Если болеешь, а тебя навещают – это почти всегда приятно, лишь бы только не надоедали ненужными советами. Больных не стоит расстраивать.
Когда первыми ко мне являются две неразлучных подруги-вегетарианки с пакетом персиков и бутылкой яблочного вина, и принимаются дружно упрекать за то, что я не прекращаю есть мясо – я оглушительно чихаю в ответ. Обе подружки отшатываются:
— Ну ведь мы же тебе говорили, — тебе вредно это, так ты не скоро поправишься! – обе с презрением смотрят на кусок мяса с кровью, который я поджарил себе, превозмогая слабость, ещё днём.
Я, потягиваясь в постели, зеваю во всю пасть.
— Фу, как не стыдно! Какой был… — подруги с негодованием меня покидают. Я достаю из пакета персик и бросаю его в стену со всей силы: он, перезрелый, с сочным звуком разбивается о стену, брызги летят в разные стороны. Я радостно рычу и тут же морщусь от боли в плече.
За окном слышно шуршание мётел и шум.
— Ну, как там наш больной? – бодренький голос моего врача слышен ещё из прихожей, он колобком вкатывается в комнату, пропитанный запахом формалина, сквозь который пробивается лёгкий запах гниющей плоти.
Я задираю футболку и, пока он меня слушает, рассматриваю его халат с засохшими кое-где капельками крови: доктор по пути, видимо, не удержался – какая-нибудь дурочка пала жертвой его обаяния и пары скальпелей, что весёлый доктор таскает в особой коробочке. Судя по довольному выражению его дегенеративного лица, примерно так и было.
Доктор тем временем чертыхается:
— Батенька, — фонендоскоп аж застревает в густой шерсти у меня на груди, — вы бы хоть… не знаю… побрились… — замолкает, поняв, что ляпнул чушь.
Приступает к осмотру моего раненого плеча: аккуратно снимает бинты, разглядывает поджившую рану:
— Уже хорошо, хорошо, голубчик… таак-с… швы скоро снимем, наверное – заживает всё как на собаке… — Я недовольно ворчу, и доктор понимает свою оговорку:
— Ладно вам, батенька – люди так говорят… люди…
Жизнерадостный доктор выкатывается, наконец, прочь.
Ночь только началась, и я в предвкушении – и не обманываюсь: посреди комнаты возникает маленький вихрь. Ноздри чуют лёгкий запах серы в смеси с горечью неведомых, но приятно пахнущих растений – и ты, любимая, возникаешь постепенно из ниоткуда – такая же очаровательная, как и в прошлую луну: негромкий стук копыт по дощатому полу, ты присаживаешься на край постели, вглядываешься в мои глаза полузверя своими бездонными, с красными искорками – глазами дочери Вечного Пламени и Мрака.
Моя грубая рука поднимается к твоей голове, теребит роскошные жёсткие волосы, сквозь которые прощупываются небольшие рожки, потом спускается вниз, лаская груди. Ты негромко смеёшься:
— Ишь, глазищи красным загорелись как! Стал бы человеком, наконец – а то как целовать будешь? Стань, стань человеком! – я, рыча в ответ, набрасываюсь на тебя.
И я люблю тебя много, много раз – пока первый лучик наступающего дня не проникает в комнату. Ты рассеиваешься чёрным облаком дыма в моих объятиях – поток дыма, на мгновение зависнув столбиком над полом, просачивается вниз.
А я, под влиянием наступившего дня, пройдя сквозь немного мучительную процедуру перехода – мучительную ещё и потому, что боль в заживающем плече… – откидываюсь на подушку уже человеком, и быстро засыпаю – до следующей ночи.
Фото dorothée machabert
