Платье для Зины

— Пианино – это очень хорошо, это красиво! – первое, что произнес дядя Жора в момент нашего знакомства. Грузчики сделали остановку на втором этаже, я стояла тут же, контролируя процесс перевозки, дядя Жора спускался вниз.

— Значит вы наши новые соседи? – спросил и, не дожидаясь ответа, протянул руку, — Георгий Степанович. Мы с Зиной живем прямо над вами. Добро пожаловать.

Дядя Жора был в элегантном плаще и шляпе. Спину держал ровно, шел легко. Щеголь, подумала я и сделала максимально серьезное лицо. Работа грузчиков оплачивалась по часам, они никуда не торопились, курили через каждые пять минут, были медлительны, веселы и пытались вступить в разговор с каждым встречным.

Мне было двадцать и это было наше первое с мужем собственное жилье. Чувство свободы и счастья распирало и рвалось наружу, хотелось танцевать и есть мороженое, но нужно было выглядеть взрослой.

Вещи встали на свои места, время потекло по утоптанной колее. Маленькие радости, большие надежды, борщи, пеленки, березы за окном. Муж много работал, редко был дома, я разрывалась между редакциями, по очереди лечила вечно простуженных детей. Любоваться закатами и рассветами – ради этого и была куплена квартира, одно окно показывало закат, другое – рассвет, не было сил, пианино стояло в углу как наказанное за неоправдавшиеся надежды. Нет, брак — это не свобода и счастье, это клетка и каторга, так думала я долгими вечерами, пока муж бился за наше благосостояние.  

— Ребятушки, что-то совсем от вас музыки не слышно, — сказал однажды утром на площадке дядя Жора. — Зина приглашает вас вечерком на чай. Забегайте!

Мы с мужем переглянулись, пожали плечами. Странный этот дядя Жора, да и Зина такая же. Будто играют в прошлый век. Седые, сморщенные, а строят из себя молодых. Разговаривают как инопланетяне, ходят под руку. А эти странные наряды? Ну вот кто сейчас носит гипюровые перчатки? Куда Зина в них идет? За пенсией? На базар? Господи, что там у них в головах?

Вечером муж сообщил о длительной командировке. Сын снова начал кашлять. Пока я дописывала какой-то очередной материал, на кухне сгорел ужин. Хотелось плакать.

— Дядя Жора, а я к вам на чай! – Сама не знаю, как так получилось, вышла за хлебом, а купила торт и оказалась в гостях у странных соседей.

— Проходите, деточка! – отозвалась из глубины квартиры Зина и бросилась ко мне с объятиями. От нее пахло пудрой, корицей, покоем. Я прижалась к чужой женщине и почувствовала какую-то детскую радость.

— Устали? – шепотом спросила она и я чуть не разрыдалась.

— Надо, чтобы в доме звучала музыка, — сказал дядя Жора и достал виниловую пластинку. Такие были в доме у моих бабушки и дедушки. Магнитола на длинных ножках скрипнула, иголка уколола палец невидимому исполнителю, и он запел высоким, обиженным голосом.

Чай со смородиновым листом, варенье в хрустальной розетке, в кувшине полевые цветы. Так хорошо было сидеть под желтым абажуром. Будто включили дополнительное солнце.

Несколько раз звонил телефон. Дядя Жора вставал, брал трубку и отвечал своим невозмутимым голосом: “Да, все готово. Жду вас завтра”.

Я наконец-то во всем разобралась. Дядя Жора – портной. В комнате над нашей спальней стоит его машинка, это она производит звуки маленького поезда, идущего по рельсам. Это к дяде Жоре каждый день идут люди на примерку.

— А вон там все было алым. До самых гор маковое поле. Красное море и белые горы – невыносимо прекрасно, — Зина приоткрыла балконную дверь и вдохнула прошлого. Полы ее длинного платья приподнял ветер, седые волосы немного выбились из плотного пучка, и она стала похожа на юную девушку. Я засмотрелась на ее ровную спину, приподнятый подбородок, красивые руки. Вскользь увидела лицо дяди Жоры – восторженное, влюбленное. Стало неловко.

— Вы приводите детей к нам, если не с кем оставить. На следующей неделе в Филармонии виолончелисты, сходите, — предложила Зина.

И мы приводили к ним детей, оставляли. И ходили на концерты.

— А вон там все было алым. До самых гор маковое поле. Красное море и белые горы, — рассказывала я нашим друзьям, приоткрывая балконную и пытаясь держать спину как Зина.

Дети подросли и пошли в музыкальную школу. Пианино ожило, получило вторую жизнь. Дядя Жора хвалил их музыку, угощал яблоками и конфетами. Зина иногда заходила ко мне “за советом”.

— Как думаешь, к этому платью лучше этот шарфик или этот? Не слишком похожа на канарейку? – она смеялась чистым грудным смехом, запрокидывала голову и иногда вела себя совсем как девчонка. C ней было весело и легко.

— Она села в кресло, посмотрела на меня своими красивыми глазами и выдохнула, — дядя Жора был похож на маленького мальчика. Стоял между этажами, отказывался зайти к нам и не шел к себе. Зину только что увезли в черном мешке. Я стояла с ним, не зная, что говорить и что делать. Вдруг поняла, что ему очень много лет. Может быть девяносто.

— Дядя Жора, пойдемте к нам, — я попыталась взять его под руку.

— Нет-нет, мне нужно идти, — ответил он и высвободился от меня.

Мы с мужем в ту ночь не спали. Маленький поезд уверенно шел по своим рельсам. Дядя Жора шил до утра.

Зина в гробу была ослепительна. Морщинки разгладились, кожа посветлела, брови распрямились. На ней было новое платье — красные цветы на белом снегу. Дядя Жора сидел у гроба и, не отрываясь, смотрел ей в лицо.

— Красивая, — сказал вошедший мужчина, глядя на Зину. Дядя Жора улыбнулся.

В день прощания квартира дяди Жоры была полна молодыми людьми, большая часть из них, вероятно, были его клиентами. Родственников и детей у Зины и дяди Жоры не осталось. По углам перешептывались соседки.

“Она же была первой манекенщицей, женой министра, а вот влюбилась и бросила все. Дядя Жора же только для нее шил платья. А на продажу только мужские костюмы. У него одевались первые лица. А ее фотографии были на обложках, она же была лицом нашей легкой промышленности, разве ты не знала?”

“Конечно, знала! Все знали!”

“Они сошлись уже в зрелом возрасте. У каждого была своя семья. Сыновья и у него, и у нее. Все умерли рано. Она очень страдала. Бедная женщина”.

Дядя Жора делал вид, что ничего не слышит. А может и не слышал. Меня же от этих разговоров и пересудов укачивало, голова кружилась. Я подошла к дяде Жоре, села рядом. Дверь на балкон была приоткрыта, над городом нависали сумерки. Где-то вдалеке раздался залп салюта, в небо взлетели сотни ярких огней.

— Что это там? – спросил, не отрываясь от лица Зины, дядя Жора.

— Салют, — ответила ему я.

— Вроде до Дня Победы еще далеко, — поразмыслил вслух.

— Сегодня День влюбленных, — зачем-то сообщила ему я.

— Ну это хороший день, — улыбнулся он.