Сок

Молодость и красота женщины способны воскресить и осчастливить даже самого безнадёжного мертвеца. Так что же нужно человеку, кроме слов, слёз и собственного мира, пусть и придуманного? Пять минут счастья длиною в жизнь начнутся с созерцания красоты, со взгляда на небо и желания впустить это небо в себя… 

Одна удивительная кудесница порхала пташкой над бескрайним полем жизни. Презирала нормальность и грезила повсеместно насадить «amore без стопов», не жалея своей крепкой плоти и хрупкой души. Щедро и глупо орошая мир своим нетленным светом, не ведая, что это лишь ускоряет её внутреннее дряхление. Парила на крыльях беспечности и плясала на костях благоразумия.

Лю — брюнетка, чуть больше двадцати, с глазами-блюдцами и приветливой стервозностью. Ходила по тонкому льду, заглядывала в бездну и вела образ жизни отчаянный и двуликий. Днём она прилежная студентка, ночью ненасытная нимфоманка. Обитала у чёрта на куличках, рядом с Яузой и обломками несбывшихся мечт. Квартирка у неё была скромная, но с порога бьющая в голову ароматом старины глубокой и разврата недавнего. Лю всегда казалась странной и таинственной, а может, и была такой. Мало думала, но часто размышляла. О том, что справедливость — это великий миф и что смерть вовсе не такая страшная, а какая-то даже сказочная, но что она придёт и будет не до смеха и будет только страх и пустота… А может, будет и другая жизнь, не то, чтобы вечная, а менее сложная, более понятная и беспечная? Она искренне любила животных и, как могла, отстаивала права женщин, часто забывая о дне рождения собственной матери. Вообще-то родители мечтали о том, что дочь будет единственным светлым пятном в постсоветском раю, в который все попали в декабре 1991-го. Люди они были искренне верующие. Всегда брали маленькую дочку с собой в сельскую ветхую церквушку на все воскресные и праздничные службы. Дали ей, как им казалось, благозвучное имя Людмила, образование в местной школе на улице Горького, где учиться было несладко, и насыпали крошек чёрствой любви. По мысли «творцов» этой жгучей двойственной натуры, они сделали всё, что было в их силах, дальше жизнь внесёт свои коррективы, этот сельский алмаз получит достойную огранку, врождённая пытливость и живой ум при не самой ординарной внешности помогут стать человеком, ведь это звучит гордо!

Лю — так её звали все без исключения, от псевдоподруг, мужчин, соседок до преподавателей и случайных знакомых. Примечательно, что её «сварливые старики», как она порой брезгливо, но незлобно их вспоминала, понятия не имели, что Людмила похоронена в деревне, а резвая, дерзкая, грешная Лю вот уже несколько лет отдаёт себя без остатка учёбе и похоти. Ничего другого в её жизни не существовало. Ах, был ещё друг, правда, скорее бесполый соратник, единомышленник, твёрдое плечо в бронебойной скорлупе. Его странное, редкое имя Велиар, стараниями окружающих сократилось до простого и удобного Вел. Он был художником в самом полном смысле этого слова. Невысокий, худой, чрезмерно живой, а иногда и чрезмерно пассивный парень. Была в нём определённо неистовая жажда всё успеть, необъяснимая торопливость и неприятное высокомерие. Про таких людей говорят «неугомонный живчик», но только до того момента, пока он не захандрит. А хандрил он часто, и мысли такие его посещали, что взять вдруг и повеситься, казалась самой безобидной. Он частенько бывал понурый, унылый и подавленный. От этого становился замкнутым и нелюдимым, часто молчащим или мычащим что-то бессвязное, образно говоря, «до конца застёгивал молнию на костюме человека-невидимки».  

Лю легко и непринуждённо шагала по небольшой склизкой улочке. Она была словно прелестная нимфа в кремовом спортивном костюме, чёрной короткой кожаной куртке и кроссовках цвета афроамериканских зубов. На плече она носила небольшую тёмно-пурпурную сумку Hermes, подходившую, по мнению Лю, ко всему. Минимальный макияж, изящный пучок за тридцать секунд и серьги с перевёрнутыми крестиками, бесконечно болтающимися туда-сюда, как сошедшие с ума маленькие маятники. Дар выглядеть обычно и почти без изюминки, но так, чтоб при виде тебя сглатывали слюну и мужчины и женщины, Лю явно упал с неба. Её широко раскрытые иссиня-туманные глаза съедали лужи, бордюры, морщинистый асфальт. Погода была под стать её настроению — неизвестно чего ждать! То ли проливной дождь затопит, то ли палящее солнце сожжёт эти вещие вопросы, которые крутись заевшей пластинкой в её «говорящей голове». Она на многие знала ответы, и, как ей казалось, все они были на поверхности, но это не мешало ей пускаться в нескончаемые рассуждения о смысле жизни, счастье и женском предназначении. Больше всего её мучил вопрос о том, почему счастье, как она его понимала, такое скоротечное, зачем периоды невыносимой тоски сменяются этими блаженными минутами порой даже часами наслаждений?! Дегустируя всевозможные «вещества», Лю точно определила, что её бабочки оживают только при виде нового мужчины. Невыносимо приторное и ядовито-жгучее желание обладать им во что бы то ни стало, накрывало хлеще лавины и было ни с чем не сравнимо. Её не интересовал ни статус, ни семейное положение, ни тем более внешность. Был внутренний голос, который скоблил нутро, превращая его в кровавое пюре. Он чётко определял, кого Лю хочет и гнусавя одно и то же: возьми его, возьми его, возьми его, буквально сводил с ума, раскалял сознание, делал её одержимой. Как итог она всегда добивалась своего. Но этого ли она хотела? Или главное было любым способом заткнуть этот голос, отделаться от него? Лю никогда не испытывала омерзения, ни до, ни после содеянного, это её и настораживало и пугало. Следующий вопрос, как новый куплет в песне на пластинке, которая вращалась и вращалась в голове этой чрезвычайно милой грешницы. Зачем женщине рожать, кто придумал это «главное предназначение»? Она как ни старалась, никак не могла понять, почему это главное в жизни женщины? И невольно испытывала негодование с привкусом отвращения при одной только мысли о родах.

— Лю! Лю, стой, подожди, подруга, не узнала!?

Через дорогу к ней бежал взъерошенный ветром парень, сухопарый очкарик, на вид ему было не больше двадцати.

— Ну, привет, Рэджи. Я забыла, мы с тобой спали или нет?

Лю ехидно улыбалась, глядя на чуть смущённого Рэджи, (его nickname давно стал именем), который слыл умным девственником.

— Я бы, конечно, хотел, да что там, просто мечтал бы об этом! Но всегда есть это проклятое «но!! Ты знать не знаешь автора «Госпожи Бовари», а я не зачитываюсь твоим Роберто Боланьо, мы явно не созданы друг для друга. — Рэджи расплылся в улыбке и слегка порозовел.

— Ладно, Рэджи, что ты хотел? Видишь: я такая нарядная сегодня и спешу, ко всему прочему…

Лю не спешила, просто избегала разговоров с умными, как ей казалось людьми, хотя сама была далеко не дура.

— Я всегда очень… — он запнулся и сглотнул, но постарался исправить ситуацию. — Очень рад тебя видеть! Выглядишь умопомрачительно. Твой аромат с нотками похоти просто с ног сшибает! Это не может не восхищать! А если серьёзно, я недавно встретил Вела. Наш художник очень сокрушался, что ты совсем о нём забыла, а у него как раз миллион разных противоречащих друг другу идей о том, в чём наше предназначение. Ещё Вел написал новую картину, или как он сам говорит: «создал что-то маргинально-гениальное» и мечтает услышать твоё мнение.

— Мечтать — это замечательно… Но ты же знаешь, что у меня времени нет совсем! Сплошной грех. Я в порочном кругу бесконечного сношения с учёбой, деканом и Боланьо. Ты меня поймал в тот самый момент, когда мне дали передохнуть и я как раз вырвалась к ненаглядному Велу, чтоб он без моей, заметь, филантропической опеки не испустил дух. И почему, когда я вижу тебя Рэджи и твою образованную физиономию, мне прям на старославянский хочется перейти? И я непроизвольно начинаю подбирать слова…

Рэджи стоял покорённый и смущённый. Думал, если бы Лю не была такой развратницей, он бы на ней женился: более удивительных и притягательных женщин за свои двадцать лет он не видел.

— Я подумала, пойдём, выпьем что-нибудь обжигающее. У меня в голове рой неразрешённых вопросов, без тебя точно свихнусь и продрогну на ветру ко всем моим бедам в придачу.

Лю говорила легко и нежно, чуть вкрадчиво, как хозяйка с домашним котом, который поймал мышь и заслужил толику приятностей.

— Ну, не молчи, идём?

— С тобой хоть на край света, если у него вообще есть край… — ответил Рэджи задумчиво.

Они шли, и порывистый ветер ласкал их молодые, бодрые лица. Заставлял ронять быстрые слёзы их горящие, полные жизни глаза и холодил кипящие мозги. Тучи тихо плыли, покачиваясь, как грузные пьянчужки. Мир всё ещё в состоянии был наградить молодость и дать ей возможность завоевать себя. Вдалеке послышался громкий старческий шепелявый голос: Свобода — это рабство! Свобода — это рабство! По мере приближения к бару «Обломки империи» Лю и Реджи, немало удивлённые, всё громче и громче слышали эти надрывные выкрики, и вот, подойдя вплотную ко входу, пред их вытаращенными глазами предстала следующая картина. На бордюре, левой ягодицей в золотой луже, поджав ноги под себя, сидела совершенно блаженная бабка. Она яростно размахивала какой-то застиранной тряпкой, похожей на бывшую детскую пелёнку, прибитую к палке от вантуза. Битый час вопила изо всех своих совковых сил. Её проржавевший голос выскребал опилки гуманности из душ всех его слышавших. Беззубый, почерневший рот устало аплодировал бесцветными губами, бессвязно поливая всех и вся. Особенно доставалось молодым, шныряющим мимо людям, которым и так всё опостылело из-за непонимания, что делать и куда бежать. Весь смысл слов бабки свёлся к одной фразе, которую она повторяла, словно от этого зависела судьба всей планеты. Свобода — это рабство! Рэджи не спеша подошёл и, глядя в счастливые глаза орущей женщине, спросил:

— Бабуль, чем вам помочь? — он торопливо стал шарить по карманам в поисках денег.

Старушка, слабо понимая, что от неё хотят, быстрым движением мозолистой руки достала носовой платок, цвета птичьего помёта, а по возрасту ровесника конституции, утёрла им слезящиеся, почти потухшие глаза и прогремела:

— Радио Свобода — это рабство! Американцы заставляют нас пресмыкаться! От этого нестабильность, беспорядок, упадок! Нелюдь Гейтс и его чёртовы чипы и этот их главный дряхлый «голубок» хотят нас уничтожить!

Лю подошла к Рэджи и широко улыбнулась. Она ясно понимала, что помочь бабушке могут только в «санаторий» на Столбовой. Но всех он не вместит. Всех, кто ежедневно парится в бане абсурда, где хлещет теле-веник и льёт на раскалённые, безголосые камни нищеты и безграмотности свою смердящую ложь. Оставив «мёртвых погребать своих мертвецов», Лю с Рэджи наконец зашли в кабак.

Она часто иронизировала, говоря, что полное название должно было звучать как «Обломки империи зла» и что хозяин тут наверняка Горбачёв , как главный обломок. Внутри их окутал запах жжёных судеб, жареных стейков, пролитого пива и неслышимых феромонов вертихвосток у стойки. Это заведение всем своим видом просто кричало: пришёл как человек, непременно уползёшь как свинья! В самом центре небольшого зала, напротив мутного, как плохой самогон окна, сидел слегка захмелевший Вел и наблюдал, как в бокале лопаются пивные пузырьки. Подняв голову, видимо, устав наблюдать за их нескончаемыми смертями, он увидел слегка растерянную Лю, которая не могла понять, что снова заставило её переступить порог этого хлева, и искала место, куда бы им присесть. Вел вскочил, замахал обеими руками и вдохновенно крикнул:

— Спасительница! Я здесь! Сюда! Сюда!

Увидев покрасневшего и сияющего Вела, Лю схватила Рэджи за рукав и потащила на зов и махи этого странного живописца. Вел по-джентельменски отодвинул оба стула для друзей и, указывая на них, произнёс:

— Присаживайтесь, располагайтесь. Как же я несказанно рад вас видеть, не ожидал, что ты будешь топтать эти несчастные улицы в компании молодого Лейбница.

Лю натянуто улыбнулась и тут же опустила глаза. Непроизвольно нырнула в свой мир, отключив все органы чувств. Рэджи улыбнулся искренне и очень по-детски. Он всегда был насторожен и учтив в присутствии Вела, в каком-то роде почитал его за наставника, старшего товарища и человека уникального. Он видел в нём философа, циника, свободолюбца с широкой, но тёмной душой.

— Вел, ты знаешь, мы так редко видимся с Лю, что мне невероятно льстит её присутствие рядом, поддержи моё желание и впредь быть её спутником, она же иногда прислушивается к тебе.

Лю была вся в своих мыслях и очень хотела выпить. Увидев официанта, парня лет тридцати, блестящего, холёного и гладко выбритого, с тёмными волосами, тонкими губами и стрижкой – «undercut вездесущий». От него пахло надменностью, которою приобретают в больших городах на маленьких должностях. Много позёрства на лице, воска на волосах и много напускного подобострастия в глазах. Она с вызовом крикнула в его сторону:

— Можно вас?

Официант подбежал, так скверно ухмыляясь, что Лю непременно плюнула бы ему в рожу, будь она хоть немного пьяна.

— Добрый день, слушаю вас?

— Литр ледяной водки и два литра прохладного томатного сока.

— Это всё?

— Ещё счастья заверните, хотя нет, счастье я уже заказала… Это всё!

Вел широко улыбнулся, обнажив почерневшие зубы. Рэджи прямо-таки испугался и сказал:

— Лю, ты же прекрасно знаешь,что я не употребля…

— Рэджи, прошу, я вздёрнусь иначе, не хочешь не пей, просто смотри, как я медленно становлюсь похожей на окружающих, убивая себя, вернее свою способность мыслить!

Лю была немного удручена и настроена философски. Пристально смотря в серо-зелёные глаза Вела, она спросила:

— Вел, скажи, женщинам обязательно рожать?

Он молчал и ехидно скалился, готовясь плескать ядом из брандспойта. Но начал спокойно и прямо-таки с нежностью:

— Во-первых, дорогой Рэджи, прости, что оставил без внимания твою реплику. Лучшего человека рядом с Лю, чем ты и представить сложно. И вообще, берегите друг друга…

Последние слова он произнёс медленно и задумчиво, как бы говоря их всем и никому одновременно. Сделав паузу на несколько секунд, он воодушевлённо продолжил:

— Я так понимаю, сегодня будет вечер в стиле «снова пьют здесь, дерутся и плачут…»?

В этот самый момент на столе появилась водка в огромном запотевшем графине, густой прохладный томатный сок, а также лафитники и высокие стаканы. Официант сопроводил свой безмолвный уход взглядом жалости и презрения, подумав, что «очередные люди совсем скоро станут животными».

Почему-то именно непьющий Рэджи схватил графин и быстро всем разлил. И ничего не предвещало беды, хотя по ощущению, витавшему в воздухе, она непременно должна была случиться и случилась! Вел вдруг вскипел. Он стал чаще дышать и своим высоким, чуть севшим голосом, постоянно смахивая прядь густых, светлых волос, падающую на блестящие глаза, провозгласил:

— Страдать, страдать и страдать… Ну, сколько можно уже? Всё, хватит! Целое столетие утопили в крови, оно давно там захлебнулось и больше не всплывёт… Это не нормально, ни один человек не создан для беспрерывных мучений и издевательств над собой. Все же рождены, чтобы не наблюдать часов… Фу! Какое, однако, глупое и пустое это слово «счастье»! Но все ищут его повсеместно и беспрерывно, алчут и жаждут. Это пресловутое счастье непременно постигнет каждого, непременно! Слышите? Стоит лишь чуть больше знать, чуть больше видеть и чуть больше верить… Ну и любить, конечно же. Куда же без любви?

Он впал в состоянии экзальтации, было ощущение, что Вел говорит самые главные слова в своей жизни, но его слушают, как маму, читающую нотацию, причём уже раз в десятый. Он злился, слюни летели, покрасневшие глаза слезились, мурашки бегали. Потный и взбешённый, он продолжал: 

— Это сумасшествие, если наоборот. Если искать боль, унижения, поношения, ждать, что тебя назовут мясом, дерьмом, ты никто, живи с этим! Если даже и не искать, а безропотно кивать, соглашаясь, рано или поздно эта гидра поглотит тебя с головой, с костями перемелет и ровным счётом ничего не останется. Кто это говорит? Кто унижает и уничтожает тебя, и ты подобно извращенцу благодаришь и благоговеешь? Не тот ли, кого ты сам выбрал своим пастырем, своим поводырём, или не выбирал, это не важно?! Намного важней, что это слова и дела человека, ни в чём тебе не уступающего, из плоти и крови, равного среди равных. Конечно же, не напрямую, опосредованно, соврёт, что заботится о твоём благе, за него скажут дела… Уже давно говорят и калечат. Уже давно на деле ощутили всю правду сладких речей о благе и заботе о светлом будущем, о благосостоянии и т.д. Кричат обо всём об этом из китайско-корейских квадратов Малевича, каждый день работающих в каждом доме! Заговорили законы, а они все сплошь для человека! Всё вообще делается только для человека! Только человек нынче из-под плинтуса не виден стал. Кто же в этом виноват? Разве виноват поводырь, что ты слеп? А ты не только слеп, но и придурок в добавок. Так вот и нечего на зеркало пенять. Радуйся, что тебя вообще ведут, других давно бросили, и они подохли в собственных экскрементах. Я вот сижу и жду Второго Пришествия со дня на день. Это и будет подтверждением моих слов, что настал апогей хаоса, безверия, жестокости и полного безразличия к окружающим. Я был уверен, что хуже уже не будет, хуже некуда! Какой же я идиот! Как же я ошибался! Вот уж во истину «незнание – сила»! Миллионы людей думали и чувствовали то же, что и я сейчас, и говорили похожие вещи. Находясь в самых сложных жизненных ситуациях и обстоятельствах, но оставаясь несломленными! Но не целый народ и не целый век! Хотя это лишь моё скромное мнение. Мнение художника и человека, так рано потерявшего здравомыслие и мажущим чёрным всё: и белое, и серое, и, вообще, всё! Да, и как я могу говорить о народе, что я, вообще, о нём знаю? Я лишь его ничтожная часть, соринка, попавшая в глазницу XXI века!

Потный Вел резко остановился и залпом выпил. Ошалевшие от удивления и истеричной исповеди друга Рэджи с Лю переглянулись и последовали его примеру. Синхронный стук ножек пустых лафитников о стол пробудил желание выпить срочно ещё по одной и ещё по одной, что тут же было исполнено. Лю растерянно повторила свой вопрос.

— Так рожать нужно женщинам, или нет, Вел, ты не ответил?

Вел был в ударе. Каждое слово ронял обухом по головам слушавших:

— Да, должны. Но не уродов, мечтающих поработить всех вокруг, а последние лет сто одни только такие и рождаются. И вот я уже и сомневаюсь, стоит ли рожать вам, женщинам… Детей сделают рабами… вернее подобными себе, а они рабы страстей, как и мы, но мы хотя бы это понимаем. Гнилой пафос, гниль и меня подъедает, что поделать, я продукт тотального безверия, плещу миазмами. Удручает, лишь, что выхода нет. Оказывается, такое бывает. Пуля в лоб — это не выход!

Рэджи охмелел и подпал под общее состояние, которое можно обозвать как свет померк, но ещё не погас. Однако оптимизм его был живее всех живых ввиду наивности и неопытности. Он, весь пунцовый, резко встал и хотел было парировать, но вымолвил лишь:

— Господа, я хотел… Давайте, пожалуйста, ещё выпьем! Если никто не против, я с радостью всем налью!

Все одобрительно закивали. Он мгновенно разлил беленькую по стопкам, и все молча залпом выпили. Рэджи всё это время продолжал стоять и вдруг, как озарённый, начал свою речь:

— Прости меня, я несмелый и нетрезвый, но скажу может, то, что и не говорил никогда, но думал об этом часто, может даже слишком часто… Вел, ты рассуждаешь как старый брюзга, почти как маразматик. Если это уже всё было, ты сам говорил, что миллионы уже так думали, как ты нам тут вещаешь! То не наплевать ли нам на эти мнения и не начать ли уже наконец презирать всё эту пыль веков? Не главное ли предназначения человека в том, чтоб быть в состоянии бесконечного блаженства, кайфа, как сейчас любят говорить? Я вот хочу влюбиться. Да так, чтоб по-настоящему, искренне, всей душой, и телом, и разумом. Так чтоб и не жить для себя вовсе, а чтоб вся моя жизнь во власти этой любви была. В этом вижу смысл и то, зачем живу. Если смог человек кого-то другого полюбить, пусть хоть на йоту больше себя, так и не зря жил, как по мне. А все эти твои Вел, грязненькие полулиберальные сентенции, приправленные отсутствием смысла жизни, такую тоску нагоняют, что хоть в петлю. Или, как ты говоришь, пуля в лоб не выход, из твоих слов следует, что это самый выход и есть, ведь…

Лю как будто проснулась. Сидела и неспешно прокручивала в голове слова друзей. На миг ощутила себя в вертограде, хмыкнула, понимая всю тщетность этих разговоров. Поняла, что самое время выжать душу и ей. Она походила на Афродиту с повадками фурии, резко оборвав Рэджи, сказала:

— А я знаю наверняка, как нам всем переродиться, обрести новые смыслы, всё на самом деле проще пареной репы, поверьте! Рэджи, милый, не спи, замёрзнешь! Разливай ещё, и пьём залпом! Ну, не вешайте нос, у меня, и правда, завалялся один бессмертный рецепт! Сок томатный есть ещё?

Вдруг она вспомнила, что в сумочке валяется тест, сделанный с утра, это был уже второй, первый оказался положительный, результат второго она не знала, отвлеклась и машинально бросила его в сумку, зачем? Да кто его знает. Она всему этому не придавала особого значения, но внутрь пробрался холодок, который, блуждая, не давал расслабиться. Результат второго теста, если он будет положительный, должен был укрепить её в желании сделать аборт. Или, может, она совсем «здорова»? За секунду Лю ответила на все вопросы сразу. Кто отец — неважно! Как так вышло — неважно вовсе (Лю всегда тщательно предохранялась)! Озарение, вспышка горнего света, просто чудо, что-то произошло. Лю решилась. В эту минуту, в занюханном баре, явно пьяная, она сказала себе: этот ребёнок будет жить! И она сделает всё, перевернёт этот чёртов мир, чтоб он был счастлив!

Рэджи заплетающимся языком сказал:

— Конечно, ещё есть эта томатная бурда. Хотя… мы всё почти выпили, позвольте я закажу ещё, всю стипендию здесь оставлю и всю гордость, может, хоть уйду с надеждой…

Он вопросительно посмотрел на уже очень близких ему людей.

— Дорогой Рэджи, делай, что тебе заблагорассудится, только помоги мне убить душу и не убить завтра тело! Я ведь правда хотел грядущим днём покончить с этой «пустой и глупой шуткой»… — слезливо и туманно, будто в пустоту бросил реплику Вел.

Они решили повторить заказ. Снова и снова друзья пили и презирали нормальность. В этот момент каждый из них был особенным, великим, непохожим на серых обывателей, каждый заключал в себе целый мир, который рвался наружу, и не было, и нет силы, способной сдержать молодость, обуздать её. Они всё больше становились задумчивыми и раздражёнными. Всё больше погружались на самое дно. Приближаясь к состоянию, когда вот-вот просочится грязь, которая так тщательно скрывается за натянутыми на лица масками благоразумия и порядочности. Все уже и забыли о словах Лю о рецепте перерождения. Уже «вечер чёрные брови насупил», вокруг стало совсем скверно и шумно. За окном одинокий, хорошо одетый старик топтал ногами пустые алюминиевые банки, аккуратно складывая их в однотонную тканевую сумку.

В каком-то бреду, Лю решилась дать всем напиться соком новой жизни, через который и должно было по её мысли свершиться то великое начало конца всего старого и рассвет все нового! Крах империи несправедливости и неверия, рождение новых людей, через вытравления из себя червя, не верила она словам отца, часто повторяющего «Аз же есмь червь, а не человек…».

Лю мгновенно открыла сумку, отыскала в ней тест, увидела две полоски, схватила со стола кувшин с остатками томатного сока и убрала под стол. Держа кувшин правой рукой, левой она стянула с себя хлопковые штаны и слипы от Lise Charmel и начала наполнять его соком новой жизни. Когда кувшин был почти полон, Лю резко достала его из-под стола, встала и начала разливать бурую благость в высокие стаканы. Вел с Реджи удивлённо уставились сначала на свою подругу, а потом на полные стаканы. Их алые с поволокой глаза и влажные, перекошенные лица отдавали чем-то звериным. Лю хрипло крикнула:

— Будьте же вы, наконец, людьми! Берите стаканы и слушайте! Уши же есть у вас, так слушайте!

Её напор, нервозность, дикий жар, которым она пылала, не терпели возражений. С очами, полными дьявольского блеска и огня, держась одной рукой за столешницу, она уверенно провозгласила:

— Я дарую вам счастье и новую жизнь! Пейте, как в последний раз! Распните свои души на алтаре любви ко всему живому! Мы жили, не ведая цели, имея лишь страсти и недовольства, прикрывая ошибки любознательностью! Высшая цель и высшее благо — любить всякую тварь, кроме той мёртвой улитки, что живёт в каждом из нас и заставляет любить себя больше других! Пейте за начало новой вечной жизни!

Все молча выпили. В это дивное мгновение Реджи ощутил прилив самой чистой и безгрешной любви, Вел обрёл смысл жизни и веру в светлое будущее, Лю стала самой счастливой матерью на свете, её чудный малыш походил на Купидона. Они сидели, погружённые в негу бесконечного блаженства. Их лики светились счастьем, их души были чище слёз, их тела были лёгкими, как пух, но их глаза были закрыты навсегда.