4
Шёл первый час ночи. Раздетый по пояс Сотников сидел, развалившись в просторном кресле-кровати, которое Альфред специально для него перетащил из комнаты в веранду. За окном всё так же шумел перекат, старенькая магнитола напевала что-то из девяностых. Со стаканом самогона в руке Сергей смотрел в окно.
– Слушай, как ты эту самогонку делаешь? – спросил он, не глядя на сидевшую напротив Тамару. – Пью уже вторую ночь и вроде ничего… не болею.
– С углём берёзовым она у меня отстаивается, через чай пропускаю. Много всяких способов…
– Ладно, чёрт с ней, с самогонкой. О себе что-нибудь поведай.
Чуть позже Сотников пожалел о своей просьбе. Ему пришлось выслушивать унылое повествование о жизни забытой богом деревни: о вечном безденежье, о зловредных соседях, о пьянице отце, погибшем нелепо и бездарно – его забодала корова. Правда, когда Тамара добралась до Александра Ушакова, её сожителя, рассказ приобрёл некоторую динамичность и даже экспрессию. Сашка, по её словам, только и делал, что пил, бил (её с Альфредом) да по бабам шастал. Она терпела: любила негодяя за виртуозную игру на гармони. В итоге музыкант избил брата с сестрой до кровавой рвоты. У Тамары диагностировали переломы обеих рук, челюсти и пяти рёбер. Альфред пролежал в коме полтора месяца, после чего у него начались неполадки с головой.
– Табуретом бил, – уточнила Тамара, – хотя в десанте служил, приёмы разные знал. Такой уж был человек: за чтобы не взялся, что бы ни делал – всё на совесть, всё от души! И знаешь, ведь простила бы стервеца: до чего переливчато на гармошке играл. Не дождалась – зарезали в зоне.
– Ну, давай, радость моя, – сказал Сотников, приподняв стакан, – за ВДВ.
Они посидели ещё с полчаса и перебрались в спальню. Тамара захватила с собой магнитолу и когда включала её, Сергей невольно напрягся, ожидая услышать что-нибудь «металлическое». Однако из магнитолы выпорхнул лёгкий, благозвучный «Спейс».
Сотников был пьян, мрачен и связь с Тамарой воспринимал как акт самоистязания. Сардонически усмехаясь, он слушал, как женщина гремит посудой: знал, что сначала появится тазик с подогретой водой, затем последует Процедура. Уже в первую их ночь Тамара – с официально–торжественным видом – объявила, что имеет обыкновение начинать «все эти дела» с омовений.
На следующий день Сотников выспался, искупался, но всё равно чувствовал себя вялым. Полежал на песке и побрёл к дому Тамары. Там его ждал обед. Есть он не хотел, но начав с неохотой, вошёл во вкус. Съел большую порцию рагу с мясом и попросил добавки.
После обеда решил сходить домой. На крыльце, будто поджидая его, сидел Скворцов.
– Явился, не запылился! – воскликнул Пётр, вздёрнув выгоревшие, сивые бровки. – Куды ж ты пропал? Бутылка с тебя: огород твой полил, даже вон тяпкой кое-где прошёлся!
Сергей покурил с Петром на крыльце, отвечая на его вопросы или неопределённым мычанием, или же ссылаясь на амнезию на почве пьянства, чем немало соседа разочаровал. Пообещав расплатиться за поливку огорода, Сотников от него отделался.
Он зашёл в дом, заглянул в спальню. В сумрачной, с завешанными окнами комнате всё ещё пахло краской. Скомканная постель, расставленные как попало этюды с чёрногубым демоном – пристанище сумасшедшего. На Сотникова накатила дурнота, он выскочил на крыльцо: его вырвало.
Он пошагал на Опушку, но остановился: из-за кленовой рощицы вывернула «Нива», за ней следовал «Чероки». Возле дома Ильдара Саитова машины остановились. «Значит, суббота сегодня, – сообразил Сотников, – коли Ильдар с компашкой пожаловал». Художник нередко приглашал коллег в собственноручно построенную баню, которой очень гордился. На этот раз приехали пять человек, Сотников был знаком со всеми. Он подошёл, пожал руки.
– Здорово, анахорет! – приветствовал его Ильдар. – Куда собрался? Баню не прозевай.
– Ну, если приглашаешь…
– Охапку дровишек с тебя – берёзовых. А то у меня только клён с осокорем остались.
– Сделаем.
У Сотникова имелась небольшая поленница берёзовых дров (осталась от предыдущих хозяев). Сергей нагрузил на тачку пару охапок, отвёз к бане Ильдара и вернулся домой. Сидел у окна, смотрел на балагурящую компанию с каменным лицом. Он был далёк от их незамысловатого, ясного мира. Ему не хотелось общения, но вот помыться он считал необходимым: несмотря на купание и Тамарины «процедуры» его преследовало ощущение немытого тела.
Через два часа баня была готова. Стол в предбаннике хозяин накрыл по-праздничному: он любил совмещать баню с обильной трапезой. Среди художников был и Сергей Буров, бывший любовник Тамары. Под два метра ростом, широкий в кости парень, тем не менее, производил жалкое впечатление. Старенькая футболка с растянутым воротом висела на нём как на пугале, на измождённом лице углами выступали скулы.
Сотников попарился, облился холодной водой и ради приличия присел за стол. От водки он отказался, налил себе кружку кваса. Говорили о рыбалке, о живописи, о достоинствах самогона и в связи с этим вспомнили Тамару.
– Ты её самогон пробовал? – спросил кто-то у Ильдара.
– Нет, не приходилось, – ответил тот и добавил, неопределённо мотнув головой: – У Петьки Скворцова надо спрашивать: он у неё вроде дегустатора, ну, наверное, ещё и…
– Не сметь! – давая петуха, прокричал Буров. Он вскочил из-за стола, полотенце, обёрнутое вокруг бёдер, упало, обнажив причинное место. На глазах молодого человека блестели слёзы гнева и восторга. Столь мощно выраженные эмоции на аскетическом лице парня придавали его порыву оттенок античной трагичности. Впечатление портил уткнувшийся в тарелку с салатом пенис.
– Ты чего, Серёжа? – встревожился Ильдар. – Я ничего такого не имел…
– Её имя не называть! – заявил Буров и предостерегающе поднял палец.
– Аминь, – сказал Аркадий Васкин, друг Бурова, и добавил: – Ты про салат-то, Серёжа, не забывай – помешивай, быстрее остынет. Все захохотали. Буров растерянно улыбнулся и стал одеваться.
– Ты осторожней с ним, – сказал Аркадий Ильдару, когда Буров вышел, – орать начнёт, всю округу на уши поставит. Совсем парень поплохел. Заглянул тут к нему недавно: все стены в мастерской какой-то дрянью обвешал – замки, костёлы со шпилями и везде у него ночь. Короче говоря, тоска зелёная.
Вечером Сотников снова сидел за столом в веранде. Тамара – напротив.
– Слушай, а что у вас с Серёгой Буровым было? – спросил Сергей.
– С Буровым? Это кто?
– Да художник же, к Ильдару приезжает.
– А! Это большущий такой, который мимо меня на рыбалку ходил?
– Так ты что, не знакома с ним?
– Ну… как сказать… Заходил пару раз, воды попить. Потом Алька как-то раз приводил, зачем уж и не помню. Борщом его угостила, налила стопочку. А чего ты спрашиваешь? Уже насплетничали небось?
Тамара говорила естественным тоном, но всё же в глазах её промелькнула жёсткая насторожённость. Сергей это заметил и подумал: «Врёт».
– У Ильдара в бане мылись, болтали… разное. О самогонке речь зашла, ну и о тебе вспомнили. Буров бормотал что-то невразумительное… не помню точно. Вот я и подумал…
Час спустя Сотников лежал, раскинув руки, занимая почти всю широкую кровать. Глаза его были закрыты, но он не спал. Притулившись на краешке кровати, Тамара поглаживала его запястье.
– Серёжа, тут недалеко местечко есть такое… славненькое. Там, не знаю, как сказать… энергия какая-то что ли. В общем, усталость снимает, успокаивает. Не хочешь туда прогуляться?
– Сейчас, что ли?
– Необязательно, когда захочешь, тогда и сходим. Вечерком как-нибудь. Бутылочку возьмём, закусить… Тебе там понравится.
– Сходим. Ты это… отравы мне своей плесни.
– Не надо так называть. Нехорошо, – пропела Тамара. Она поднялась и вдруг сказала, повысив голос: – Алька, из веранды самогонки принеси. В банке там… за холодильником.
Сергей поднял голову.
– Ты чего? Какой ещё Алька? – спросил он.
Выяснилось, что Альфред регулярно за ними подглядывает. Сотников хотел было возмутиться, но передумал. Этой ночью они пили втроём. Сергей смутно помнил оргию, что вертелась чёртовой каруселью в избушке, заросшей чертополохом: танцы, вернее, дикое кривляние обнажённых тел, взвизги, хохот, что-то ещё – совсем уж непотребное. Очень скоро ошеломлённый количеством выпитого самогона Сотников, точно боксёр после крепкой зуботычины, впал в состоянии грогги – то плыл куда-то, то падал, то воспарял.
На другой день он сидел в кресле и, положив руки на стол, смотрел в окно. Ему было плохо. Похмелье усугублялось смутными воспоминаниями о тошнотворном ночном загуле. Подошла Тамара, о чём-то его спросила. Сергей вопроса не понял. Несколько мгновений он смотрел на неё пустыми глазами, потом снова отвернулся к окну. Спросил:
– У тебя выпить осталось?
– Серёжа, ты чего такой? Плохо?
– Нет, замечательно, – буркнул он.
Тамара зашла в комнату и через минуту вернулась с банкой самогона. Поставила на стол.
– Вот. Подожди минутку, я закусить принесу. – Она снова ушла в комнату.
Сотников налил стакан до краёв, в несколько длинных глотков выпил. Тамара принесла тарелку с закуской и неслышно удалилась. Он взял огурец и, сгорбившись по-стариковски, стал жевать.
Этой ночью он спал один в веранде, собираясь принять, наконец, какое-то решение, однако намерение это оказалось лишь пьяным вдохновением. Через несколько минут после того как Тамара выключила свет, Сотников уснул.
Он брёл по улицам странно знакомого ночного города. В окнах домов не горело ни единого огонька. Безжизненно темнели силуэты потушенных фонарей. Поднимающиеся вверх улицы, развёртывались пред ним с необыкновенной скоростью. Он остановился перед зданием, верх которого скрывала мутная пелена. Ему вдруг стало страшно, он оглянулся на город: в путанице переулков светилось окно. Золотой огонёк манил к себе, суля уют, покой, безопасность. Но нет, он должен идти до конца. Что его толкало в эту мрачную цитадель, он не знал.
Ступени предназначенные, казалось, для великанов, он преодолел мгновенно. В конце лестницы обнаружилась дверь с цифрой 17. Он открыл дверь – и отшатнулся: из зала, утонувшего в жемчужном мареве, ударила волна дичайшей какофонии. Кто-то остервенело рвал скрипичные струны, где-то били в набат, где-то обречённо выли, стонали, ревели дурными голосами. Он сделал несколько шагов и, потрясённый, остановился. На полу, вывалив полуметровой длины язык, раскорячилась обнажённая женщина, а жабоподобное существо с урчанием терзало её промежность изогнутым клювом.
Чуть дальше в помещении с прозрачными стенами метался окровавленный человек, совершая на единственной ноге немыслимые кульбиты. Инвалида преследовала стая похожих на освежёванных кошек тварей, которые рвали его, лишая остатков кожи.
Рядом с прозрачной камерой пыток страстно целовалась пара – молодой гигант и крохотный старичок. Юный великан стоял, опустившись на колено, старец, похожий на засушенное насекомое, прильнул к нему в долгом поцелуе. Неожиданно отпрыгнув в сторону, старик с гиканьем ударился в пляс; с изгрызенным до костей лицом гигант повалился навзничь.
В центре бесовского аттракциона возвышалось изваяние гарпии с ангельски прекрасным лицом. К массивному постаменту был прикован обнажённый человечек женоподобного сложения. Склонив шею, с распяленным в плаче ртом, он неотрывно смотрел на свою грудь, которая самым противоестественным образом то вспучивалась, то опадала. Внезапно прикованный пронзительно закричал, и – грудь взорвалась, извергнув облако кровавой взвеси. Из разверстой грудины вывалилось нечто, напоминающее обезьянку с головой летучей мыши. Существо поднялось на ноги, отряхнулось, разбрызгивая кровь, и начало расти, ежесекундно увеличиваясь в размерах. Статуя гарпии ожила: с клокочущим воплем чудовище спикировало на новорождённого уродца, и очень скоро на полу вперемешку с клочьями шерсти осталась только горстка изорванных потрохов. Гарпия вернулась на постамент, осмотрела зал и остановила взгляд на Сотникове. Губы чувственного рта раздвинулись в улыбке; когти сжались на краю постамента, посыпалась каменная крошка. Сотников разом ослабел, ноги его подогнулись. В этот момент на спину ему легли невидимые ладони, из которых потекли тепло и энергия. «Лети», – тихо сказал голос. Ощутив за спиной крылья, Сергей ласточкой порхнул к выходу, а затем – в небо.
Проснулся Сотников с двояким чувством: облегчением от закончившегося кошмара и сожалением о прерванном полёте. Футболка была мокрой от пота. Время: начало пятого утра. За окном забрезжило утро. Сотников снял футболку, бросил на стул, и тут же его пробил озноб. Взгляд зацепился за банку с остатками самогона. Представив разливающееся по телу благодатное тепло и подумал: «За какие-то дни я стал настоящим алкоголиком, синюгой, синячком. Неужели так бывает?..»
Он поднялся, выпил полстакана. Хотел снова прилечь, но решил разобраться с зудящей на окне мухой. На редкость крупная чёрная бестия торкалась в стекло, то басовито гудя, то срываясь на истеричное «визжание». С третьей попытки Сотников накрыл насекомое ладонью и, брезгливо сморщившись, придавил к стеклу. Отнял ладонь: муха оставалась на том же месте и спокойно «умывалась». Он пригнулся к окну, вгляделся: муха находилась по ту сторону стекла. Чертыхнувшись, Сергей прилёг. Закрыл глаза, потянул на себя край одеяла, на котором лежал. Придавленное его весом одеяло не поддавалось. Он дёрнул, потом ещё раз – безрезультатно. Рыча и скалясь, Сотников рвал одеяло, пока не выбился из сил – и расплакался. «Что за дьявольщина происходит, а? – всхлипывал он в подушку. – За что меня так-то? Может, кто объяснит, а? Иие-х… сучий ты потрох! – вздрагивая плечами, рычал Сотников. Всласть наплакавшись, он уснул.
Проснулся около полудня, взял полотенце и отправился на речку. Погрузившись в прохладную воду, он вдруг подумал, что хорошо бы ему обернуться рыбой, каким-нибудь голавлём и остаться в этой жёлто-зелёной полупрозрачной прохладе навсегда, чтобы не видеть больше ни солнца, ни людей. «А ведь это можно устроить в любой момент, – мелькнуло у него. – Бульк – и нирвана. Хорошая мысль – это будет моим запасным выходом».
Вскоре после купания он почувствовал слабость, его зазнобило, потом пробил пот. Ушёл в комнату, лёг на кровать. Тамара поставила на табурет у его кровати банку с морсом и вышла. Вернулась с бутылкой наполненной тёмно-коричневой жидкостью. С многозначительным видом продемонстрировав бутылку Сергею, сказала, что эта настойка хранилась в погребе четыре года.
Он выпил. Чуть горчивший напиток был сладок, а пряный аромат лесных трав изгнал из носа, прочно там обосновавшийся сивушный запах. Через несколько минут Сергей обильно пропотел, а через полчаса поднялся с кровати в превосходнейшем расположении духа.
– Сердце моё, из чего ты эту настойку сварганила? – спросил он Тамару. – Настоящая живая вода!
– На травках настаивала, на девяти травах. Ты их всё равно не знаешь. На вот, ещё рюмочку выпей и всё пока. Перед сном ещё одну можно.
Сергей выпил рюмку замечательного напитка и на этот раз ощутил лёгкое опьянение.
– Может, погулять сходить? – Сергей откинулся в кресле, заложил руки за голову. – Ты, помнится, о местечке каком-то упоминала… энергетическом.
Губы Тамары тронула улыбка.
– Давай поближе к вечеру, а пока можешь самогоночки выпить. Не бойся, хуже не станет.
Наступил вечер. Сергей шагал за Тамарой по сумрачному лесу на неверных ногах. Он был пьян, и хорошее настроение не покидало его. Даже от комаров, которых было великое множество, он отмахивался с благодушной улыбкой.
– Мазь-то от комаров не взяли. Выпьют у нас кровь, и станем мы с тобой по лесу блукать, как вурдалаки какие-нибудь. Грибников будем отлавливать, кровь христианскую сосать, – болтал он.
– Господи, Серёжа, как тебе только в голову такие страсти приходят. А насчёт комаров не беспокойся: там место чистое – ветерком продувает.
Тропинка свернула в прибрежную полосу тальника и, попетляв там, вывела их к песчаной проплешине. Неподалёку шумела река.
– Вот и пришли, – почему-то шёпотом сказала Тамара. – Видишь? Пойдём к нему… – Она направилась к выглядывающему из песка камню.
Сергей удивился:
– Вот так глыба! Всю округу обходил, а таких не видел. Странно…
– Это не простой камень, Серёжа. Потом поймёшь.
– Ясно, что не простой, верх-то вроде стесанный. Похоже, алтарём когда-то служил. Не исключено, что и людей на нём резали.
– Вот что значит образованный, умный человек – только глянул и уже всё знает, – заметила Тамара без тени иронии.
– А ты будто свидетельствуешь, что так и было, – хохотнул Сотников.
– Так и было, Серёжа, так и было.
Она зашла за камень, покопалась в сумке. Вскоре появился отсвет огня. Сумерки густели, наступала ночь. Невдалеке послышался шум шагов, и через минуту у камня возникла тёмная фигура. Тамара спросила:
– Принёс?
– Принёс, – буркнула фигура.
Сотников узнал голос.
– Альфредик, присаживайся с нами, выпьем, – пригласил он. Не откликнувшись, парень скрылся в темноте.
– Серёжа, – позвала Тамара, – подойди сюда, пожалуйста.
Женщина стояла у камня с чем-то белым в руках. Сотников всмотрелся: она прижимала к груди гуся.
– Зачем тебе эта птичка? На шашлык, что ли?
– Перережь ему горло.
– Да брось ты его к чёрту, прогулялись и хватит.
– Пожалуйста, сделай, как я прошу. Это важно! – Тамара повысила голос.
– Ты что, жертвоприношение замыслила? Смешно…
– Сергей! Ты сделаешь или нет?
– Дай сюда! – Он выхватил у неё птицу. Гусь бешено вырывался.
– Нож! – с раздражением крикнул Сергей и, схватив гуся за шею, прижал к камню.
Тамара вложила ему в руку нож. Двумя движениями Сотников перерезал птице шею. Бьющуюся в агонии тушку у него выхватила Тамара. Одной рукой она прижимала гуся к себе, другой, вытянув обезглавленную шею, кропила кровью камень. Бросив птицу на землю, подошла к Сотникову.
– Положи руку на камень, – прошептала она.
Хмыкнув, он выполнил её пожелание. Камень был тёплым. Не придав этому значения, Сотников хотел спросить: не встать ли ему на колени? И в этот момент он ощутил вибрацию. Вглядываясь в неразличимую в темноте поверхность монолита, он старался убедить себя, что ему просто почудилось. Однако камень продолжал вибрировать, а тепло стало ощутимее.
– Ты чувствуешь? – спросила Тамара шёпотом, прижимаясь к его руке.
– Да.
Вибрация прекратилась. Сотников отнял от камня руку. Тамара достала из сумки тряпку и стала протирать поверхность камня.
– Присядь рядом, Серёжа, или приляг. Сейчас мы с тобой погадаем, – сказала она, присаживаясь к костру.
Сотников прилёг на расстеленное одеяло. Женщина бросила в огонь тряпку, опустилась на колени; поднялась чёрная струйка дыма, запахло палёным. Тамара пригнулась к костру.
– Смотри внимательнее… – прошептала она. Неверный свет слизнул с её лица наносную благопристойность; в залитых тенью глазницах вспыхнули искры – то ли отблеск костра, то ли огонь безумного фанатизма. Сотникову стало жутко.
– Ты видел? – шептала Тамара. – Видел?
Наваждение кончилось: перед ним сидела обычная немолодая женщина с грубоватыми чертами лица, в которых не было ничего зловещего.
– Что я должен был увидеть? Призрак убиенного гуся?
– Зря шутишь, Серёжа, это ведь тебя касается.
– Ты сама-то что видела?
– Обезьяну. Не знаю уж как, но обезьяна сыграет важную роль.
– Где сыграет? В Большом театре? – Неожиданно для себя Сотников разозлился. – Хватит чушь молоть! Гуси, обезьяны… Ты сама-то себя слышишь?
– Поняла, Серёжа. Рот на замок.
Возвращались уже при свете луны. Подошли к дому.
– Подожди минуту, – сказала Тамара и нырнула в заросли ивняка, откуда пробивался неяркий свет.
«Балаган, наверное, Альфредов», – подумал Сергей и вдруг отчётливо услышал жалобное, то ли овечье, то ли козье блеяние.
– Гуся Альфреду отдала, чтобы ощипал, – сообщила Тамара, выходя из кустов.
– У него там овца или коза? Ты смотри, как бы его снова не упаковали. Смешно за такую ерунду сидеть.
– Как же, послушает он меня… Да и пусть, – хихикнула Тамара, – пускай развлекается: девки-то не дают…
Ночь длилась бесконечно. В мутноватом свете красного карлика взлетали и кружили каскады космической музыки. Вливаясь в него бодрящим потоком, музыка преобразовывалась в энергию, которая рвалась наружу через сакральный орган, проникший в тропические глубины некоего организма. Ему, то есть абстрактной вселенской сущности, было совершенно всё равно, чей это организм – главное было в процессе.
– Ох, до чего хорошо было! – заметила Тамара.
Обнажённый Сотников поднялся с кровати, подошёл к столу. Выпил полстакана самогона и, развалившись на стуле, закурил. Тамара смотрела масляными глазами.
– Красотища какая! – сказала она с чувством и предложила: – Если хочешь, выпей той настоечки.
Сергей выпил. Вскоре к ним присоединился Альфред. В дальнейшем Сотников, хоть и с трудом, припомнил события той ночи. Они все вместе, в чём мать родила, водили хоровод и пели хором что-то разудалое. После хоровода Сотников декламировал стихи Есенина, говорил Тамаре с Альфредом, что любит их как родных детей, и называл их «детушками». Чуть позже, заподозрив Альфреда в непочтительности, он отвесил парню мощнейший пинок пониже спины. Альфред плакал. Затем Сергей принуждал Тамару танцевать тверк. Попытки тяжеловесной сорокапятилетней женщины соблазнительно «играть» ягодицами провалились: выглядела она смехотворно. Сотников гневался: «Интенсивнее! Страсти не вижу, бегемот ты этакий!» – кричал он ей. Потом он выпил ещё, раскис и уснул.
Он теперь не помнил ни числа месяца, ни дня недели. Ему на всё было наплевать. Сны, сконструированные из праха, зловония и мутных туманов, больше его не страшили – они стали продолжением его новой реальности. Особое место в его снах занимал Город. Сотников скучал по улицам с потухшими фонарями, скверам с засохшими деревьями и покрытыми пылью фонтанами. Он возвращался в Город, словно в полузабытую страну детства. По утрам, глядя во двор с кривым заборчиком, коровьими лепёшками и грязными курами, он с недоумением хмурился, ибо всё ещё находился там, в мире благодатной тишины и лунного света. И даже дверь под номером 17 теперь не пугала Сотникова. Происходящее в жемчужном зале он стал воспринимать как экшн-квест, и, кроме того, его притягивало прелестное лицо гарпии.
5
Смеркалось. Присев на корточки, опустив ладонь в воду, Сотников смотрел на лёгкие завихрения вокруг пальцев. От неудобной позы затекли ноги, но вставать не хотелось: он был во власти ленивой истомы.
Поднялся ветер, небо заволокло. Сергей побрёл к дому Тамары. По дороге гадал, что «тётя Мотя» придумала на ужин. Зашёл в веранду, крикнул:
– Мартын!
Дверь из комнаты приоткрылась.
– Сейчас, Серёжа, минуточку подожди, – проворковала Тамара.
Недовольно поморщившись, он сел в кресло. Однажды пьяному Сотникову – а пьян в той или иной степени он был всегда – пришла в голову «оригинальнейшая» мысль, и он стал называть Тамару редко употребляемыми мужскими именами. Поначалу она обижалась, но смирившись с глумливой причудой любовника, стала откликаться на Арнольдов, Никаноров и Сигизмундов. Ему же это хамство и дуракаваляние доставляло удовольствие от чувства – с изрядной долей садомазохизма – самоуничижения, которое он испытывал, вживаясь в образ деградировавшего мужлана.
Тамара накрывала стол. Откинувшись в кресле, Сергей смотрел на неё с раздражением: слишком медленно она, по его мнению, двигалась. Ему хотелось побыстрее выпить.
– Что так смотришь? – спросила Тамара, заметив его взгляд.
– Я же почти художник – вот и смотрю. Может, нарисовать тебя хочу.
Тамара усмехнулась:
– С трудом верится. Ты другую рисовать захочешь…
– Кого же это?
– Хозяйку обезьяны.
– Что, тоже в огне видела?
– Где бы не видела, а так и будет.
– Ладно, госпожа сивилла, верю на слово.
Он выпил полстакана самогона, пожевал жареной картошки, затем выпил ещё столько же и, скоро повеселев, поинтересовался:
– Ну-с, мадмуазель, чем сегодня займёмся? Кого заколбасим?
– Что, понравилось?
– Зря усмехаешься. Не боишься, что я тебя на этом камне разложу, как гуся? Не смотри, шучу. Знаешь, я всё думаю, отчего эта глыба вибрирует. Если бы здесь горообразующие процессы происходили или что-нибудь вроде того, тогда понятно бы было. А так… – удивительная штука.
– Серёжа, причём здесь какие-то процессы? Ты же знаешь, что он только после крови оживает.
Он усмехнулся:
– Да брось, что камню кровь?
– А может, эта кровь кому-то нужна. Может, кто-то от этой крови пробуждается. – Тамара смолкла, глядя в стол. Потом добавила: – Только мало её, крови-то.
Сотников слушал в пол уха. Ему не хватало бодрости, воодушевления, которые он испытывал после пары рюмок настойки.
– Тамара, сгоняй-ка в погреб, лекарства своего принеси, что-то мне не того, – сказал он, позёвывая.
Услышав своё истинное имя, и оттого почувствовав себя почти обласканной, женщина без проволочек отправилась в погреб.
Прошло немало времени, Тамара не возвращалась. «Где её черти носят?» – заворчал Сергей. Поднявшись с кресла, он подошёл к двери. Было уже темно; ветер усилился, по крыше постукивал дождь. Сотников сделал несколько шагов по направлению к погребу, но услышав приглушённый разговор за углом веранды, остановился. Что-то торопливо и напористо говорила Тамара, и только раз коротко прогудел низкий мужской голос. «Бывший какой-нибудь», – подумал Сотников, возвращаясь под крышу.
Через несколько минут женщина зашла в веранду.
– Вот, Серёжа, последняя, – сказала она, продемонстрировав бутылку. – Придётся уж как-нибудь тебе обходиться.
– С кем ты там шепталась?
– Да приятель Алькин… И чего шляются на ночь глядя?..
Сотников не поверил, однако промолчал: ему было всё равно.
Тамара приготовила постель, принесла в спальню выпивку с закуской.
– Ты располагайся тут, а я пойду, загляну в балаган к Альке. Как бы они там чего не набедокурили, – сказала она с фальшивой озабоченностью.
Сергей, молча, махнул рукой. Когда она вышла, он выпил рюмку настойки и, послонявшись по комнатам, принялся крутить колёсико настройки радио. Уловив пробивавшиеся сквозь попсовую дребедень звуки рояля, он настроился на волну и прилёг, пытаясь вспомнить название произведения. Вспомнил – это был «Сон в летнюю ночь» Вагнера.
Музыку заглушили помехи. Сотников насторожился: из-за шума помех едва слышно пробивался хорошо знакомый гитарный ритм. Внезапно в эфир выскочил бодренький тенорок: «Можно, например, получить пару фотонов, находящихся в запутанном состоянии, и тогда, если при измерении спина…» Голос разглагольствовал ещё с минуту – и сгинул в громоподобных аккордах «Рамштайна». Сотников прихлопнул уши ладонями, не помогло – скрежет гитарных басов врезался в мозг. Прикрываясь рукой, будто пластмассовый ящичек мог в него выстрелить, он выключил магнитолу. «Чёрт, неужели белка началась? – думал он, грызя костяшки пальцев. – Да, так и есть: чуть с ног этим рёвом не сбило, а динамики-то слабенькие совсем… Завязывать нужно с выпивкой в срочном порядке». Этот неоспоримый вывод не помешал ему, однако, выпить полстакана самогона и две рюмки настойки. Бросив подозрительный взгляд на магнитолу, он ушёл на веранду.
Ветер на улице разгулялся – по крыше шуршали ветки ивы, хлопал незакреплённый ставень. Сотников смотрел в тёмное окно; пальцы отбивали стаккато на подлокотниках кресла. Вынырнув из темноты, появилась Тамара. Вошла в неровный овал света с угрюмо-сосредоточенным лицом. В веранде же появилась с выражением весёлой досады. Тряхнув влажными волосами, сказала:
– Вот тебе и погодка. Дождь начался, зараза такая…
Сергей молчал, продолжая смотреть в окно.
– Ты чего такой? Опять плохо? – спросила Тамара.
Всё так же, молча, он поднялся, взял её за руку и повёл в дом. В спальне он толкнул женщину на диван, сам разделся догола.
– Ты почему грубый такой? Я тебе не финтифлюшка какая-нибудь! – Тамара сидела с гордо выпрямленной спиной, но её слабая попытка сохранить лицо не удалась. Перед обнажённым стокилограммовым Сотниковым она выглядела замухрышкой.
– Ну, чего сидишь? Распрягайся давай, – нависая над женщиной, приказал Сотников.
– Ты мне своим срамом в глаза не тычь! – пискнула она.
– Фимиам идолам воскурять – вот что есть срам. Мотай на ус, мамзель травница. И давай-ка не выкобенивайся, я ждать не люблю.
В этот момент на столе щёлкнуло; выключенная магнитола подмигнула Сотникову зелёным глазком и забалаболила о квантовой механике. И – снова грянул «Рамштайн». Сергей смотрел на магнитолу со страхом.
– Тамара, ты слышишь?
– Где, чего?
– Да музыку же, чтоб тебя!
– Да, да, страшная какая… музыка-то…
Сотников шагнул вперёд, рванул на себя провод. Магнитола смолкла. Сергей принялся одеваться, надел штаны, взял футболку, покрутил перед собой с недоуменным видом и бросил её на диван. Походил по комнате, потом присел рядом с Тамарой. Поглядывая на неё искоса, спросил:
– А слышала, как умник один о науке рассказывал?
– Ага, слыхала. Такое, говорит, явление, при котором квантовые состояния двух или большего числа объектов оказываются взаимозависимыми. Можно, к примеру, получить пару фотонов, находящихся в запутанном состоянии, и… – Взглянув на Сотникова, Тамара замолчала.
Несколько мгновений он смотрел на неё, склонив голову к плечу, потом взял за горло.
– Откуда же ты всё это знаешь, душа моя, а? – спросил он с улыбкой и тут же, оскалившись как вампир, зашипел: – Откуда? Говори, дрянь, или удавлю прямо сейчас!
– Па… память… с детства хорошая. «Как у лошади», – учитель по… этому… по арифметике говорил.
Сергей ослабил хватку.
– Не врёшь?
Нежно поглаживая сжимавшие её горло пальцы, Тамара просипела:
– Клянусь! Чтоб у меня на языке волдырь выскочил!
Сергей убрал руку от её горла, отодвинулся.
– По арифметике, говоришь? Круто… Ладно, прости. Померещилось мне.
Огромные дозы спиртного сделали своё дело: лишь только Сотникова отпустило нервное напряжение, его развезло. Он попытался спеть «Чистые пруды», сбился и расплакался. Тамара крутилась возле него вьюном, подливая то самогона, то настойки.
Сотников лежал, развалившись поперёк кровати, а примостившаяся рядом Тамара, ворковала ему на ухо:
– Серёженька, ты ведь веришь, что камень наш не простой?
– Да, что-то в нём есть. Чертовщина какая-то…
– Нет там никаких чертей. В этом месте обитает дух, не знаю, может, он и по-другому как называется. Он являлся мне. И ты угадал – это жертвенник, только на нём не гусей резали… – Она помолчала и заговорила шёпотом: – Серёжа, ты сможешь?
– Я всё могу, мне теперь на всё начхать.
– Постой, ты хоть понял, о чём я?..
– Понял, не дурак. Зарезать кого-то надо? Зарежу. Может, тогда без проволочек на сковородку?.. Чувствую: заждались меня там…
– Какая сковородка? Мы будем жить в самом лучшем месте на свете – в городе, где всегда ночь. Там тихо, покойно и это… как его… благолепно.
– И много фонарей, которые не горят…
Она вцепилась ему в плечо, задышала в ухо:
– Так ты видел? Видел город, да?
– Да.
– Ты понимаешь? Он зовёт, он ждёт нас! Мы должны это сделать. Подумаешь, одним придурком меньше… Ты сможешь?
– Да. И… может, загорится свет в том окне…
– Обязательно загорится, и фонари загорятся, и думать ни о чём не надо будет. Одевайся, пойдём.
Шли в темноте. Сергея пошатывало. «Хорошо бы туда, в город этот. Возможно, так и будет, кто знает?..» – плавало в пьяной голове. Они вышли на поляну. Тамара присела на корточки, чиркала зажигалкой. Сотников смотрел в небо – на единственную, видевшуюся в разрыве туч звёздочку.
Костёр принялся. Смоченные дождём ветки, потрескивая, задымились, затем появились язычки пламени. Стало чуть светлее. Сливаясь с поверхностью камня, обозначилась лежащая навзничь фигура.
– Кто он? – спросил Сотников.
– Господи, да какая разница? Так… пьянчужка…
– Ты бы хоть Господа не поминала. Ну, давай… что там у тебя.
Тамара достала нож, отдала Сотникову. Он мотнул головой в сторону камня:
– Вместе пойдём, рядом будешь.
Он помог ей забраться на камень, запрыгнул сам. Склонился над лежащим человеком, чиркнул зажигалкой. С раздражённым шипением подскочила Тамара:
– Ты чего? Вдруг очнётся…
Огонька зажигалки хватило, чтобы Сотников узнал лежащего – это был Буров. Сергей выпрямился, взял Тамару за плечо и одним движением уронил на колени. Склонился к ней.
– Ты правильно рассчитала: я дошёл до кондиции, – зашептал он. – Только резать я никого не собираюсь, кроме тебя, гадина! Она закрутилась, вырвалась из его рук и едва не спрыгнула с камня. Сотников успел схватить её за шиворот, бросил под ноги.
Сжимая рукоять ножа, он поднял лицо к небу. Там, среди туч, помигивала всё та же одинокая звёздочка. Сергей смотрел на неё и не мог оторвать глаз. Какая-то важная мысль, сулящая подсказать ему выход из этого угарного бреда, крутилась в голове – и ускользала. Сотников схватился за виски и, обнаружив в руке нож, отбросил его в темноту. «Чёрт! Я что, действительно собрался убивать эту больную дуру? – поразился он. – Точно ведь собирался, значит?..»
Что это значит, додумать он не успел. Почувствовал, что поднимается – поднимается вместе с камнем. И тут же раздался мягкий протяжный гул, словно затаивший дыхание лес наконец выдохнул. «Почудилось…» – подумал Сотников. Он пытался сообразить, что происходит, когда кто-то вцепился в его ноги. Сергей вскрикнул, рванулся в сторону.
– Дай нож, я сама всё сделаю! Дай, пока не поздно! Дай! – цепляясь за его одежду, выкрикивала Тамара.
В этот момент камень резко просел. Сотников стал падать. Он напряг мышцы спины, пригнул голову. Удара не последовало – спина погрузилась в податливую массу. Преодолев полосу жижи, которая доставала ему до пояса, Сергей выбрался на плотный песок.
– Дай нож! Дай! Дай! Дай! – надрывалась Тамара. Почувствовав, что под ногами начинает проседать песок, Сотников быстро отступил.
– Прыгай! Засосёт! – крикнул он.
Женщина прыгнула – и провалилась по грудь. Сергей метнулся к кустам, надломил ветку, но эластичные волокна не поддавались. Крякнув от напряжения, он всё-таки её оторвал.
Едва Сотников вытащил Тамару, раздался мягкий мощный хлопок. Вокруг стало светло: там, где раньше был камень, вздувались перламутрово-охристые пузыри, от которых поднимался голубоватый столб пламени.
Огонь быстро угасал, пламя разбилось на несколько языков. С ног до головы покрытая бурой жижей, стоя на четвереньках, женщина смотрела на огонь. Прощалась со своей неутолённой, канувшей в тартарары мечтой.
Сотников тоже смотрел на угасающее пламя и думал о том, что все его невзгоды, вся его маета с переживаниями и самокопанием – пошлость и бред. Жизнь, которую он мог бы спасти, – вот что имело значение. Но разве он, жалкий, полупьяный неврастеник, мог кого-то спасти…
Так, ворочая в голове угловатые булыжники мыслей, он стоял ещё какое-то время, потом повернулся и зашагал к реке. Хотелось ему только одного – скорее погрузиться в воду. И быть там, пока река не смоет с него всю грязь или, может быть, заберёт навсегда.
Он вышел на берег, но вместо того, чтобы зайти в воду, сел на травянистую кочку. Ему стало плохо, как не бывало никогда раньше. Начавшаяся рвота заставила его пасть на колени. Когда всё кончилось, Сотников едва сумел подняться на ноги. По-старчески волоча ноги, он побрёл вдоль берега в надежде найти траву, чтобы прилечь.
6
Зацепившись кормой за берег, на волнах колыхалась лодочка. Сергей наткнулся на неё в темноте и едва не перевалился через низкий бортик. Упёрся руками в днище, пальцы уткнулись в мягкую ткань. Он перешагнул борт, лёг и, нащупав за спиной край ткани, потянул на себя. Последняя его мысль была о том, что покрывало приятно пахнет. Запах настолько умиротворил его, что Сотников улыбнулся. Уснул он почти мгновенно.
Дрёма казалась бесконечной. Он то проваливался в путаницу снов, то его начинал сотрясать озноб, то заливал жар. Дневной свет сменялся темнотой, потом снова становилось светло и снова темнело.
Сотников проснулся. День был пасмурным. За пеленой, затянувшей небо, желтел тусклый комок солнца. Лодку прибило к лежащему на мелководье высохшему дереву. За каменистым плёсом начинался берег, поросший пожухлой травой. Листва деревьев по обоим берегам под стать траве – охристо-блёклая. «Сколько же я провалялся, коли уже осень настала?» – равнодушно подумал Сотников, причаливая к плёсу. Вылез на берег, затем вытащил лодку. Достал со дна ткань – белое шерстяное покрывало, от которого исходил необычный, напоминающий о церкви запах. Осмотрел лодку – это была ветхая плоскодонка с позеленевшими бортами.
Прополоскав в реке измазанную глиной одежду, он разложил её сушиться и отправился искать место для бивака. Шагах в пятидесяти от воды тянулся невысокий обрыв, наверху которого начинался лес. Сотников выбрал место, расстелил покрывало, прилёг. Закрыл глаза. Попытался разобраться в мешанине воспоминаний об угарной, фантасмагорической ночи. Камень, огонь, вопли Тамары, лицо Бурова в свете крохотного огонька, жаба с клювом и – нож в его руке. Всего этого просто не могло быть. Так он думал, однако, чувство вины, засевшее в сознании цепким крючочком, не давало покоя. Что он сделал? Не мог же он кого-то убить? Или всё-таки мог? Буров лежал без движений, как мёртвый, Тамара вопила дурниной, и он… с ножом у в руке. А потом?.. Что было потом, вспомнить не удавалось. В конце концов он бросил об этом думать.
Было ни холодно, ни жарко, насекомые не беспокоили. Сергей задремал. Проснулся в начале сумерек: стало зябко. Он вышел на плёс, оделся в почти сухую одежду. Чиркнул зажигалкой. Пожалел, что нет сигарет, но как-то вяло: курить не хотелось. Есть не хотелось тоже. Необычное состояние Сотников объяснил себе последствием пьянства. Он поднялся на обрыв и у кромки леса набрал сушняка для костра. Место для ночлега выбрал у выемки в обрыве, над которой нависало корневище поваленного дерева. Принёс туда несколько охапок сухой травы, застелил сверху покрывалом. Разжёг костёр.
Лежал, подперев щёку ладонью, смотрел на огонь. Тусклый день сменила мутная ночь, только вместо солнца из-за облаков просвечивала луна. Как и днём кроме шума реки не было слышно ни единого звука. Сотников уже понял, что никоим образом не мог проспать до осени, хотя всё вокруг говорило об обратном. Впрочем, этот парадокс нисколько его не взволновал. «Значит так, – думал он с некоторым оживлением, довольный возможностью занять голову, – либо у меня галлюцинации, вызванные белой горячкой, либо – посмертное видение. Какой из этих вариантов правильный мне, по-видимому, решить не удастся – опыта маловато. Вот так, Серёга, и ничего с этим не поделаешь». Он перевернулся на спину и смотрел в мутное небо, пока его не сморил сон. Проснулся от неясных звуков; только забрезжило. Сергей приподнял голову, осмотрелся: несколько человек переходили реку. Тёмные силуэты проследовали друг за другом и исчезли на другом берегу в предрассветных сумерках. «А где же Харон с лодочкой?» – пошутил сам с собой Сотников и, опустив голову на покрывало, снова уснул.
Проснулся уже днём. Вокруг ничего не изменилось – солнце по-прежнему скрывалось за ровным слоем облаков. Решил взглянуть на то место, где под утро проходили люди. Искать долго не пришлось – на песке с вкраплениями мелкого камня виднелась тропинка. Достигнув травы, тропинка превратилась в утоптанную тропу, ведущую в наполовину заросшую просеку. Раздумывая, не прогуляться ли ему по лесной дороге, чтобы посмотреть, откуда шли люди, Сергей вернулся к месту ночлега. Взглянул на реку: на берегу виднелась непонятная бурая кочка, которой там раньше не было. Сотников пошагал к плёсу. В нескольких метрах от воды, безжизненно вытянув лапки, лежал лисёнок. Под шкуркой проступали рёбра, на шерсти – запёкшаяся кровь. Однако зверёк дышал. «Эй, малыш, ты живой?» – обратился к подранку Сотников. Чуть приподняв голову, щенок взглянул жёлтыми страдальческими глазами. Сергей взял его на руки, подошёл к реке и, поддерживая за худые бока, положил у воды. Лисёнок с жадностью принялся лакать; Сотников, зачерпывая воду пригоршней, промывал ему раненый бок. Потом он отнёс щенка в свой бивак и уложил на покрывало.
Он сидел рядом со зверёнышем и думал, что равнодушие его вполне излечимо: ему очень хотелось, чтобы маленький лис (он уже разглядел, что щенок «мальчик») выжил. Лисёнку было месяца три-четыре, из-за болезненной худобы он выглядел неказисто, но окрас имел оригинальный. На грудке располагалось белое пятно в форме стилизованного сердца, разделённое вертикальной тёмной полоской. От «сердца» по шее поднималась струйка белой шёрстки и клинышком выходила к нижней губе, отчего острая мордочка приобретала дружелюбный вид.
Чтобы занять время, Сергей принялся собирать дрова. Потом наломал веток для постройки шалаша. В очередной раз спускаясь с обрыва, он увидел, что зверёк поднялся. Сделав по направлению к реке несколько осторожных шажков, щенок остановился. Сергей бросил ветки, подошёл. Подняв мордочку, лисёнок взглянул на него с любопытством, без боязни. Сотникову это понравилось, он взял зверька на руки, отнёс к реке. Когда тот начал лакать, Сергей неожиданно захотел пить сам. «Пробило, наконец, а то ходишь тут как привидение…» – проворчал он и, присев на корточки, стал пригоршнями пить безвкусную тепловатую воду.
На следующее утро Сергею захотелось есть. Напился из реки, но чувство голода это не притупило. В надежде найти грибов или ягод он отправился в лес. Проплутав около часа, ничего съестного не нашёл. Вспомнив о тропе, по которой проходили люди, Сергей вернулся к биваку. Прошёл тропинкой и углубился в просеку. Минут через десять быстрого хода он вышел на опушку леса. Тропа убегала к вновь открывшейся реке, а чуть в стороне, из-за обрыва, выглядывал верх построенного им шалаша. Сотников озадачился, но потом решил, что, задумавшись, где-то свернул и прошёл по кругу.
Чтобы зря не ломать голову, он отправился обратной дорогой. На этот раз шагал не спеша, поминутно оборачиваясь. Когда он вышел на тот же берег, к тому же шалашу, сомнений у него не оставалось – ни задумчивость, ни лесная дорога к этой галиматье отношения не имели. «Значит, так оно и есть: свихнулся, – решил он. – Или – белая горячка. Хотя, что в лоб, что по лубу. Идти куда-то не имеет смысла: я же слеп в принципе. Но сумасшедший я или нет, питаться-то мне в любом случае нужно. А как же вода? Если бы мне только казалось, что я пью, я бы всё равно ощущал жажду. Выходит, река существует в реальности…» От этой не решаемой, по всей видимости, шарады разболелась голова. Намереваясь вздремнуть, он лёг, закрыл глаза и тут его лизнули в щёку.
Лисёнок смотрел с улыбочкой; диссонансом к рельефным рёбрам выпячивалось туго набитое брюшко. «Молодец, нашёл-таки, где подхарчиться, – похвалил щенка Сотников. – Слушай-ка, тебе ведь имя придумать нужно. Как считаешь? Так… с чего начать?.. Томпсон, кажется, о лисе писал, но как того лиса звали, не помню. Лис из «Маленького принца» безымянным был. Что ещё?.. Лисицу из сказок Патрикеевной величали, но ты ведь у нас мужичок… Вот что, милый, будешь Патриком. Вполне симпатичное имя. Святой есть почитаемый – Патрик. Понял, Патрик? Смотри, откликайся теперь». Свежеиспечённый Патрик придвинулся к руке Сергея, лизнул ладонь, потом прихватил зубами большой палец и стал его «отрывать».
Горел костёр, Сотников смотрел в огонь. Сидел, пока не стали слипаться глаза. Проснулся, оттого что лисёнок, поскуливая, торкался холодным носом ему в лицо. Сергей приподнялся на локте, огляделся: в том же месте, что и прошлый раз, реку переходили тёмные фигуры. Он поднялся и пошагал в сторону брода, намереваясь поговорить с незнакомцами. На полдороги пришлось остановиться: необыкновенно быстро фигуры растворились в сероватой мгле. Сотников постоял с минуту, вглядываясь в противоположный берег, потом вернулся на место.
На другой день поутру, когда он умывался у реки, его вдруг огорошила неожиданная мысль. Ситуация имела выраженную символичность: странное безжизненное место, лодочка, которая давно должна была затонуть от ветхости, пахнущее ладаном покрывало, призрачные фигуры, подраненный лисёнок – во всём этом явно таился смысл. Может быть, он сейчас в коме, в пограничном состоянии, а Патрик – это знак, что у него ещё есть шанс вернуться к жизни? А может, Патрик, как лис из «Маленького принца», напоминает ему об ответственности? Или указывает на его прегрешения, которые он должен осознать? Да, он вёл себя как настоящий скот: глумился над женщиной, помыкал ею, оскорблял, живя, в общем-то, на её счёт. Пожирал её скромные припасы, даже рубля не заплатив. Она, конечно, тоже не невинная овечка, но это его скотства не оправдывает. Сотникову вспомнилось, как он, пьяный, развалившись в кресле, орёт в приоткрытую дверь: «Поликарп, бокал игристого мне. Живо!» – и заходится визгливым истеричным хохотом. А вдруг он и есть такой настоящий? Запил вот и вылезло его подлое, хамское нутро… Ну а если поглубже заглянуть: как он жил до этого кавардака? что сделал за свои тридцать лет? Хотя по большому счёту дело вовсе не в достижениях, а в том, чего хотел достичь, к чему стремился. Ничего он не хотел: не было ни мечты, ни цели, ни желания что-нибудь поменять. И в отношениях – та же история: жил с девушкой и ни разу не задумался, насколько это серьёзно? какое у них будущее? о детях, наконец. Да, говорил что-то о собственном бизнесе, об элитной квартире, о перспективах, но она его трепотню воспринимала как «белый шум», потому что отнюдь не глупа. Поэтому и ушла. Ладно, признаем: он тридцатилетний инфантильный дурачок, алкоголик и хам. Одним словом, пустой малый. Но ведь и не злодей. Почему же именно за него взялась эта… неведомая сила или что там есть?.. Ведь не Господь же Бог его испытывает, да и Сатане он вряд ли интересен. Мелок он для таких парней. Сотников вздохнул и, скривившись, плюнул в своё отражение.
Взглянув последний раз на шалаш, он тронулся берегом вверх по реке. Лисёнок потрусил следом. Река едва заметно поворачивала влево, но изгиб был совсем незначительным, поэтому место стоянки ещё долго не пропадало из вида.
Прошло около часа. Сотников шагал быстро, Патрик не отставал. Миновали два переката; река стала изгибаться в правую сторону. Никаких видимых изменений – всё та же пожухлая трава, блёклая листва. По-прежнему не было слышно птиц, в реке ни разу не плеснулась рыба.
«Сука!» – Сергей выругался так громко, что испуганный лисёнок отскочил в сторону. Стоя на небольшом пригорке, Сотников смотрел на видневшийся впереди обрыв и шалаш рядом с корневищем упавшего дерева. «Нет, ты видишь, Патрик? Тебя это не удивляет? Мы снова дома. Ура», – вздохнул он и побрёл к опостылевшему биваку. Не оставалось ничего другого, кроме как перейти на другой берег. Однако Сотников этот вариант держал на крайний случай: лес на другой стороне реки представлялся ему враждебным, гибельным местом. Сергей даже не пытался преодолеть свой иррациональный страх, чувствовал, что не сможет.
Остаток дня прошёл в попытках найти способ вывернуться, выскользнуть из метафизической ловушки. «Но как выскользнешь из собственных мозгов?» – раздумывал Сотников, расхаживая взад-вперёд по плёсу. Ничего кроме набивших оскомину пространственных мерностей, чистилищ, темпоральных петель и тому подобной чепухи в голову не приходило. Воздух, холодивший кожу, неровности почвы, камни, ясно ощутимые под подошвой кроссовок – всё говорило о настоящей, твердокаменной реальности. Которой не могло быть.
Наступила ночь. Почти до рассвета он сидел у костра, думал. Потом прилёг и уснул. День обещал быть солнечным. Берег Сакмары едва просматривался за молочным, поднимающимся от воды парком. Увлечённый необычайно интенсивным клёвом, Сергей одну за другой выдёргивал из воды золотистых, как на подбор, крупных рыб. Он подсёк очередного голавля и вдруг почувствовал на другом конце лески небывало мощное сопротивление. Сотников подвёл тяжёлую рыбину ближе к берегу и чуть приподнял над водой. К его удивлению, голавль оказался небольшим, а вслед за ним из воды показалась голова человека – это был Пётр Скворцов. Он держался за хвост рыбины зубами.
– Тьфу ты, – проворчал Сергей, – я уж обрадовался…
– Из Белого плыву, водочки взял. Будешь? – говорил Пётр, выходя на берег. В руках у него была матерчатая сумка, в которой позвякивали бутылки.
Они уселись на берегу, выпили.
– Нет, всё ж таки старина Хью гениально всё угадал, – заговорил Пётр, – с этим не поспоришь, однако…
– Какой ещё Хью? – перебил его Сотников.
– Эверетт, разумеется, ты что, Серёжа? Так вот… на чём я остановился?.. Да, термин «параллельные» применительно к вселенным не корректен – это ты правильно подметил. Вселенные возникают и исчезают подобно пузырькам в пене, то бишь в вакууме нулевой энергии в результате квантовых флуктуаций. Но дело в том, – заметил Пётр с глубокомысленным видом, – что, в сущности, все эти так называемые вселенные – фикция. Ничто, рождённое ничем. Полагаю, только мысль способна родить реальный мир, а не какие-то там флуктуации.
– Чья мысль? Бога?
– Да как сказать… – протянул Пётр, зажмурив один глаз и скосив другой. – Видишь ли, суть эвереттической трактовки событий сводится к тому, что ни один из возможных исходов квантового взаимодействия наблюдателя и объекта не остаётся нереализованным. То есть наблюдатель меняет реальность – это, кстати, постулат квантовой физики. Так что созидательная, в прямом смысле, мысль теоретически может принадлежать любому человеку.
– Интересно. Только не пойму, к чему ты это всё…
– К тому, что ты, возможно, прыгаешь из одной вселенной в другую, которые сам же и создаёшь. Поэтому всё у тебя перепуталось.
– Ага, Серёга Сотников – демиург. Недурно.
– Что ж, ирония твоя понятна. Давай тогда по-другому: попав в поле мощного интегрального потока, ты, посредством квантовой корреляции, затягиваешь в него других людей… ну, с кем ты, скажем, в отношениях.
– Какой ещё интегральный поток?
– У термина довольно широкий диапазон применения, так что можешь считать его чисто условным. Скажем так: ты затягиваешь людей в своё пси-поле – теория Дэвида Бома, как ты помнишь.
Поморщившись, Сотников пожал плечами.
– Напрасно кривишься: Бом ведь не какой-нибудь там… экстрасенс, прости господи, – учёный с мировым именем. Сошёлся ты, например, с Лидией и она оказалась в твоём пси-поле. Так что Город вовсе не её идея, а твоя. То же самое вышло и с Тамарой.
– Нет, Петя, ошибаешься. Никогда, поверь, у меня не возникало подобной фантазии.
– Хм… значит, остаётся одно: Город – творение индивидуума, от которого и берёт начало интегральный поток. Впрочем, Город может существовать и в реальности. Не нашей, разумеется.
– И что это за индивидуум?
– Человек с необычайно мощной ментальностью, с которым ты каким-то образом пересекался. От подобных людей, Серёжа, лучше держаться подальше: будешь что конь стреноженный – рад бы ускакать, да путы не дают. Понимаешь, о чём я?
– Понимаю, только что-то не припомню такого гиганта мысли. Да и вообще… – всё о чём ты говорил, вещи чисто умозрительные. Сляпать из дурных снов научную теорию не получится – пустая затея.
– Хорошо, сляпаю для тебя что-нибудь более осязаемое. Ты ведь день потерял, с этим не будешь спорить?
– Не буду.
– И какой из этого следует вывод? А вывод такой: ты стал жертвой диссоциативной амнезии. Поясняю: расстройство памяти формируется на фоне стрессовых событий. Значит, с тобой в тот день произошло нечто травмирующее, и твоя психика блокировала доступ к этой информации. Но, заметь, информация только блокирована, она остаётся в твоём подсознании. То есть ты помнишь и не помнишь – такая получается вилка. И как итог возникает мортидо. Полагаю, у тебя именно такой случай.
– Мортидо?.. Что-то не припомню.
– Ну… это такая психоаналитическая штука, которая обозначает внутренние процессы человека, направляющие психическую энергию в сторону разрушения и смерти. К примеру, либидозная энергия направлена на развитие и рождение, а эта зараза – на самоуничтожение. Иногда, в лёгких вариантах, человека просто влечёт к теме смерти, в тяжёлых же включается механизм бессознательного разрушения своей жизни. Похоже ведь на твою ситуацию?
– Пожалуй. Но знаешь, Петруха, эти твои… мортидо, как-то оно скучно… Тайны нет, непознаваемого… Вот скажи мне, Богу в твоих теориях места не осталось?
– Как же, знал я одного бога, – оживился Скворцов. – Он тогда в костромской области заведующим свинофермой подвизался. Посадили потом, – добавил Пётр, усмехнувшись. – Ларёк продуктовый подломал, мать его…
– Ты про какого бога говоришь? – спросил Сергей строго.
– Да про нашего же – с хвостиком.
Тут Сергей заметил, как лицо соседа стало плавно менять черты. Оно, будто подтаивая, уменьшалось и вытягивалось. Затаив дыхание, вглядываясь в меняющиеся черты Петра, Сотников стал понимать: это был вовсе не Пётр, а Кубарь – старый пёсик его дедушки. Кобелёк задрал морду вверх и, подвывая, затявкал.
Сергей проснулся; опёршись о его бок лапами, тявкал лисёнок. Сотников огляделся: у костра сидел человек. Подёрнутые пеплом угли местами светились тускло-малиновым; неизвестный сидел, обхватив колени руками и опустив голову. Сергей поднялся.
– Ты откуда здесь, друг? – окликнул он незнакомца.
Человек поднял голову и, молча, взглянул на него. Не отрывая глаз от бледного плохо различимого в едва забрезжившем рассвете лица, Сотников подошёл, опустился на корточки. У костра сидел Сергей Буров.
– Оттуда, – сказал художник, поднимаясь и разворачиваясь к реке. Сотников взглянул: на другом берегу, там, где недавно стоял лес, на фоне апокалипсических с ядовито-зелёной начинкой туч проявились силуэты соборных шпилей.
Вода в реке приобрела стальной цвет, прежде незаметное глазу течение превратилось в череду мощно закручивающихся водоворотов. Только на месте брода оставался участок покрытой мелкой рябью воды.
Все рассуждения, предположения и догадки Сотникова, словно брошенные в огонь дневники со смешными школярскими мыслями, вспыхнули и пропали. И он двинулся за тёзкой, который уже переходил брод. «Я избран! Я избран! Я избран!» – ревело прямо за лобной костью. «Не ходи! Сдохнешь там! Сдохнешь!» – визжало в затылке.
Буров остановился, повернулся к Сотникову и, качнув головой в сторону города, двинулся дальше. Сергей уже занёс ногу, чтобы ступить в воду, как вдруг сзади раздалось взволнованное тявканье. Он оглянулся: в двух шагах, дрожа всем телом, стоял лисёнок. Сергей протянул руки, позвал: «Патрик, иди ко мне». Зверёк заметался на месте, заскулил, но всё же подошёл. Сотников взял его на руки, шагнул в воду. Продолжая скулить, щенок беспрестанно ёрзал. На середине реки он вдруг вывернулся из рук и плюхнулся в воду. Его тут же понесло к водоворотам.
Сотников застыл в минутной растерянности. Город приблизился, распахнув перед ним панораму тихих, безлюдных улиц; он манил его уютом зазеленевших скверов, ожившими фонтанами, золотыми бликами окон, что сулили вечную безмятежность. Сотников сделал шаг, но бросив взгляд на щенка, которого уже крутило в водовороте, снова остановился. «Нет там никаких окон, дурак! – крикнул он себе, оскалившись. – Это всё обман – тебя бесы водят!» В несколько прыжков он миновал мелководье и поплыл.
Плыл кролем, опустив лицо в воду, а когда поднял голову, увидел, как отчаянно барахтающегося щенка уже подносит к сердцевине водоворота. Сменив направление, вытянувшись всем телом, Сергей рванулся наперерез, но центробежное вращение отнесло его в сторону. Патрик исчез в центре воронки. Сотников нырнул. Прохладная вода остудила голову, уняла возбуждение: ему стало хорошо и покойно. «Красота! Век бы не вылезал», – подумал он.
Окончание следует…
