Всё началось с того, что меня стали принимать за своего.
Где бы я ни был.
Почему-то вспомнились мои студенческие и просто девяностые: заигрывания на местном диалекте охлажденных прибалтийских барышень в Паланге, летние братания с татарами в Форосе, нестройные языковые объяснения с поляками, кокетство панянок Западной Украины, «подскажите, как пройти» в Питере и настойчивые «Предъявите паспорт» от КАЖДОГО милиционера Москвы.
Я вдруг поверил в идею космополитизма и остановился на еврействе.
Ну, т е моё вхождение в еврейство было осмысленным, старательным и неспешным.
Я достал кипу и перечитал все еврейские анекдоты, с удовольствием ленился по субботам, попробовал настоящую мацу, нажимал на курочку и на день рождение даже получил в подарок настоящее кошерное пиво.
Знакомство с Торой получилось крайне поверхностным.
Но я не унывал.
Завёл товарищей из правильного окружения, выучил несколько главных еврейских праздников, запомнил «лехаим» и «мишпуха», освоил пару движений «Хава Нагилы» и стал бережней относиться к маме.
Кстати, с мамой у меня состоялся серьезный разговор о моей настоящей национальной принадлежности.
Мама, загибая пальцы, старательно перечислила все национальности своей кубанской станицы, но евреев там не было.
После этого очертания земли обетованной для меня стали чуть размытей, зато желания и надежда загорелись с новой силой.
Я записался на курсы иврита.
Уже в конце первого занятия я осознал, что переезд на землю обетованную, впрочем, как и сам иврит, мне не грозят, поэтому придя домой, выдохнул с облегчением.
А переспав с ним, добросовестно посетил ещё несколько занятий уже для более внимательного изучения молоденьких еврейских барышень.
Мне иногда кажется, что «курсы искусства пикапа» зародились как раз после каких-нибудь курсов иврита, гжельской росписи или актерского мастерства.
— Не поверите, — сказал я после занятий, провожая «сокурсницу».
— Собрал все документы и даже вещи. Мысленно уже там. Остался только язык.
Барышня Лиза восхищённо смотрела в глаза и мысленно провожала со мной закат на берегу Средиземного моря где-то в районе Хайфы.
В гостях у Лизы я попробовал фирменный семейный фаршмак и запеченного карпа с «апельсиново-анисовыми нотками», а чуть позже даже был представлен родителям.
Папа старательно выдерживал благосклонность и равнодушие к гостю, постоянно одергивая маму от лишних расспросов.
— Ты очень понравился родителям! — Сказала Лиза на следующий день и вручила «привет» от мамы в виде контрамарок на премьерный спектакль.
Партер кишел гипюром, ангоровыми кофтами, килограммами серебра, шиньонами и тяжелым шлейфом шоколадных конфет с парфюмом двадцатилетней давности.
Давали незатейливую пьесу из фондов XIX века. Сорокалетняя и заслуженная актриса, разрумяненная от софитов и корсета, играла семнадцатилетнюю гимназистку, а молодой актер – удрученного жизнью франта «не в силах боле сдерживая страсть» к юной особе.
В середине спектакля, когда юная гимназистка тяжело порхала от счастья, я остро почувствовал тепло затылочной костью и резко обернулся назад.
Добрая половина партера откровенно сверлила меня взглядами.
Оказывается, премьеру совместили со смотринами «молодого человека нашей Лизы».
В тот же вечер Лиза передала маме мои слова восхищения и благодарности.
После второго карпа у меня с папой состоялся уже доверительный разговор. После пустячных «о погоде и природе» перешли к «жизни в целом» и «самочувствию в частности».
Папа доверительно признался, что «проклятый мениск подорвал не только здоровье, а и уверенность в завтрашнем дне».
Пока я прокручивал эту фразу прямолинейно и под углом, папа продолжал вздыхать о политике, «как раньше было» и о том, что «пора бы Лизоньке подарить нам внуков».
Я еще сочувствовал мениску и это «пора бы» окончательно накрыло меня только дома.
Всю ночь снились «наши в партере», запеченный карп и шустрая мама, раздающая контрамарки со словами «пора-пора». А я, почему-то прятался за пышными телесами юной гимназистки, выкрикивая фальцетом:
— Ах, что вы, папенька! Оставьте! Я ведь только к карпу и прикасался!
Утро навалилось всей тяжестью очевидности!
К такому аллюру семейного счастья я был откровенно не готов.
Объяснения были сдержанными, а прощальный карп великолепен.
Тернистый путь в еврейство продолжался.
Иллюстрация Владимир Любаров. Рыба Фиш. 2001 год
