Елизавета была женой и матерью, казалось, чего еще желать? Некоторые ее приятельницы даже завидовали ей: большой дом; ухоженный сад; муж, бывший чиновник, а теперь владелец авторемонтной мастерской; сын работает в банке, правда, младшим менеджером, но с перспективой. В общем, чего еще хотеть? О чем мечтать? Но Елизавета мечтала. Правда, тихо, в глубине своей скромной души, она мечтала о признании и главное — об уважении. Ведь она — мать и жена — была больше прислугой в своем доме, чем хозяйкой. Елизавета усердно и с полной самоотдачей трудилась: каждый день просыпалась в пять утра, когда ее мужчины сладко спали в своих постелях (наглаженных и непременно накрахмаленных, потому что так нравилось ее мужу, Семену Арсеньевичу); готовила завтрак, убирала; накрывала стол к обеду, состоящему из трех блюд, ровно в два часа дня, и никак не позже, потому что Семен Арсеньевич обедал только дома и точно в это время. Ждала своих мужчин к ужину, потому что им доставляло удовольствие напускать на себя важный вид, рассказывать жене и матери, как они устали за день и как они хотели бы, как она, не работать и сидеть дома, но ведь кто-то должен обеспечивать семью! После ужина Елизавета убирала посуду, мыла пол в кухне, потому что Семен Арсеньевич вставал ночью, чтобы выпить стакан кефира и съесть крекер, и если на полу виднелось пятно (и это в два часа ночи!) или под ногами чувствовалась хотя бы одна крошка хлеба — это заставляло лицо Семена Арсеньевича багроветь от гнева и сон, по вине его жены, пропадал, улетучивался, и как же ему — кормильцу — утром идти после такой-то ночи на работу? Еще Елизавета стирала, крахмалила и утюжила белье, в традициях лучших хозяек, потому что Семен Арсеньевич никогда не надевал рубашку или брюки, или даже футболку, если на ней обнаруживалась хоть одна складка, ведь он большой начальник — у него в подчинении четыре автослесаря, бухгалтер и уборщица Марья Петровна! Если Елизавета, вдруг, по какой-то странной случайности или по состоянию здоровья (что бывало крайне редко), не справлялась с работой по дому, то Семен Арсеньевич снова багровел, из его рта вырывались крепкое ругательство, и его гнев, как он полагал, был вполне справедлив, ведь она — эта бездельница, его жена — даже не понимала, как тяжело он зарабатывает на жизнь, и как она должна быть благодарна ему за то, что живет в большом доме на всем готовом. Сын же, Юрий Семенович, тоже недоумевал, почему его мать не успела приготовить его любимые голубцы и постирать его «счастливую» рубашку, в которой ему завтра нужно идти к самому начальнику отдела кредитования физических лиц, Анатолию Сергеевичу. Сын Елизаветы, Юрий Семенович, высказывал своей матери недовольство и объяснял ей, как тяжело он работает, и она даже не представляет, как он устает за весь день. У Юрия Семеновича была невеста, Виктория, которая приходила к ним на ужин по выходным, садилась за стол и с важным видом принималась есть стряпню будущей свекрови; после ужина, она вставала из-за стола, брала под руку Юрия Семеновича и плыла по коридору их большого дома к выходу, обещая прийти в следующую субботу. Ее тонкие пальцы с художественным маникюром никогда не касались ни тряпки, ни ножа, ни кастрюли, потому что она тоже работала в банке, в кредитном отделе, где Юрий Семенович работал младшим менеджером. Надо сказать, что сын Елизаветы уважал свою невесту и не упускал случая напоминать об этом матери, подчеркивая, как его Викулечка устает на работе, и как он гордится ею. Когда муж и сын уходили из дома, Елизавета шла в сад, там, за домом, стоял сарай, в котором Елизавета, в тайне от своих мужчин — мужа и сына — оборудовала оранжерею, где она выращивала редкие сорта бегоний. Там, в ее секретной комнате, был счастливый тайный мир Елизаветы. Она любила свои цветы, заботилась о них, разговаривала с ними, а они раскрывались перед ней во всей своей красоте, радовали глаз и возвращали к жизни. Каждую свободную минуту Елизавета читала книги по цветоводству, статьи в специальных журналах и блоги в интернете. Она делала заметки о прочитанном и вела журнал цветовода. Каждую копейку (а своих денег у нее никогда не было) она откладывала на удобрения, семена, землю, горшки. Елизавета брала у мужа, Семена Арсеньевича, деньги на парикмахерскую, а сама шла к соседке и вдвое дешевле делала себе прическу; брала деньги на косметику, а покупала акционные кремы, от которых у нее иногда появлялась на лице сыпь, что вызывало раздражение Семена Арсеньевича, но Елизавета только пожимала плечами, слабо улыбалась и говорила, что, наверное, у нее опять аллергия на цитрусовые. В общем, Елизавета жила и трудилась ради своего, никому, кроме нее, не интересного дела — ради красавиц бегоний.
Так бы тайно и выращивала Елизавета свои бегонии, так бы и пряталась в своей оранжерее, если бы не случай: однажды в ее городе проходила выставка цветов; съехались более сотни специалистов со всей страны; выставляли новые сорта; обменивались опытом; и Светочка, единственная подруга Елизаветы, зарегистрировала ее, как участника выставки. Елизавета, конечно, сначала возмутилась, испугалась, растерялась, но поддавшись уговорам подруги, все-таки пошла, заранее придумав историю для мужа, о каких-то семейных проблемах приятельницы. И там, на выставке, к Елизавете неожиданно, как это и бывает, пришел успех. Ее редкий сорт бегоний вызвал бурю восторга, а ее скромная особа исключительный интерес. Ее расспрашивали об удобрениях и семенах, фотографировали и даже взяли у нее интервью. Взволнованная и счастливая Елизавета вернулась домой, она была сама не своя в этот вечер: пересолила мясо, разлила соус, разбила чашку; Семен Арсеньевич и Юрий Семенович, недоумевая, переглядывались между собой, и на лице Семена Арсеньевича росло недовольство. Но он ограничился только грубым замечанием, так как этот день для него тоже был удачным: к нему в мастерскую приехал очень важный человек, оставил на техобслуживание свой «фольксваген» и сказал заветную фразу: «Сделайте всё, что надо!» Поэтому он не хотел портить себе впечатление от удачного дня мыслями о странном поведении своей нерасторопной жены. К ночи Елизавету начали одолевать страхи: а вдруг ее муж узнает? «Откуда ему знать?» — отвечала она сама себе. А вдруг кто-то скажет ему? «Кто из его окружения может знать о выставке цветов!» А вдруг?.. Елизавета приняла успокоительное, потом еще снотворное и легла спать. На следующее утро она с ужасом посмотрела на часы: 7 утра! Она проспала! Первый раз за тридцать лет супружеской жизни она проспала! Елизавета посмотрела на мужа — он, лежа на боку, спокойно посапывал. Елизавета вздохнула с облегчением и тут же зажала себе рот рукой, стараясь не дышать, тихо выскользнула из-под одеяла и на цыпочках вышла из комнаты.
В тот день Семен Арсеньевич, съев на завтрак только омлет, грозный и недовольный бездельницей-женой зашел в мастерскую, окинул взглядом бездельников — мастера Гришу и слесаря Иваныча, направился в свой кабинет. Там он уселся в кресло, достал из шкафа бутылку коньяка, налил в чашку с надписью: «Лучшему в мире шефу!» и сделал большой глоток; коньяк несколько успокоил его, по всему телу разлилось тепло.
Через некоторое время Семен Арсеньевич курил на улице, к нему подошел младший мастер Витя:
— Семен Арсеньевич, поздравляю! — воскликнул он.
Лучший в мире шеф скривился и окинул младшего мастера вопросительным взглядом.
— Поздравляю, Семен Арсеньевич! Ваша жена — почти знаменитость! — добродушно сказал парень и протянул ему телефон.
На экране телефона была фотография, на которой его жена, Елизавета, с улыбающимся лицом стояла рядом каким-то мужчиной в окружении горшков с цветами! А под фото написано: «Королева бегоний!»
Семен Арсеньевич подавился дымом сигареты, закашлялся, глаза его округлились, губы задрожали, он побагровел и выкрикнул:
— Что?!
Младший мастер Витя быстро взял из рук лучшего в мире шефа свой телефон, опасаясь, как бы не остаться без него, и дрожащим голосом произнес:
— Семен Арсеньевич, я думал… думал, что вам будет приятно увидеть статью о вашей жене…
— Какую еще статью?! — завопил его начальник. — Дай сюда! — буркнул он, выхватил из рук у парня его телефон и скрылся с ним в кабинете.
Младший мастер Витя остался стоять на месте, чуть не плача, и мысленно прощался со своим телефоном, за который он еще не выплатил кредит.
Через полчаса Семен Арсеньевич вылетел из кабинета, прыгнул в машину и помчался домой.
Когда он вбежал в дом, Елизавета варила суп к обеду, она посмотрела на него и выронила из рук банку с солью.
— Это не к добру… — проговорил хриплым голосом Семен Арсеньевич, подскочил к жене, схватил ее руку и прошипел: — Где они?
— Кто? — пролепетала Елизавета в ответ.
— Где твои эти… Бегуньи или бегонии, как их там …?
— Сенечка… — прошептала Елизавета, и ее губы задрожали.
— Где эти клятые цветы?! — взвизгнул Семен Арсеньевич.
Елизавета закрыла лицо руками и заплакала.
Семен Арсеньевич схватил ее за рукав и потащил к выходу, там он снова прокричал:
— Сейчас же ты отведешь меня к своим цветам.
— Сенечка, дорогой, — прошептала Елизавета, — я покажу тебе, отведу… ты только успокойся, у тебя давление…
— Давление?! — закричал тот. — А ты думала о моем давлении, когда фотографировалась с каким-то мужиком на этой выставке? Ты думала о моем давлении, когда шла туда? Ты…
Она тихо всхлипывала. Он стоял над ней, как Синяя Борода, его губы дрожали от гнева и руки невольно сжимались в кулаки.
— Веди меня к своим цветам!
Она медленно вышла из дома, прошла через сад, наклонилась к старой вишне, там, в глиняном горшке, достала ключ от оранжереи, направилась к сараю, открыла дверь, проскользнула по узкому коридору, уставленному чемоданами, коробками, какими-то старыми вещами и садовым инвентарем, отодвинула занавеску и отперла ключом дверь в каморку, которая была переделана в оранжерею.
— Так вот где ты прятала свои цветочки! — ехидно сказал Семен Арсеньевич и ухмыльнулся.
Елизавета робко взглянула ему в лицо, нервно улыбнулась и тихо произнесла:
— Сенечка, дорогой, прости, что не сказала тебе раньше. Прости меня! Это такое хобби…
— Ах хобби! — воскликнул Семен Арсеньевич и рассмеялся ей в лицо. — А я-то думаю, почему ты не успеваешь ничего по дому делать? А ты тут «хобби» развела!
— Как же я не успеваю? — слабо возразила Елизавета. — Я ведь готовлю всё, что ты любишь, и дома чистота, и вещи наглажены, и белье накрахмалено…
Семен Арсеньевич хотел было что-то сказать, но вместо этого только хмыкнул и подошел к горшку с алыми бегониями; Елизавета замерла, в глазах отразился страх. Семен Арсеньевич протянул руку к горшку и, глядя жене в глаза и улыбаясь, схватил рукой несколько красных головок и сжал их рукой. Елизавета вскрикнула и ринулась было к мужу, но тот с силой оттолкнул ее, и она задела спиной полку, на которой стояли горшки с бегониями. Полка пошатнулась, наклонилась, и горшки один за другим начали падать на пол. Елизавета закрыла лицо руками. Семен Арсеньевич засмеялся и начал бросать на пол оставшиеся в оранжерее горшки. Горшки падали, разбивались, пол устилался глиняными осколками и землей, перемешанной с красными, белыми, розовыми цветами, чьи головки беспомощно выглядывали из-под земли.
К ночи Елизавета сделалось дурно — она слегла в постель. Через две недели скончалась. В большом доме с ухоженным садом стало пусто, тихо и пыльно.
Семен Арсеньевич сказал сыну, чтобы в доме был порядок, тот должен привести свою невесту, Викторию.
Семен Арсеньевич, Юрий Семенович и Виктория сидели вечером за столом — ужинали. Семен Арсеньевич ковырял вилкой в тарелке слипшиеся, разваренные пельмени; Виктория держала в своей тонкой руке с художественным маникюром ложку и помешивала зеленого цвета смузи; Юрий Семенович давился слипшимися, разваренными пельменями и криво улыбался своей невесте.
Семен Арсеньевич вдруг бросил вилку на стол, Виктория подняла на него возмущенный взгляд, Юрий Семенович замер с полным ртом пельменей.
— Я не могу это есть! — вскрикнул Семен Арсеньевич. — Виктория, почему ты не приготовила ужин? — спросил он невестку.
— Я была на работе, — невозмутимо ответила та и продолжила мешать ложкой свой зеленый смузи.
— Отец, — вмешался в разговор Юрий Семенович. — Викулечка ведь работает!
— Работает?! А мать твоя покойная, царство ей небесное, всё успевала!
— Отец, но мама ведь не работала никогда…
— Эх ты… — тихо проговорил Семен Арсеньевич, встал со стула и вышел на улицу.
Виктория только повела плечами и наконец выпила свой смузи.
Выйдя на улицу, Семен Арсеньевич прошел через сад, наклонился к старой вишне, там, в глиняном горшке, достал ключ от оранжереи, направился к сараю, открыл дверь, пробрался через узкий коридор, уставленный чемоданами, коробками, какими-то старыми вещами и садовым инвентарем, отодвинул занавеску, отпер ключом дверь в оранжерею и остановился на пороге: всюду на полу валялись разбитые глиняные горшки, и засохшие головки цветов печально выглядывали из-под земли. Семен Арсеньевич подошел к одному из разбитых горшков, наклонился и достал увядшую, сухую головку красной бегонии. Он бережно положил цветок на ладонь и долго смотрел на него. И вдруг чувство грусти сдавило ему грудь, ему стало тяжело дышать, глазам стало горячо, и крупная слеза скатилась по его щеке.
