Мои (часть1)

1

…когда я в первый раз похоронил маму, жизнь стала напоминать огонь, в котором как следует пошуровали кочергой. Никто не знал, в чем дело, но жар ощущали все. С того времени утекло много воды, эта вода и потушила пламя. Теперь я стою на пепелище. Здесь только запах гари. А еще угли. Я соберу их все. По одному за каждый день, проведенный вдали от тебя… (сделать паузу) Прости.

2

Моя сестра складывает лист, проводит ногтем по линии сгиба.

— Я бы убрала всю театральщину.

— В смысле?

— Если твоя жизнь станет напоминать огонь, чур, я первая с кочергой на очереди, — протягивает лист. — А пока, вычеркни.

— Тогда не получится речи, — робко замечаю я.

— Боже, да какая в жопу речь! Ты что, баллотируешься куда-то? Людям нужен живой человек, им нужен… нужен… сын.  

Молчание.

— Я просто хочу подготовиться.

— Знаю, — выдыхает она.

— Не хочу все позабыть в самый отв…

— А я не хочу быть сестрой человека, который использует похороны матери, чтобы поступить на актерское!

Она отворачивается.

Мы сидим бок о бок на обитом сукном диване, но я не могу до нее дотянуться. Я виноват, что помню ее другой. Моя сестра, которая задувала все свечки на торте разом. Моя сестра, которая придумывала смешные названия улиц, потому что скучала в поездках, которая заполняла дневник на год вперед, но всегда забывала его дома. Нет. Конечно, нет. Это моя сестра, которая румянами и пудрой пытается нарисовать бодрость духа, которая не носит каблуки, потому что ей достались мамины косточки на стопах. Моя сестра, которая скрещивает руки на животе — пальцы тянутся к ладоням, чуть что готовые срастись в кулак, готовые защищать созревшую внутри нее жизнь.

Жизнь, которой уже подобрано имя.

— Можно подумать, без бумажки ты не скажешь, что любил ее… — смотрит на меня. — Можно подумать, ты не любил ее.

Ее рука берет мою в замок, подушечки пальцев как бы невзначай скользят по ногтям. Так мама проверяла, не пора ли их подстричь.

— Прости… — больше себе, чем мне. — Оставляй все. Я согласна на все, на… на любую кочергу согласна, только, пожалуйста, не говори про похороны, эти первые похороны, что это вообще за—

— Мне важно сказать все, что я не сказ…

— Боюсь, она тебя не услышит, — усмехается.

— Не важно.

— И что же такого ты хочешь ей сказать?

Она одергивает руку, запускает пальцы в копну некогда каштановых, а теперь песочно-русых волос. Я смотрю перед собой.

— Эгоист чертов, — говорит она.  

У меня вырывается смешок.

— Я что-то смешное сказала?

— Не ожидал получить от тебя нагоняй за эгоизм.

— Почему же? — бровь вверх.

— Сама знаешь.

— Но ты все же напомни.

Пауза.

— Если бы я нарушил последнюю волю мамы — так, потому что захотелось, — то вряд ли стал бы кого-то в чем-то обвинять.

Моя сестра запрокидывает голову. Наружу вырывается смех — похож на шум, какой слышишь, переключая радиостанции.

— Мама не хотела, — продолжаю я. — Чтобы ее тело кормило червей.

Смех сходит на нет.

— Выходит, лучше кормить ее телом похоронное бюро?

— Если мама этого хотела.

— Хотела, — фыркает. — А еще она хотела заставить тебя растирать все тело календулой, потому что какой-то цыган с заправки сказал, что эта фигня лечит заикание. Как, хорошая была идея?

Я молчу.

— Давай я расскажу, как выглядели последние месяцы маминой жизни, — ее взгляд тяжелеет. — Мама лежала вот здесь, — хлопает по дивану. — Ее ноги распухли и посинели, потом совсем отказали, и больше… больше она не вставала. Каждый раз, когда я пыталась ее кормить, она плевалась, а когда жевала, все валилось наружу. Я… Я купила утку, — заглядывает под диван. — Но маме она не нравилась, поэтому каждое утро, пока я меняла простыни, мама причитала.

Круговыми движениями руки моя сестра поглаживает живот.

— А потом у нее начали гноиться глаза. Я мазала их тетрациклином, втирала перед сном, думая — не всегда, иногда… да… иногда я думала, — вот если только слегка надавить… и пока я думала, все как-то размывалось, казалось, мама улыбается. Я шла наверх и пыталась как можно быстрее уснуть. — пауза. — А ночью… Ночью мама задыхалась и размахивала руками, вроде как пыталась ухватиться за перекладину. И вот я думала… я думала, если позволить ей упасть… — закатывает глаза. — А потом я вставала и меняла простыни.

Моя сестра замолкает. Кажется, все это время мои ботинки высекали из паркета незамысловатый ритм. Кажется, адажио.

— Ты должна была позвонить…

— Я ничего никому не должна, — отмахивается.

— Я бы мог помочь, я мог приех…

— Если кто из нас и эгоист, — игнорирует меня. — Так это мама. Я хочу реветь и класть цветы туда, где захоронено ее тело, а не блядская банка с растворимым кофе. Как думаешь, я это заслужила?

Моя сестра выпрямляет руки и пытается встать с дивана.

— Помоги, — просит она.

Я подставляю плечо.

— Я прилягу. — она распрямляется. — Разбуди, когда придет замерщик. Звонок уже отключили, он будет стучать, не прозевай.

— Разве он еще не приходил?

— Мы занимались только первым этажом. Сейчас я освободила второй. Кстати, перетащила на кухню книжки, покопайся.

— Альбомы тоже?

— Что найдешь, твое.

Я киваю.

— Значит, мы его продаем?

— А ты хочешь здесь жить? — спросила она, не оборачиваясь.

— Нет.

— Вот и я о том же.

— Просто иногда я думаю, что все могло сложиться по-другому.

— Тогда подумай еще раз.

Моя сестра, хлопнув дверью, исчезает за углом.

3

Я сижу на кухне. Окно рисует картины. Бугристыми мазками по небу раскиданы тучи, за которыми попрятались звезды. Луна — отверстие, откуда сочатся белила. Кухня целиком состоит из каких-то незавершенностей. Батареи еле-еле топят. Дверь до конца не закрывается, кран до упора не закручивается. Я слышу, как одна за другой капли разбиваются о жестяное дно раковины. Рядом с газовой плитой лежит пухлый томик в багровом переплете. Закладка на середине. Ближе к столешнице, в тисненых обложках, пылятся истории моей жизни. Каждое воспоминание подписано на обороте. Я помню, как открывал фотоальбомы, запах кожи карабкался вверх по ноздрям и пускался в пляс около переносицы. Пока не хочу заглядывать внутрь.

Я зачеркиваю речь.

Кажется, главная из всех незавершенностей на кухне — это я сам. Вернувшись в дом детства, кажусь себе подмалевком — художник вроде как замахнулся на большое, но быстро разуверился в задумке. Еще вчера все было как в тумане. Сколько в доме этажей, комнат? Ведет ли на второй этаж лестница, по перилам которой я скатывался, правда ли мы с сестрой соорудили качели из покрышки? Меня не покидало ощущение, что, покажи мне фотографию любого дома в поселке, я бы, глазом не моргнув, узнал в нем тот, где провел детство.

Это все можно использовать, но я не могу понять как. Я зачеркиваю. Затем хватаю фотоальбом. На этой фотографии я нацепил отцовскую фуражку, на этой сестра показывает первый коренной зуб.

А на этой только я и мой друг.

4

В тот день мама вернулась с пакетами, ведя за руку мою сестру, которая уже довольно резво ходила.  

— Котик! — крикнула она. — Ты дома?

Я пересек кухню. Мама сняла пальто и шарф, присела на корточки и сжала мое лицо — крепко-крепко, — потом растормошила волосы (подобие челки, уши закрыты) и расцеловала.

— Как ты, котик?

— Хо-орошо.

— В школе все нормально?

— Ага.

Она посмотрелась в небольшое зеркало у входа, поправила прическу и смахнула что-то с плеч.

— Занеси сумки, — попросила она.

На крыльце меня ждали пакеты с едой и чистым бельем. Как раз когда я заканчивал с сумками, раздался мамин вопль. На самом деле я никогда не врал, но в тот раз дела обстояли иначе, ведь я толком не мог объяснить, как в доме появилась собака. Мама стояла посреди кухни, переводила взгляд с меня на собаку, с собаки на меня. Я разволновался, наверняка раскраснелся, топтался на месте, мямлил какую-то бессвязицу. Мама подошла ближе, взяла мои руки в свои.

— Просто расскажи, откуда собака? — сказала она спокойно.

— Нашел ее.

— Где же ты её нашёл?

— На до-ороге, о-около школы.

— Вот как?

Мама села на край кресла, погладила собаку — язык мокрой тряпкой, глаза навыкат, прерывисто дышит, — та заурчала.

— Боже ж ты мой!

Мама подняла салфетку, которая прикрывала бок собаки.

— Это что, ножом что ли?! — вскрикнула она.

— Да.

— Ты нашел ее раненной?!

— Да.

— На нее что… на нее нападали?

— Наверное.

— Господи, — мама вскочила. — Я надеюсь, ты не вмешивался? С тобой все нормально, тебя… тебя не задели?!

— Когда я п-пришёл, о-она уже была такая.

— Как же ты дотащил ее до дома?

— Мне п-помогли.

Мама вернула салфетку на бок, слегка придавила.

— Ошейника не было? — спросила она, не сводя глаз с тряпки.

— Не было.

Она погладила собаку, почесала за ухом.

— И откуда ты у нас такой красавец взялся, а?

Собака ничего не ответила.

— Ладно, — мама хлопнула в ладоши. — Давай съездим к ветеринару, мало ли, какая бяка в шерсти. — она провела рукой по загривку. — Не дай бог, грязь попала, тогда врач все продезинфицирует.

— Ага.

— Только нужно выезжать прямо сейчас.

— Хорошо.

— Позови сестру.

— Зачем?

— Не оставим же мы ее одну, котик!

Я было собирался сходить за сестрой, но та уже стояла в проеме. Хлопнула дверь автомобиля. Мы разместились сзади, составив компанию жестяным канистрам и картонкам, заменявшим коврики. Собака легла у меня в ногах, сестра — на коленках. Она гладила собаку по носу. Оставив позади вереницу ухабов, мы выехали из поселка.

Собака оказалась полностью здорова — никаких блох, крепкие зубы. Помню, как доктор подошел ко мне в конце приема.

— Уже придумал имя? — спросил он.

Я хотел ответить, но только развел руками.

5

Ну а что потом? Мой друг прекрасно себя чувствовал. Мама регулярно промывала его раны, выгуливала, она даже купила несколько пачек витаминного корма, который хранился в коморке под лестницей. Там, где мама орудовала перекисью, появилась опрелость, походившая на озеро в хвойной гуще. Кажется, она так и не заросла.

Когда я грустил, мой друг грустил вместе со мной. Когда я падал на кровать после тяжелого дня в школе, мой друг меня не донимал, зарывался в одеяло и лежал рядом. На заднем дворе сестра расставляла коробки из-под пирогов, а он через них прыгал, гоняясь за тряпичным мячиком, который то и дело вылетал за забор. Мой друг не мог говорить со мной, а я не мог говорить с ним, но все всё понимали.  

Такая вот семья. Такой вот семьей мы как-то раз, месяцы спустя, пришли в гости к соседям по участку. Ужин был вкусным, но скучным. Взрослые, как водится, болтали на одним им интересные темы.

— А почему бы вам не запустить змея?

Предложил один из соседей, отец семейства.

— Покажешь, что да как? — он обращался к своему сыну.

— Уже стемнело… — обеспокоилась моя мама.

— Так они ж на лужайке! — он ткнул пальцем в окно. — Как на ладони, никуда не денутся! Разве что ветром сдует, хах!

Его жена положила руку моей маме на плечо.  

— Время-то детское, правда же?

— Может и так, но—

— Пусть детки поиграют?

Мама вздохнула.

— Конечно… — на выдохе. — Иди, котик. Будь аккуратней.

Продолжение следует…