Всего лишь тело (часть 1)

Тогда мне было двадцать лет. С тех пор, как я вышла замуж за Андрея, прошел год, а маленькому счастью – Надюше – только-только исполнилось 2 месяца. В ту ночь я была жутко уставшей, всё боялась уснуть и пропустить нужную мне станцию. Платформы медленно приближались, застывали неподвижно на время одна за другой, ржавый голос в громкоговорителе объявлял очередную Чухновку. В открывшиеся двери залетал зябкий осенний ветер, потом двери закрывались, электричка нервно трогалась с места и за окном начинала мелькать темнота. Временами желто-серыми пятнами выпрыгивали окна домов, натыканные впритык к железнодорожному полотну.

На одной из станций в вагон зашел старик – типичный бомж в драной одежде, с грязными волосами и всклоченной бородой. Пах он своеобразно, был немного навеселе и примостился почему-то напротив меня. Аккуратно разложил свои торбы, поправил выпадающие из них бутылки и вдруг замер, пристально глядя на меня:

— Эх, – прокряхтел он, – и куда ж это тебя несет нечистая, а ты едешь и не сопротивляешься?

Я не сразу поняла, что эти слова относятся ко мне, а не просто его пустое бормотание и защитный бред человека, лишившегося всего. Мои мысли были сосредоточены на запахе, я заерзала и стала пододвигать ближе сумку, в которой должно было хватить вещей «на первое время», а потом Андрюша привезет. Он пообещал, что скоро.

Старик же прищурил бесцветные глаза, чуть пошамкал почти беззубым ртом:
— И ляльку за собой тащишь?! – удивленно выкрикнул он, разглядев в расстёгнутых полах моего хлипкого пуховика самодельный слинг, крепко прижавший дочь ко мне.

Теперь уже было очевидно, что вопрос обращен ко мне. Ритмичный стук колес звучал раздражающе громко.

— Всё так плохо, что едешь в ночь с дитем?

Мне послышалась жалость в его голосе, и я почувствовала, что вот-вот разревусь. Меня уже несколько лет не спрашивал, как мне.

— Ты не бойся, – сказал он добро – этот участок спокойный. До Соколиного можешь ни о чем не беспокоиться – я знаю, что говорю.

Я благодарно кивнула, всё еще не решаясь завести с ним разговор.

— Я знаю, о чем говорю, – снова повторил он – я тут раньше контролером работал. Одно время проверял билеты на платформе, а потом стал контролером электричек. Удобно, скажу я тебе: едешь в тепле всё время, время поспать есть. А ночью, так вообще – сплошное удовольствие прямо на широких пассажирских скамейках можно прямо в полный рост лежать.

Он улыбнулся сморщенным ртом и мне на миг показалось, что его глаза стали вдруг яркого, василькового цвета.

— Разный люд тут ездит: кто обворовать норовит, кому просто кулаки почесать охота…

Старик замолк, а я, заметив, что приближаемся к новой станции, напряглась, боясь пропустить нужную мне, переживая, что сбилась со счету, коря себя за невнимательность.

— Тебе где выходить?

— В Солонцах, – я впервые за всё время, что мы ехали вместе, ответила на его вопрос.

— Это через две – я тебе скажу, когда скарб свой собирать. Там поворот такой резкий – как качнет так, что на сидении не удержаться, сразу после этого готовсь на выход. Минут тридцать еще – не более. Держись меня – я знаю, о чем говорю.

Он еще раз внимательно посмотрел на меня, громко вздохнул и замолчал. Так мы ехали молча оставшиеся полчаса, пока поезд резко не качнуло. В торбах старика задребезжали бутылки, они словно очнулись от короткого сна, а вместе с ним и я.

— Пора, двигай к тамбуру – тут всего две минуты электричка стоит.

Я встала, «змейкой» свела полы пуховика до того места, где начинался затылок Надюши, подхватила сумку и пошла к выходу. Уже у самого тамбура зачем-то оглянулась и увидела, как дед прямыми указательным и средним пальцами крестит воздух мне в след.

 

*****

 

— Ну ты тетёха! – злится Андрей – как можно было покупать в магазине одежду для ребенка?! Ты же эти деньги сама ни разу не заработала! На рынке могла б подешевле набрать – оно ж вырастет из тряпья этого уже через месяц!

Он злится, выхватывает из рук ползуночки, которые я расправила на своем уже громадном животе, чтоб показать ему и порадоваться вместе. Выхватывает из рук и швыряет мне их в лицо. Это, наверное, шутка – а я не поняла ее, и она меня не ранит – глупо улыбаюсь на всякий случай. Ранит меня только его «оно».

Он, конечно, прав – ребенок быстро вырастет, а я могла бы и подумать, что траты лишние сейчас не нужны. Мать его болеет, ей помочь бы, а я… а я вдруг почувствовала, как люблю этого маленького человечка, который перепутал день с ночью и танцует у меня под сердцем, каждый раз, как я укладываюсь спать. Мы ворочаемся вместе, я его (а, может, ее?) тихонько уговариваю дать мне поспать – утром рано вставать. Нет, не на работу, но папа твой не любит сонь…

— Ну, – слышу грубое – ну, что глаза на мокром месте? Я что не прав?

Я киваю – прав.

— Чек хоть додумалась сохранить или вообще его не взяла?

— Сохранила, – на секунду радуюсь я, что хоть за это не будет ругать.

— Вот и отлично – пойдешь и сдашь завтра всё.

Послушно складываю ползунки: глажу каждый шовчик, щупаю пальцами мягкую байку, как слепые ощупывают лицо собеседника, чтоб узнать какой он. Долго еще держу их в руках перед тем, как положить в пакет.

— Ну, пузатая моя, – слышу повеселевший голос мужа, – давай, расторопней, не бегемот же, иди, грей ужин, а то пока мы тут с тряпками разбирались, остыло всё.

— Как мама? – спрашиваю, чтоб сменить тему.

— Ты сидишь весь день дома – могла бы и узнать, как она. Позвонила бы, поинтересовалась?

— Она правды не скажет – будет бодриться, а ты же от неё.

— Устал я! Ты еще с тряпьем этим и глупостью своей бабской соки последние высосала – завтра поговорим. Поспи сегодня на кухне, ладно – мне отдохнуть надо.

— Как же я… – лепечу бессвязно – у нас и матраса нет и холодно как-то… может, вместе, как обычно…

Я действительно плохо соображаю. Наверное, это беременность так на меня действует. Хотя и раньше Андрей мне говорил, что я плохо «два плюс два» складываю – быстро не умею принимать правильные решения. Вот и сейчас не сумела.

— Что ж ты глупая у меня такая – и не бросить же уже тебя – кому ты нужна то будешь? Пропадешь, дура, – шипит он, схватив рукой за горло – трудно что ли поспать раз раздельно? – пальцы сжимаются сильней и чувствую, что начинаю хрипеть, пытаясь набрать воздуха.

Машу руками. Воздух кажется плотным – вот-вот оттолкнусь от него и взлечу. Еще пара взмахов, дышать становится легче, но почему-то земля становится ближе, ноги подкашиваются, и я кулем падаю на пол. Пытаюсь отдышаться и чувствую, как меня накрывает одеялом и припечатывает подушкой.

Наверное, я плачу – я не помню, слышу только, как за стенкой он смотрит порно – я стала пузатой и не возбуждаю его, а он мужчина и ему надо. Так оно и лучше, у других мужья по бабам бегают, дома не ночуют. Мой же и к матери больной съездит, и домой вернется. Не напивается опять же. Бывает, конечно, забывает, что сильнее меня. Когда я ловлю его на лжи, говорит, что я рехнулась, раз не верю ему. А может, я и правда схожу с ума?.. В обратном я уже не вполне уверена…

Утром, собрав на табурете одеяло и подушку, выпив голого чая, выскальзываю из квартиры.

Бережно держу в руках, будто ребенка своего, пакет с ползунками. Знаю, что еще рано и магазин закрыт, но хочу еще хоть немного побыть с этими ползунками, прижать их к себе так, как если бы несла малыша.

У магазина я первая. Сонная продавщица, которой выпало открывать «Карапуза», смеривает меня высокомерным взглядом:

— Вы откладывали?

— Мне вернуть, – через силу выдавливаю я.

— Чек есть?

— Есть, – мученически отвечаю я.

— Что ж день-то так гадко начинается, – бурчит она, а я чувствую, что и тут виновата.

— Давайте, что Вы там принесли, – раздраженно кидает продавщица мне.

Я медленно выкладываю на прилавок одёжку, которую днем ранее так долго и тщательно выбирала. Хорошо, тогда была смена у другой, такой же безразличной, но другой продавщицы.

— Пятен нет?

Я отрицательно машу головой. Провожу в последний раз по всем швам, будто пытаюсь запомнить их на всю жизнь…

 

*****

 

На улице льет дождь. А мы с Надюшей смотрим на него из окна родильного отделения номер два.

— Смотри, – шепчу я ей, – смотри, как птички прячутся в листве… а вон там, в самом углу, муха жмется к карнизу.

Я знаю, что она меня не понимает, но мне так тепло с ней и я хочу, чтоб и ей было со мной хорошо.

— Эй, мамаша, – слышу голос нянечки, – ну шо ж ты головку-то ребенку не держишь?! Сама только встала и хватаешь, тянешь дитё к окну! А если силы не рассчитаешь – давай от окна! – громогласно командует она.

И я послушно ложусь на кровать, проседающую подо мной своей панцирной сеткой.

— Мы в гамаке, – хихикаю я Наде на ушко, прижимаю крепче к своей дешёвенькой ситцевой ночнушке и нежно глажу по головке.

Она довольно зевает, потом начинает пыхтеть, «рыть» носиком, кряхтеть и, нащупав мою грудь, громко чавкая, пьет молоко.

Неделя беззаботного счастья. Пусть ноги отекли и не влезают в тапочки. Пусть больничной еды хватает лишь на то, чтоб почувствовать, как утром ложка клейкой холодной каши сползает по горлу и тут же бесследно растворяется, попав желудок; в обед – жидкий суп «вода на воде» с разведенным в нем, в лучшем случае, бульонным кубиком, остается совершенно незамеченным организмом кормящей мамы («что ел, что радио послушал» – говорит одна из соседок по палате, доедая половину домашней курицы); вечером чай с печеньем – всё ж что-то, чем ничего.

Андрей ничего не приносит – просто не приходит. Наверное, мама разболелась… А нам и так хорошо. Нам много и не надо. Машка – кровать справа – дала пару ползунков и пеленку – ей много привезли, Нюра – ближе к окну – халат мне свой подарила – ей муж зачем-то два принес, Светка – кровать напротив – подкармливает, говорит, ей столько не надо, хоть и за двоих есть приходится.

В день выписки, так вообще, подарок мне сделали: конверт для Надюшки подарили – я такой раз в магазине видела – тогда аж глаза закрыла, представила себе, как ребенка в него укутываю, на пороге больницы стою, и Андрей к нам с цветами радостный такой бежит – опаздывает…

Никто к нам, конечно, не бежал. Я, – в одной руке кулек с пожитками нашими, в другой – Надюша, – медленно бреду к остановке. Ехать-то всего ничего – минут сорок с пересадкой и остановки маршруток удобные, не разбросаны в разных концах друг от друга. Деньги я еще в больнице приготовила, зажала в кулаке так, чтоб и ручки кулька держать удобно было и чтоб потом, рассчитываясь, Надюшку не упустить. Всё продумала.

Дома было тихо, в холодильнике и на плите пусто. Три сморщенные картошки, закатившиеся под мойку, стали моим обедом. Пюре на воде, чай с печеньем (надо же! – сунул кто-то из девочек в кулёк пачку галетного) – живем!

И мы зажили: с «шутками», что я опустилась, с вопросами, почему второй раз за день гулять с ребенком выхожу, с «заботой» о моем развитии и рассказами о примерных женах – красавицах, умницах, заботливых матерях и любящих женщинах в одном лице.

Я стараюсь: в доме всегда чисто, а на столе ждет ужин. И даже если к ужину его нет, я забочусь о том, чтобы еда не остыла. Даже если он приходит за полночь, я выскакиваю из постели по первому зову и подаю ему ужин.

Он все чаще будит меня по ночам. Я постоянно прислушиваюсь и жду. Жду, что в этот раз не так, что опять страшного я сделала, что до утра не терпит.

Надюша крепко спит – одной проблемой меньше. Может, она понимает, что так лучше, что мои свидания с ее папой мало чем отличались от свиданий всех других: он был мил, уделял мне внимание и говорил комплименты. А я была молода и наивна, ранима и неопытна.

— Ну чего ты, это же шутка?! Какая же ты обидчивая, так отношений не построить!

— Да, ты прав, не знаю, что на меня нашло – шутка же, – опускаю глаза и стыжу себя за отсутствие чувства юмора.

— Ты что в этом на люди пойдешь? Совсем у тебя вкуса нет – переодевайся и быстрее, а то из-за тебя опять опоздаем.

— Это же твой подарок, – пытаюсь возражать.

— Это, чтоб ты для меня надевала, а не перед другими задом вертела, – сердится он.

Каждый раз это моя вина. Если бы я этого не сказала, он бы не взбесился – мне надо просто помалкивать.

Месяц. Два.

Надюша росла, а я, глядя на нее, не переставала радоваться жизни, независимо от того, что происходило вокруг. Прекрасней всего было на прогулках, казалось, город сверкает, отражаясь у меня в глазах, переливается всеми красками. Я была счастлива, толкая перед собой старенькую выцветшую детскую коляску, несмотря на грязный воздух, первую слякоть, усталость и унылые лица прохожих.

В октябре оказалось, что маме Андрея стало хуже. Нет, не так – совсем плохо. Кто-то должен ее досмотреть. Этим кто-то оказалась я. Я с двухмесячной дочерью должна была переехать в запущенный дом без отопления и горячей воды.

Доводы мои, попросить сестру его, живущую по соседству, были встречены в штыки.

— Проку от тебя вообще никакого, – злобно шипит он, – ты б хоть раз не о себе подумала, а о женщине, давшую тебе мужа.

Он прав: я и правда неблагодарная. Он работает, а я сижу дома. Не может же он после работы ехать к матери. И сестра его тоже всё по хозяйству хлопочет: конечно, ей нужно немного времени для себя.

Послушно собираю вещи. Сажусь на последнюю электричку, чтоб билет не покупать…

Продолжение следует…

Нет комментариев

Оставить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

-->

СВЯЗАТЬСЯ С НАМИ

Вы можете отправить нам свои посты и статьи, если хотите стать нашими авторами

Sending

Введите данные:

или    

Forgot your details?

Create Account

X