос в моей голове. Он повторил мое намерение, прошептав мне: «Пора!»
Я ждал этого слова уже давно и с облегчением взглянул на свой дом. С собой я не взял ничего, кроме миниатюрной Библии — подарка моего брата, дух которого покинул земной мир три года назад.
По дороге я впитывал все детали, запахи и звуки: люди выгуливали собак, катались на велосипедах, ругались по телефонам, кричали из окон, укачивали детей, готовили ужин, вывешивали чистое белье, играли с детьми во дворах, покупали мороженое, спорили о политике, кормили птиц. Я видел все это тысячу раз и не уставал поражаться, как мир повторяем и обречён.
В пути мне неожиданно в голову пришла идея. Я зашел к другу и одолжил у него мотоцикл. Это был мой лучший друг, он с радостью отдал мне своего железного коня, вроде бы ничего не заподозрив.
Я постучался в ее дверь, когда пробило девять вечера. Она открыла сразу. Я сказал ей: «Давай сделаем это сейчас. Ты не боишься?»
На ней были джинсовые шорты и черная майка, а пахло от нее сладко-терпкими духами с нотками шоколада.
«Да», — коротко ответила она, взволновав мое сердце.
Я завязал ей глаза широкой лентой, купленной специально для этого момента. Она нежно обняла меня. Я вдохнул ее сладко-терпкий аромат и набрал скорость.
Мы летели, как свободные птицы. Прижавшись друг к другу. Я не чувствовал в ней страха. Она полностью мне доверяла и, наверное, любила.
Когда я прощался с ней у ее дверей, она хмуро посмотрела на меня, на мгновение тронула мой висок и сказала:
— Я вижу тебя в последний раз.
Мое сердце екнуло.
— Я знал, что у тебя есть дар, — я поцеловал ее.
Она задержалась в моем рту на несколько секунд, но этого хватило, чтобы я вернулся в мыслях к цели моего сегодняшнего дня. Голос в моей голове, будто учуяв перемену, еще раз прошептал: «Пора уже».
— Он от тебя не отстанет? — она грустно посмотрела на меня в ожидании ответа. Но я промолчал. Только, как моя мать, поцеловал ее руки.
Когда я подошел к обрыву, голос сказал мне: «А теперь освободись».
И я начал освобождаться: я вспомнил все лица, которые любил и ненавидел, я вспомнил все слова, которые мне сказали и не успели, я вспомнил все объятия и поцелуи, которые мне подарили и которых я не дождался, я вспомнил все запахи.
«Отпусти себя», — диктовал голос.
Я зашел в воду. Она была ледяной. Но с каждым моим шагом вглубь температура словно повышалась, вода становилась гуще. Она обволакивала меня, как родного, и грела. Вода сначала была мне по пояс, потом по грудь, по шею и, наконец, закрыла мне губы. Остались глаза. Но они не видели ничего. Была кромешная темень. Я знал, что мне нечего терять, и опустил их в воду. В последний момент я нащупал в заднем кармане брюк подарок брата, прижал Библию к сердцу и стал по памяти читать мои любимые отрывки:
«… И ты, Соломон, сын мой, знай Бога отца своего и служи Ему от всего сердца и от всей души, ибо Господь испытует все сердца и знает все движения мыслей. Если будешь искать Его, то найдешь Его, если оставишь Его, Он оставит тебя навсегда»…
Члены моего тела затекли, горели огнем одна голова и глаза. Я продолжал читать по памяти:
«И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность – суета»…
Я практически не чувствовал рук и ног, шея еще ощущала январский холод омута, и я читал, что помнил:
«Пути твои и деяния твои причинили тебе это; от твоего нечестия тебе так горько, что доходит до сердца твоего»…
Я затаил дыхание и полностью погрузился в воду:
«…ибо Я с тобою, говорит Господь, чтобы спасать тебя: Я совершенно истреблю все народы, среди которых рассеял тебя, а тебя не истреблю; Я буду наказывать тебя в мере, но ненаказанным не оставлю тебя».
Тут Библия выплыла из ослабевших рук моих, и я бросился за ней, но нащупал его ноги…
Это были ноги Копалы. Он сидел на камне, откуда ни возьмись выросшем посреди этого ужасного омута, и, подперев щеку, сверху смотрел на меня. На его лице я прочитал тревогу.
— Кто привел тебя сюда? — спросил Копала.
— Бог, — ответил я.
— Не лги. Бог не мог заставить тебя сделать это.
— Это Бог.
— Не лги, несчастный, мне противно слушать эту ложь. Кто тебе сказал прийти сюда? Признавайся.
Рыдание вырвалась из моего замерзшего горла:
— Бог, бог, бог. Он сказал, что я потерял его. Поэтому он отнял моего брата, а потом велел отдать ему мою душу, а то он отнимет жизнь моей жены, сына, даже жизнь моего сына…
— Врешь, подлый мужчина. Бог не мог такое сказать, Бог такое не говорит, Бог не способен на такое. С тобой говорил Сатана. И ты ему поверил. Как долго он с тобой говорит?
Я ничего не говорил и плакал. Копала спустился в воду и обнял меня. Я повис на его сильном теле и ненавидел себя за слабость.
— Знаешь, дурак, что самое смешное?
Я поднял голову и посмотрел на Копалу.
— Что?
— Она бежит сюда изо всех ног…
— Кто? — я остолбенел.
— Не Сатана, не думай, а та, которую ты прокатил на мотоцикле с закрытыми глазами. И она не сняла ленту. Она бежит сюда с закрытыми глазами. Темнота и любовь приведут ее сюда с минуты на минуту.
Тут Копала сильно сжал мне виски, потом умыл мое лицо водой, немного придавил глазные яблоки, опять умыл меня, сильно прижал мои уши к голове, вновь умыл и поцеловал меня в лоб. После чего еще раз крепко обнял меня.
— Бог любит тебя! — прошептал Копала. — И ты больше никогда не услышишь этого голоса в своей голове. Потому что Бог говорит с тобой не отсюда, — Копала коснулся моего лба. — А отсюда! — он коснулся моей груди. — Помни об этом, мужчина. Бог тебя любит, черт бы тебя побрал.
Сзади кто-то громко прокричал мое имя. Я оглянулся. Копала исчез. А она, плача и чертыхаясь, тащила меня из моего же омута. И Библия сухая лежала на берегу.
