След перепончатой лапы (часть 13)

Глава 13

 

— Юккеймфан Лутрис, — его высочество герцог проговорил полное хозяйское имя, словно пробовал на вкус незнакомое блюдо и никак не мог решить, нравится оно ему или нет. – Фрайхерр… Может быть, даже марк-фрайхерр?

— Нет, ваше высочество. Просто фрайхерр, — вежливо ответил мастер и поклонился учтиво, но без подобострастия. Все же он у меня молодец. В любом виде, в любом костюме умудряется выглядеть так, что все понимают – непростой человек.

Мы едва вернулись в город из злосчастной поездки, когда в дом Тернелиуса явился нарочный из герцогского дворца и затребовал хозяина к себе. На удивление быстро, надо сказать, явился. Словно дал его высочеству кто-то знать, что некий фрайхерр уже пересек городскую черту, а не сгорел в жутком лесном пожаре, не скачет где-то по полям и перелескам, продолжая охоту за бедными зайцами и куропатками, и не отчалил на собственной лодке, направляясь в открытое море. Ой, не нравятся мне такие совпадения.

Хозяин едва успел ополоснуться – просто пофыркал над лоханью да обтер тело губкой, это не баня и даже не купание в речке… Так что от него и сейчас разило горелой травой, древесной копотью, паленой шерстью — его роскошную шевелюру несколько раз уязвили искры, заставляя волосы трещать и скручиваться – а также конским и людским потом и просто болотом.

Рубашку он, отправляясь во дворец, надел новую, другого камзола не нашлось, пришлось взять кожаную бригантину, а вот штаны остались те же (запасные имелись только на Белой), и теперь его высочество имел возможность лицезреть прорехи и пропалины в самых разных местах. А что делать? Его нарочный ну очень настаивал, что нужно как можно скорее прибыть на прием. А присланную карету эскортировал – для большей убедительности, не иначе – взвод гвардейцев с мушкетонами и палашами. То ли конвой, то ли почетный эскорт – как хошь, так и понимай. Зато, должно быть, герцог мог теперь лично убедиться, что пожар – не досужая выдумка.

Тернелиус захотел было сопровождать «ученика и партнера» (чем, между прочим, вызвал мое немалое уважение – ибо неясно было, чем закончится визит, герцоги – они всякие бывают), но нарочный передал «настоятельную просьбу его высочества к уважаемому магистру» остаться дома. Ох, не нравится мне это…

«Уважаемый магистр» настаивать не посмел.

Зато хозяин настоял на том, чтоб его сопровождал я. И тем, кажется, поверг в полную панику и нарочного, и главу эскорта. Но прямого запрета герцога на этот счет не было, кто такой хозяин и кто такой я, эти двое, кажется, догадывались, а вот зачем герцог нас зовет к себе – не знали. Может, их высочеству захочется всего лишь фокусами усладить взгляд, а для этого дела «дрессированный зверь» нужен?

В общем, мы вдвоем сели в карету (не слишком роскошную, надо сказать, но вполне добротную, с просторным корпусом, низкими мягкими диванчиками, набитыми конским волосом и, как по мне, излишне гибкими рессорами – на брусчатке мостовых нас мотало, как в лодке на море). Вдвоем прошли по коридорам дворца – к вящему удивлению охраны. И вдвоем предстали пред ясны очи герцога. А также еще доброй полудюжины каких-то важных людей, сидевших за длинным, слегка изогнутым столом, накрытым тяжелой зеленой скатертью. Вошли в комнату (вернее, залу) по ковровой дорожке – а стол стоит поперек, как крепостная стена. Причем за спиной у сидящих широкое, едва не во всю стену, окно, так что свет нам в глаза, а лиц застольных почти и не видно. Мы у них как на ладони, а они у нас в тени. Да еще двери клац – и закрылись у нас за спинами. Мягенько так, почти неслышно.

Но если они нас хотели так напугать или смутить, то не на тех напали. Мы с хозяином себе цену знаем. Понадобится – и выйти сможем, хотя шпагу у него и отобрали при входе, а пистолю он с собой и брать не стал (хотя Тернелиус и предлагал украдкой – маленькую такую, под одеждой незаметную, коротенькую – только с пяти шагов и стрелять). А вот «попрыгун» у него в рукаве все же есть. И ножик в голенище небольшой, охотничий. В умелых руках…

— Вы знаете, фрайхерр, мне не нравится, что происходит в моем городе с вашим появлением. То какие-то головорезы в парке, то пожар…

— Мне тоже это не нравится, ваше высочество. Я – гость в вашем прекрасном городе, а приходится выполнять работу хозяев. То очищать городской парк от каких-то головорезов, хотя это работа стражи. То бороться с огнем, хотя, насколько я знаю, все жители Кальма платят особый пожарный налог, да и часть пошлин, взимаемых с гостей города, идет на содержание особой службы по борьбе с огнем. Но я рад, что сумел оказать Кальму – а я его очень люблю – эти услуги.

Прочие сидевшие за столом зашушукались. Действительно, поди пойми, то ли дерзость прозвучала, а то ли достойный ответ.

— Да, действительно… Барон Клайез, — ишь ты, без «фан» фамилию произнес, — утверждал, что без вас он мог бы погибнуть. Не так ли, барон?

— Совершенно верно, ваше высочество. Фрайхерр показал себя прекрасным командиром, он поднял тревогу, он один не потерял голову в столь, не побоюсь этого слова, опасных обстоятельствах, сумел всех нас отвести в безопасное место, организовать… назову это обороной…  Вот именно, оборону против огня. А ведь с нами были лошади… И дамы…

Надо же – а я и не узнал в разряженном толстяке нашего давешнего знакомца. Даже лицо уже не казалось таким красным. Может, побледнел от страха – на приеме-то у столь важной особы? Хотя вроде не похоже на бравого барона. Да нет, какая там бледность – это он припудрил лицо вместе с париком. Наверное, пытался скрыть копоть и ожоги. Тоже ведь, ясное дело, переодеться да отдохнуть человеку не дали.

— Вот как, дамы и лошади? – приподнял одну бровь герцог.

Ей-ей, он по-прежнему пытается решить, что с нами делать. Говорят, его высочество – человек в высшей степени практичный, такие обычно встречаются среди купцов, а не среди дворян. Впрочем, он как раз с купцами и больше дружбы водит. Да и похож больше на удачливого негоцианта – невысокий, полноватый, уже с немалой сединой в щегольской бородке и над ушами. Пальцы в перстнях – многовато их для дворянина, как по мне. Шпагу держать мешают. Но это, может, и хорошо, что у него душа больше торговая. Будет думать не о чести, обидах и прочих вещах без веса и запаха, а о пользе. А маг – он человек весьма полезный, если в друзьях.

— А правда ли, что вы, марк-фрайхерр, сведущи в… скажем так, необычном искусстве?

— Разумеется, ваше высочество, — хозяин ответил почти без запинки. Врать прямо в таком деле – небезопасно. А ну, как сидит за этим столом кто понимающий? — Поэтому я позволил себе явиться в сопровождении своего фамилиара. Неужели я посмел бы взять во дворец просто дрессированное животное? А Хитрый – это почти часть меня.

Наверное, это ни для кого не секрет. Но вот стоило ли об этом говорить так открыто? Вон длиннорясый, сидящий одесную от герцога, уже морщится в мою сторону. А я негордый, я мог бы и просто дрессированным прикинуться.

— Более того, ваше высочество, — продолжает мой мастер, — я более чем уверен, что и пожар, нанесший столь печальный урон охотничьим угодьям вашего города нынешней ночью, имел несомненно магическую природу.

— Почему? – герцог приподнял другую бровь. Ловко у него выходит, не все люди так умеют. Зато им не дано ушами шевелить – а это куда более полезно, как по мне.

— Потому, ваше высочество, что я никогда не видел, чтобы сырой тростник так горел. Все же сейчас время летних дождей, а не засухи. И чтобы пламя по мокрому приречному лесу шло против ветра, тоже не видел. Даже если бы кто-то рассыпал в зарослях пару бочонков пороха, такого не удалось бы достичь – порох мгновенно отсырел бы от утренней росы. Разве что масло да смола…

— А не вы ли и устроили это огненное нападение? – это какой-то молодой дворянин, сидящий у самого края стола. Молодой, а глаза злые – причем такие, какие бывают у злобных стариков – без ярости, без страсти. Холодная такая злость. И лица почти не видно за кружевными брыжами и густой ухоженной бородой. Вроде как прячет он за ними что-то. Шрам, например, или другое какое уродство. Вон, шею вроде чуть набок кривит. Неприятный типус. Впрочем, а кто тут приятный?

— Нет, сударь, не имею чести знать ни вашего имени, ни титула, не я. Вообще же, прежде чем бросаться такого рода обвинениями, — тут в голосе хозяина недобро звякнуло кованой сталью, — не худо бы мало-мальски разбираться в вопросе. Вы маг? Вы были на месте происшествия? Или вы просто ищете ссоры со мной?

— Полегче-полегче, господин фрайхерр, — поднял пухлую ладошку герцог. – Вы все же не у себя во владении.

— Я у вас в гостях, ваше высочество, — чуть склонил голову хозяин. – И только обязанности гостя удерживают меня от того, чтобы вызвать на поединок… молодого человека, который даже не удосужился назваться. Согласитесь, герцог, мне в лицо было брошено тяжкое обвинение. Вообще же не в моих привычках спускать такого рода высказывания. Я думаю, все присутствующие знают о правах, дарованных фрайхеррам еще в те времена…

— Не сомневайтесь, знают, — прервал герцог. – И все же я просил бы вас – как правитель города, как старший, как хозяин этого скромного дома, наконец – воздержаться от дуэлей. От вас и так одно беспокойство…

— Осмелюсь возразить, ваше высочество, — вдруг встрял длиннорясый.

— Простите, ваше высокопреподобие?

— Должен заметить, что от вашего … гостя… мы – я имею в виду город Кальм – успели увидеть не одно только беспокойство. Все присутствующие прекрасно знают, как мать наша Святая Церковь относится к… ремеслу, что избрал стезей сей, без сомнения, неординарный молодой человек. Однако лишь Враг рода человеческого извечно черен, и лишь Создатель наш всенеизбывно бел. Человеки же блещут разными гранями цветов. И случается, что богоугодные дела творятся руками, вроде бы вовсе для того не приспособленными. Насколько мне стало известно, оный фрайхерр, еще подходя к городу, оказал и ему, и монастырю Святого Густава немалую услугу.

— Вот как? Любопытно, — оживился герцог.

— Совершенно верно, и весьма любопытно, ваше высочество. Оказалось, что – то ли по недогляду братии, а то ли вражьим потуранием —в окрестностях монастырских свила себе гнездо разбойничья шайка. И не просто свила, а оседлала реку и душегубствовала, чем наносила и чести монастыря, и доброму имени города, и торговым делам немалый урон. Сей же юноша не убоялся сразиться с татями и одолеть их.

— Вот как? – снова переспросил герцог. – И сколько их было?

— Как доносят братия, не менее полудюжины.

— Это верно? – правитель города обернулся к хозяину.

— Не могу утверждать наверняка, ваше высочество.

— То есть? Вы не знаете, была ли банда?

— Банда, безусловно, была, — мастер говорил подчеркнуто спокойно, ни дать ни взять толковый управляющий, докладывающий землевладельцу о делах урожайных, податных да работных и знающий, что дело сделал хорошо, упущения ни в чем нет. – Но я не могу утверждать наверняка, что там была именно полудюжина разбойников.

— А сколько же?

— Я сражался с меньшим количеством, ваше высочество.

— Да что ж из вас слова-то клещами тянуть приходится, Лутрис! – хлопнул герцог пухлой ладонью по парче. – Сколько их там было?

— Ну, можно сказать, что пятеро.

— Что значит «можно сказать»?

— Не извольте гневаться, ваше высочество. Попытаюсь объяснить. Настоящих душегубов на развалинах старой мельницы, — ведь вы это изволили иметь в виду, ваше высокопреподобие? – было всего четверо. С ними мне и в самом деле пришлось вступить в бой. Кроме того, с ними заодно был неопытный юнец. Мне, безусловно, далеко до служителей матери нашей Церкви в мастерстве познания людских душ, но тогда, после боя, я решил, что он просто попал в дурную компанию, но сам еще не успел совершить ничего по-настоящему дурного. Может, стащил у какого поселянина сушащиеся штаны с веревки…

Послышались смешки, хотя кто-то из собрания недовольно проворчал: «Ага, вчера штаны, сегодня кошелек… Повесить бы его на той же веревке…».

— И чем закончилось дело, сударь? – судя по прикрытой шелками кирасе и по шраму у виска, вопрошавший – то ли командир гвардии, то ли еще какая военная шишка, отвечающая за порядок в городе и окрестностях.

— Четверых я убил, — просто ответил хозяин. —  Мальчишку отпустил, предварительно отобрав у него оружие. Может, еще сможет стать подмастерьем, слугой или еще каким полезным человеком.

— То есть вы сражались один против четверых? – не унимался тот, со шрамом.

— Ну, почему же один? Со мной был Хитрый. Я ведь говорил уже, что он – почти часть меня. Дело происходило на старой плотине, он – непревзойденный пловец. Я бы даже сказал – боевой пловец. Сумел зайти врагу в тыл и ударить, вернее, укусить его в самое чувствительное место. И хотя здесь нет дам, я бы предпочел сие место не называть вслух.

Снова смешки – видать, все догадались. Для вящего эффекта я обнажил зубы и демонстративно ими клацнул – чтоб представили, каково это. Непривычного человека впечатляет, не раз проверял.

— Почему же вы не доложили об этом в ближайшем отделении стражи?

— Право, не знал о существовании подобного порядка, так что прошу меня простить. Но я уведомил о произошедшем настоятеля монастыря, ибо полагал, что земля, где произошло столь печальное событие, находится под его управлением. И посоветовал монахам дополнительно прочесать лес, поелику вовсе не был уверен, что шайка погублена вся, до последнего человека. Скорее всего, на реке должен был остаться хотя бы еще один – наблюдатель либо разведчик. Так что, когда братия говорит о полудюжине, возможно, она права. Они кого-то поймали еще, ваше высокопреподобие?

Преподобие кивнул. А непростой, видать, человек этот длиннорясый. Пока мы беседовали, солнце чуть сместилось, и лица хоть чуть-чуть стали видны. Ух, какое лицо было у монаха – или кто он там? Не разбираюсь я в церковных званиях. Словно из вяза резаное, жесткое, скулы торчат, как утесы над рекой. Видать, привык командовать своей братией, как генерал – солдатами. Может, и впрямь бывший генерал? Или, наоборот, мечтал генералом стать, а пришлось – священником? Так бывает с младшими сыновьями… Да в войну прошлую, слышал я, были особые отряды, из монасей набранные… может, и этот из таких. Вот за нас с мастером и вступился.

— Что ж, ваша скромность весьма похвальна, — раздумчиво сказал герцог. – А так как ваш поступок, несомненно, будет способствовать дальнейшему процветанию речной торговли, думаю, гильдия купцов сможет выделить вам определенную награду. Скажем, в двадцать цехинов. Не так ли, любезный Бонифациус?

Ай, молодец все же герцог! И наградил, и казну не растряс. И что мог возразить Бонифациус?

— Должен заметить, — снова встрял высокопреподобный, — что молодой человек не только покарал недостойных, но и взял трофеи…

— Ну, это уж как водится, — прогудел начальник гвардии. – Не думаю, что стоит осуждать его за это. Среди воинов есть поговорка «что с бою взято, то свято».

— Я и не думаю его осуждать, полковник, — ответствовал длиннорясый. И это «полковник» он произнес эдак, со значением. Мол, ты-то полковник, да и я не сержантишка паршивый. – Напротив. Среди трофеев обнаружились весьма ценные для нас церковные реликвии. И фрайхерр добровольно и по собственному почину сдал их в монастырь, несмотря на то, что братия оказала ему не самый дружественный прием. Не так ли, фрайхерр?

— Вы о приеме? Помилуйте, какие пустяки. К тому же, насколько я понимаю, монахи выполняли приказ – уж не знаю, ваш ли или более высокого начальства, — запрещавший пускать людей моей профессии на территорию монастыря. А вернуть тот… то имущество, — кажется, хозяин что-то разглядел в глазах церковника и не стал уточнять, что именно мы тогда сняли с трупов, — я был просто обязан как подданный.

— Блестящий ответ, — свел ладони вместе герцог, что, видимо, должно было означать аплодисменты. – Что ж, я вижу, что в вашем лице мы приобрели пусть беспокойного, но весьма полезного жителя города. Да и те головорезы, с которыми вы столкнулись в парке – кто знает, сколько еще невинных душ они могли погубить, если бы ваши пути не пересеклись. Посему, думаю, нашу встречу пора заканчивать ко всеобщему удовольствию сторон, не так ли?

— Не смею возражать, ваше высочество… Могу ли я идти?

— Да, конечно. Хотя постойте. Мне только что в голову пришла, я полагаю, весьма удачная мысль. Раз вам так ловко удается справляться с нарушителями законности и порядка в городе и его окрестностях и даже спасать наших подданных от разнообразных напастей, не возьметесь ли еще за одно дельце?

— Вы имеете в виду?.. – повернулся к герцогу всем телом полковник.

— Именно! Но, полагаю, обсудить это мы сможем в более узком кругу. В конце концов, наш гость прибыл сюда, не успев ни как следует отдохнуть, ни даже привести в порядок одежду. Это невежливо с нашей стороны как хозяев. Поэтому, фрайхерр, ступайте домой – или куда вам заблагорассудится, благо, наш город дает много разных возможностей для отдыха. Но завтра… скажем, в два пополудни потрудитесь явиться снова ко мне в гости. На обед, так сказать. Да приходите не к главным воротам – зачем нам эта излишняя пышность? С южной стороны дворца, там, где сейчас еще цветут эти… как их… вечно забываю, как зовутся эти южные деревья, махровые такие… Так вот, найдете там калитку. Около нее вас будут ждать. Тогда и поговорим. А пока – не смею задерживать ни вас, ни вашего удивительного спутника.

— Честь имею, господа, — поклонился хозяин, и мы вышли вон. Как он – не знаю, а я – с изрядным облегчением. С таким, что чуть было не украсил ковер пахучей такой отметиной. Еле сдержался.

А уже когда спускались по лестнице вниз – мимо многочисленных гвардейцев с их протазанами, кирасами и позументами, — он вдруг негромко защелкал. И я сразу напрягся вновь – ведь человеческую речь я прекрасно понимаю, а хозяину и проще, и быстрее пользоваться именно ею, а не «щелкуном», которым ни настроение, ни интонацию не передашь. Значит, боялся, что нас могут подслушать, и спешил донести до меня некие важные сведения.

— Эй, Мидж, ты того, что морду в кружевах прятал, узнал?

— Нет, хозяин. А что?

— А то, что шею он кривил аккурат по твоей милости. Ставлю сотню серебром против дохлого карася, что, если заглянуть под брыжи, то под правым ухом обнаружится изрядный шрам. От твоих, между прочим, клыков.

 

***

— И куда же это меня собирается услать его хитроумное величество? Или все же высочество?

— А ты сам как думаешь, куда?

Тернелиус выглядел явно встревоженным. Уж не знаю, за хозяина он переживал или за себя, но то, что дело дошло аж до самого герцога, да еще помимо его, Тернелуса, воли… Ох, как бы не вышло боком старому хитрецу – это, пожалуй, читалось на его темной физиономии. Я в хозяйские дела не лезу, так что даже не знаю, то ли сам он решил в Кальм наведаться, то ли вызвал его кто письмом… Да, видать, у Тернелиуса были на моего мастера какие-то планы. А теперь они идут прахом, и решает старикан, как ему быть – помогать ли ученику или тихо-тихо уйти в сторонку…

— Думаю, что герцог попытается на одну стрелу сразу пару куропаточек нанизать. Избавить город от столь беспокойного визитера – хотя бы на время. А заодно его, то есть моими, руками решить некий давний и опасный вопрос. И вот думаю, что за пакость мне предстоит учинить? В соседнем городе подпалить порт? Отправить к праотцам не в меру ретивого родственничка его величества или его высочества? Выкрасть переписку двух царствующих домов? Увести жену у некоего вельможи, приглянувшуюся племяннику нашего обожаемого герцога?

— Тебе бы пиесы писать, право слово. Чтобы отправить в мир иной нужного, вернее, ненужного более человечка, имеется масса способов и масса специально обученных людей. Хоть дуэль учинят, хоть лошадь опоят, чтоб она понесла на охоте. Хотя, конечно, случаи разные бывают…

Повисла неловкая пауза – видать, старик сообразил, что сам затронул не слишком удачную тему. А хозяин из деликатности не стал ее развивать. Вот и пришлось обоим молчать вдохов десять.

Первым не выдержал Тернелиус:

— Честно говоря, я лишь догадываюсь, что это может быть за поручение, для которого понадобился не просто головорез (уж прости, но ты успел прослыть таковым после приснопамятной драки в парке) и не просто… скажем, человек с головой (с этой точки зрения тебя герцог и не знает вовсе, по-моему), но сведущий в Искусстве. Уж тут-то ты карты раскрыл настежь. Кстати, скажи на милость, обязательно было устраивать этот трюк с рекой?

— Может быть, и нет. Если бы в моем распоряжении была достаточно вместительная лодка, удалось бы обойтись. Хотя лошади вряд ли влезли бы на борт. Разве что поплыли бы следом… Но лодки не было. И вообще, что сделано, то сделано, — нетерпеливым тоном оборвал сам себя мастер, — и теперь меня куда больше интересует будущее.

— Ну, будущее проистекает из прошлого, пора бы знать, — Тернелиус по-прежнему чувствовал себя наставником несмышленого мальчишки, хотя мастер давно вышел из нежного возраста. — Но, чтобы попытаться удовлетворить твой, да и мой тоже, интерес, я пригласил одного понимающего человека. Так что придется обождать.

Ждать пришлось немало. Хозяин изо всех сил делал вид, что это дело ему нипочем. Вытащил из дорожного сундука несколько заготовок для «прыгунов», покрутил в руках – спрятал обратно. То ли настроения не было заклинать их (а для этого требуется особое состояние духа, вроде такой тишины, что бывает перед самой грозой вечером на озере), то ли подумал, что негоже этот секрет Тернелиусу открывать. Вынул кинжал и точильный камень, принялся вжикать – чесслово, будто прямо по нервам. Тернелиус – и тот скривился, как кислую ягоду раскусил, да с оскоминой. Ладно, долой оружие, пусть будет бумага. Все из того же сундука появились растрепанные листки, готовальня с циркулями, угломерами и прочими хитрыми железяками. Их устройство мастер еще на острове у мэтра Иоганнуса освоил, а потом по памяти себе такие же заказал, причем отвалить пришлось немало, да и кузнеца поискать. Мастера молота в наших краях, может, неплохо справлялись с клинками и серпами, но вот хитрости вроде мелких винтов да кривых линеек, расчерченных тоненькими рисками через равные промежутки, им не давались. Сейчас хозяин принялся вычерчивать какие-то фигуры из палок и колес, бормотать что-то, подсчитывать. Не знаю, может, думал Тернелиуса пронять, но тот демонстративно уткнулся в фолиант рыжей кожи. Так они и сидели – один делал вид, что пишет да посчитывает, другой – что читает. И оба ждали. Ну, и я заодно с ними.

Наконец внизу загрохотали по булыжнику колеса, потом хлопнула дверь (косолапый привратник, небось, заранее был предупрежден, открыл без канители), послышались неровные шаги с перестуком.

Кажется, хозяин заранее догадался, кого ждем, так что не особо и пытался разыгрывать удивление:

— О, дядюшка Отто! Какими судьбами?

— Да уж понятно какими, дорогой племянничек. Задницу твою из очередных неприятностей вытаскивать.

Престарелый херувим с удовольствием взгромоздился на особое кресло, которое специально для такого дела приволок слуга (все тот же, из бывших матросов), вытянул правую ногу и взгромоздил ее на специально подставленную скамеечку. Скамеечка непростая – оббита черной и уже чуток истертой кожей, под которой – конский волос или еще какая мягкая набивка. Сразу видно, в доме знают привычки гостя. У кресла вон даже крючок специальный имеется, чтоб туда трость вставить. Интересно, палка та самая, с лезвием внутри? Так и тянет подойти, обнюхать. А раз тянет – почему б не исполнить?

Точно, та самая. Ее, видать, отмывали со щелоком да оттирали хвощом, но все же кровь осталась между кольцевой нижней оковкой и древком. Ее и чую. И хотел бы похвастать, что почуял внутри палки лезвие, да не могу. Да, железом от нее пахнет – так ведь и оковка железная. В лапах бы подержать, на вес попробовать, но на такую дерзость я не отважился.

— И ты здравствуй, зверь речной, беспокойный, — неожиданно мягко, словно любимому внучку, говорит старый душегуб и даже пытается меня погладить. Я сперва отшатываюсь, а потом решаю – почему бы и нет – и сам тыкаюсь мордой ему в ладонь. Он чешет меня за ухом, будто кота, перебирает волоски. Я позволяю, мне даже приятно – в конце концов, немало вместе пережили, боевые товарищи, можно сказать.

Но потом ему это занятие наскучивает. Отхожу поближе к хозяину и укладываюсь у его ног.

Сидим, молчим. Тернелиус третий бокал на стол поставил, гость его тут же ополовинил.

— Кинжал-то верни, — говорит вдруг он и поправляет парик набалдашником трости. Парик сегодня не такой пышный, как давеча в парке, да и костюм попроще. Но все равно и то, и другое явно добротное. Не богатое, а именно что добротное. Сразу видать, что владелец их – человек с положением, не какой-нибудь там…

Юкки на секунду морщит лоб, потом спохватывается – действительно, оружие со времен великой парковой битвы у него осталось. Извиняется, вскакивает, выходит. Возвращается через пару минут.

Хромой долго и пристально рассматривает клинок – к окошку поворачивает, вдоль кромки смотрит. Сталюка-то на оружие это пошла самая обыкновенная, не из лучших, потому после рубки остались на лезвии немало знаков. Ну да хозяин дело знает, сперва в кузню кинжал снес, потом и сам камнем пошуровал. Так что придраться, почитай, и не к чему. Он и был-то не новый, кинжал-то…

Лука вдруг быстрым и ловким, как у ярмарочного фокусника, движением спрятал оружие под рукав – только слышно, как шорхнуло лезвие, входя в ножны, да стукнула оковка по крестовине. Кружевной манжет лег на место – и не скажешь, что у столь благопристойного господина в рукаве подобный туз скрыт, убойного, надо заметить, действия.

— Вот теперь порядок, — удовлетворенно заметил гость. – А то вроде голым себя чувствую.

Как же, знаем. Небось, еще с полдесятка ножичков или еще каких смертоубийственных штук на себе таскает. Камзол-то вон какой широкий, под него много чего можно насовать. Тяну носом, но запаха зелья вроде не слыхать.

— Спасибо, дядюшка. Очень помогли тогда…

— Да уж пожалуйста, племянничек. Эк к тебе все же неприятности липнут, прямо как мухи к свежему говну.

На подобное замечание можно было бы оскорбиться, но хозяин только улыбнулся и тут же выдал:

— Ну почему же обязательно к говну? Может, как к меду?

— Ну, мед тоже превращается в говно. Со временем, но превращается. Так что не так уж я не прав, — и выпил до дна. —Да и на сей раз вляпался ты вовсе не в мед.

— Если я правильно понял мастера Тернелиуса, вы можете пролить свет на то, во что именно я вляпался?

— Да уж могу. Да, на будущее, если вдруг – завтра, скажем, у герцога встретимся – дядюшкой меня-то не зови, незачем.

— Делать вид, что мы вовсе незнакомы?

— И это незачем. О том, что я бываю в этом доме, думаю, герцог прекрасно знает. И дураком он отродясь не был. Давнее наше с тобой знакомство для него, может, и секрет, а сегодняшний мой визит – всяко нет. Если даже кучер или еще кто из моих бездельников не расскажет, так наверняка за домом соглядатаи присматривают. Потому я для тебя мэтр Карделас. Понял.

— Понял, мэтр.

— Повтори фамилию-то.

— Карделас.

— Молодец.

— Только фамилия вроде как нездешняя…

— А я и числюсь тут как пришлый.

— И какое ведомство у герцога вы, мэтр, будете завтра представлять? Уж не армию ли?

— Армия хороша для решения достаточно безыскусных, хотя и важных для государства задач. Но бывают вопросы, требующие большей деликатности. Вот решение таковых – по моей части. И один из них герцог тебе завтра и предложит.

— А что, без меня нельзя?

— Мы пытались, — просто сказал Лука и поморщился, словно зуб у него вдруг заныл. – Но, видишь ли, наш общий друг Тернелиус еще во времена нашего предыдущего знакомства объявил себя домоседом и с тех пор не изменил привычек. Дело же это требует присутствия… специалиста твоего профиля. А их в нашем городе стараниями предыдущего монарха осталось прискорбно немного.

Эк говорит-то теперь. Не слова, а камушки только-только с переката – гладкие, ровные, скользкие, катаются-постукивают, а не ухватишь.

Хозяин кинул быстрый взгляд на Тернелиуса. Тот поспешил ответить на невысказанный вопрос:

— В пределах города я время от времени оказываю его высочества соответствующие услуги. Но дальние путешествия мои старые кости уже, боюсь, не выдержат…

— Ты нас всех еще переживешь, — привычно отреагировал Лука.

— Может, и переживу. Потому что не суюсь туда, где можно голову оставить.

Все трое коротко засмеялись. Хотя хозяину, вроде бы, знать эту шутку было и не положено. Он тут же спросил:

— А мою голову, стало быть, можно и сунуть?

— Можно. Если ты будешь достаточно умело ею пользоваться, то вполне сумеешь вынуть ее обратно вместе с задницей, шеей и всем остальным, — все еще посмеиваясь, выдал Лука. – Ибо это «все остальное» у тебя молоденькое, быстрое, сильное. Терн, не жми вино, подливай…

— Так что за дело?

— Урфхорден. Знаешь, что это такое?

— Нет.

А вот Тернелиус явно знал, пенек старый. Кивнул эдак – мол, я правильно догадывался, да вот говорить не хотел раньше времени.

— Тогда в двух словах. Это место такое нехорошее. Далековато отсюда, ехать, наверное, дней пять, а то и все десять. Горы старые, когда-то там медь добывали, да рудник уже давно пустой, а земли тощие, ни под пашню, ни под выпас особо не годны, вода паршивая… В общем, не живет никто по доброй воле. Вернее, не жил. А сейчас уже и не поймешь, но, говорят, с тех мест ползет к нам в город кое-какая пакость.

— Что за пакость?

— Да разное. Вот, посмотри, например, — и Лука выудил откуда-то из-под камзола крупную монету и через полкомнаты швырнул хозяину. Ловко так швырнул, метко. Видно было даже, что в конце чутка придержал кисть, чтоб не сильно выхлестывала.

Мастер поймал блестящий кругляш. Подержал на ладони, покрутил, думал было на зуб попробовать, но раздумал. Положил на столешницу и чуть пристукнул рукояткой циркуля.

— Что скажешь?

— На вид вроде как настоящая, и край не обрезан. Но вот что-то в ней не то…

— То-то и оно, что не то. Ну-ка, дай ее сюда.

Мастер и дал. То есть сперва хотел тоже швырнуть, но решил иначе, встал со своего места, подошел к креслу, подал чуть не с поклоном. Уважение, значит, оказал. Ну, и к столу с вином присоседился. А то все наособицу сидел, за рабочим столиком, с чертежами.

— Теперь смотри.

Лука утвердил монету на подлокотнике – тот некогда треснул, трещину заделать не успели, и теперь металлический кругляш вошел в нее ребром, как по заказу.

— Дай-ка ножичек.

У него у самого в рукаве железяка немалая. Но мастер покорно снял с пояса и подал охотничий нож – по-моему, он теперь с ним и спать ложиться, пуганый стал после последних-то событий.

Мэтр Кад.. Кар… забыл, как его теперь звать по ненашему… взвесил оружие в руке и вдруг рубанул им по ребру монеты. Клинок прошел ее больше чем до середины – все же легковат он для таких экзерциций, наверное. Лука чуть крутанул рукоять, будто раковину моллюска вскрывал, и получившиеся серебряные лепестки отогнулись в сторону.

Я, естественно, не мог остаться в стороне от такого развлечения и тоже сунул нос поближе, рискуя получить по нему.

Ого-го, а лепестки-то не такие уж и серебряные. То есть снаружи они нормального блестящего цвета, а внутри, на срезе, серые с проблеском, как свежеотлитая пуля. Свинец, прах меня побери.

— Фальшивая, — протянул хозяин раздумчиво, хотя это и так понятно было.

— И не просто фальшивая. Простую фальшивку из позолоченного или посеребренного свинца любой лавочник отличит, просто на зуб попробовав: свинец-то мягче серебра будет. А тут вишь как хитро. Не два даже, а три металла в одно сбиты. Середка свинцовая, потом две обкладки из обычного железа для твердости, а сверху серебряные пластинки. Такая, ясное дело, дороже обычной подделки выходит, да выловить ее куда как сложнее. А благородного металла в ней – примерно одна пятая от честного веса. Можешь себе представить, как такие делают?

— Не могу. Но я не ювелир, не кузнец…

— Не думай, что мы все тут дураки, ты один умный. Спрашивали уже и ювелиров, и кузнецов, и чеканщиков даже с монетного двора – специально ездили в столицу. Никто не знает, как такое укудесить можно, чтоб воедино свинец, железо и серебро сварить – да так точно, чтоб и королевский профиль, и герб.… Мастер Тернелиус говорит, что без магии тут не обошлось. И, знаешь, я ему верить склонен. Он в своем деле толк знает. И не просто знает – он лучший, согласен?

— Согласен, — ответил хозяин, хотя ему и было что возразить.

— Вот и надо будет разнюхать, что там за умелец засел. И это ведь не единственные его делишки… Даже не самые главные… Ну, про остальные пусть тебе герцог рассказывает, если захочет.

— А ежели я не поеду?

— То есть как? – похоже, такого вопроса ни Тернелиус, ни Лука не ожидали. Последний даже бокал отставил да на хозяина уставился, словно у того враз рога выросли.

— Да вот так. Сяду в свою «Белую» да и пойду себе прочь из Кальма – хоть вверх по реке, хоть вниз да по морю… Был фрайхерр, да весь вышел…

— Ну, не знаю даже, выпустят ли тебя вот так просто, — раздумчиво произнес Лука и повертел в руке ножичек. Не спешит отдавать, злодей. Того гляди, зажилит. – Три против одного, что у твоей лодки уже караул стоит.

— Ну, это как раз беда небольшая, — самоуверенно заявил хозяин.

— Ну-ну. Собираешься воевать со всей стражей Кальма? Не советую.

— Да и куда ты пойдешь, скажи на милость? В свои эти… Тухлые Рыбы? – встрял до того все больше помалкивавший Тернелиус.

— Верхние… — начал было хозяин и осекся. Правильно, если забыли эти два непростых старикана, как наша деревня зовется, то и нечего напоминать. Целее будет.

— Да хоть Мокрые Гузна, неважно. Ты ведь, Юккейм, не из того дерева резан и не из того железа кован, чтоб бирюком в глуши сидеть. Раз уж приехал да встрял в наши дела хотя бы одним пальчиком, то…

Что «то», Тернелиус не договорил. То ли попугать хотел, то ли наоборот. На другое перешел:

— Герцог, надобно заметить, ценит людей, оказавших ему услугу. И награда, следует думать, тебя не разочарует в случае успеха. Но ведь для тебя деньги – не главное, верно?

— Верно, хотя и не значит, что я их не беру.

— Бери, конечно, какой разговор. Это было бы даже неприлично, если бы не взял, — тут же блеснул глазами второй старикан. — Одну награду герцог тебе уже выхлопотал, насколько я знаю.  Не из казны, но все же…

А ведь не было старой ящерицы на том заседании у его высочества, не было, да знает…

— Да вот есть в нашем мире вещи подороже денег. И к ним ты, если повезет, и подберешься. А мы поможем, верно, Терн?

— Верно.

— Не за так? – уточнил хозяин.

— Свои люди – сочтемся, — загадочно покивал парик. – Ты ведь герцога не на шутку зацепил.

— Да? Чем это?

— Да так уж вышло, что среди спасенных тобой из пожара благородных бездельников, которых ты, говорят, заставил как простых крестьян траву косить, нашелся один особо благородный.

— Косить я их не заставлял, только тростник резать. Кос-то у нас не было, шпаги да кинжалы… А что за особо благородный?

— Нет, не угадал, — после паузы ответил Лука и хитро-хитро так прищурился, стал похож не на херувима, а на беса мелкого. – Это вовсе не родственник твоей великолепной Лиссии. Как раз барона я б бездельником не назвал, в свое время он… ну, неважно. А нашелся там то ли двоюродный, то ли троюродный племянник нашей дорогой герцогини.

— А его высочество так дорожит родственными связями? Мне он не показался особо сентиментальным.

— Представь себе, дорожит. Особенно если супруга настаивает. А в данном случае она настаивает, так что в ее лице ты точно приобрел себе влиятельного покровителя. При случае сможешь воспользоваться. Вообще, на твоем месте я бы поспешил завести знакомство с ее высочеством. Да, боюсь, времени до отъезда не будет. Но дело тут не в любви герцога к этому, чего греха таить, достаточно беспутному молодому человеку. У его высочества есть другой объект страсти…

— Э-э..

— Нет-нет, фаворитки тут ни при чем. Герцог любит деньги. А этот племянничек задолжал его высочеству кругленькую сумму. Помри он тогда на берегу – и плакали денежки. А так еще есть надежда, что вернет. Хотя, возможно, все будет только хуже – придет еще клянчить, герцогиня на мужа надавит, тот, кряхтя, распустит мошну… Эх, будто не дворяне, а купцы, стыдно глядеть, честное слово… В общем, его высочество, насколько я могу судить, до конца не решил, оказал ты ему услугу или наоборот. Но что-то оказал точно…

И вдруг, без всякого перехода:

— От нас с тобой пойдет Йорг.

—Ух ты! – неподдельно обрадовался хозяин. – А от кого это – «от нас»?

— От нас, — веско повторил Лука.

— А что значит «с тобой»? Кто кем командует?

— В корень зришь, юноша, — покривил сухой рот мэтр Карделас. – И добро б только вы с Йоргом шли. Авось договорились бы. Но его высочество затевает чуть не военный поход. Так что готовься – в отряд и гвардия набьется, и, чего доброго, церковники…

— А эти-то зачем?!

— Ну как же! С чернокнижником бороться будете, куда ж без поддержки святош?

— Так а главный-то кто?

— То-то и оно – «кто?». Всяк будет в главные лезть. Мне бы с вами пойти – глядишь, и убедил бы герцога, что мне верх держать пристало. Да, вишь, не ходок я уже, — и он чуть не с ненавистью ткнул сухим, похожим на еловый сучок пальцем в собственную ногу.

— Скучаете по прежним временам?

— Я бы мог ответить, что не твое собачье дело. Но – да, скучаю. Ведь наш-то с тобой поход тогда совсем неплохо вышел, а? Как ты тогда у моста засаду-то… Я-то думал, ты сопляк сопляком, а ты нас всех тогда вытащил…

Кажется, вино таки ударило старику в голову. И выпил-то немного, а поди ж ты… Вон даже язык заплетается… А смотрит на хозяина – ну просто как на любимого внука.

— С тех пор, гляжу, ты заматерел, побывал много где. Но вот скажи – а доводилось отрядами командовать? Хоть на суше, хоть на море?

— Не доводилось, — честно признался хозяин. – Я все больше сам по себе.

— Вот то-то и оно, что сам по себе! И Йорг – он тоже такой. Подо мной ходил, а под тобой еще станет ли?

— А Петер?

— А вот это уже точно не твое дело, — снова встрял Тернелиус. Жестко так, нехорошо встрял. Видать, что-то там с Петером нехорошее случилось.

— Если задел, прощения прошу.

— Хрен с ним, проехали, — махнул рукой окончательно захмелевший Лука. – Значит так, я тебя предупредил. Но завтра на мою помощь особо не рассчитывай. Там много будет… всяких… А пока подумай, что тебе из оружия да иной всякой амуниции понадобится. Уж тут помогу, чем смогу.

На том и расстались.

 

***

Хромой да парикастый оказался прав. Ну, словно заранее знал, что и как герцог скажет. А, может, и знал – поди пойми. Может, он сам заранее все придумал да герцогу и обсказал.

Не буду я, пожалуй, про ту, вторую, встречу у его высочества. Да и не было меня там. А вот только пошли с нами и Йорг – пожалуй, за те годы, что мы не виделись, и не изменился почти, только в шевелюре серебра чутка появилось, — и трое армейских (хозяин говорил, едва-едва отбился – ему чуть не полуроту навязывали, с трудом убедил, что для разведки это явный перебор), и церковник. Разве что купцы своего человечка не дали, что странно даже. Но их зато обязали как следует кисой потрясти – мол, дело-то на благо торговли затевается, чтоб воровских денег да воровских людишек поменьше было… Покряхтели толстосумы, а куда деваться.

Вояки оказались… ну, самыми обыкновенными вояками. Капитан – пожилой, грузноватый, с жесткими пшеничными усами, небольшой лысинкой под морионом (впрочем, вскоре после отъезда он с видимым удовольствием заменил стальную шляпу на простую камышовую) и целым выводком пистолей – два на поясе, четыре в чехлах на седле и, небось, еще в сапогах парочка совсем детенышей. По-моему, он один при необходимости произведет пальбы больше, чем несостоявшаяся полурота. И даже не знаю, хорошо это или плохо. Чего доброго, на этот недешевый арсенал покусятся какие-нибудь разбойники. Все же пистоля – дорогая игрушка.

Сопровождали его двое рядовых. Один, Якуб, кудрявый и рябой, словно брюхо озерной лягушки, таскал за плечами арбалет – скромных размеров, но с такой мощной дугой, что впору вместо каретной рессоры ставить. При первой же возможности он заявил, что все эти пороховые игрушки – ерунда, он из своего «дружка» три болта в цель положит за то время, что «вражина проклятая» будет аркебузу перезаряжать.

Другой, долговязый Клаус носил такое же долговязое ружье – не мушкет, но вполне себе внушительную фузею. И кожаную подушечку на плече под приклад. И «перо» — эдакую вилку на древке. Один зуб длинный и заточенный на манер ножа, а другой – обычный, как у деревенского ухвата. «Перо» и за подставку под фузею работает, и за копье. Удобно, только таскать, наверное, тяжело.

И Клаус, и Якуб на лошадях сидели как мешки с зерном. Ну, соврал, ладно – как пехотинцы, которых капитанским приказом произвели в кавалерию и даже чуть-чуть поучили обращению с конями, но наездников из них так и не сделали. В лучшем случае смогут доехать до места боя верхом, но воевать уж точно будут на своих двоих. Оно и к лучшему, в лихие кавалерийские атаки нам не ходить.

Меня, конечно, куда больше прочих святоша смущал. Ну как окажется, что ему путешествовать прилично только в карете? Какая ж тогда к дохлым ракам скрытность? Но оказалось – зря я боялся. Невысокий и носатый, словно грач, долгоряс явился верхом, да при оружии – две длинноносые пистоли по бокам седла, а в руках – наджак[1]. Редкое оружие, особенно сейчас, когда лат никто не носит уже. Но раз берет, значит, знает, что делает. И уж лучше такое, чем крест да молитвенник. Хотя, говорят, есть монаси, что и крестом воевать горазды. Но все ж на сталь надежды куда поболее.

Да думал еще хозяин слугу с собой взять – того самого паренька с мельницы. Но тот ездить верхом не умел.

Я, между прочим, тоже не умею. И не люблю. А вот придется теперь трястись у хозяина на луке. Одна радость – не весь путь конно пойдем. Как поближе к цели, так пешком – и для скрытности, и потому, что там, говорят, лошадям неудобно – камни да дыры между ними, того гляди ноги поломают. Ох, а мне удобно ли будет, а? Но куда ж мне без мастера, а мастеру – без фама. Опять ноги по валунам бить…

 

***

Едва-едва отъехали от Кальма, как нагнали карету. Только стали обходить (а ее еще поди обгони, дорога в этом месте узкая, промеж деревьев вьется), как оттуда раздалось:

— Господа! А не составите ли даме компанию хотя бы на некоторое время?

Знакомый голосок. И когда я, приподнявшись на луке, глянул в окошко, оттуда на меня зыркнула знакомая черно-белая морда.

— Фройляйн Лиссия! Но что вы тут делаете?

— Еду, как видите. И скучаю. Между прочим, забыла вас поблагодарить за спасение моей Крайхи.

— Насколько я знаю, именно она подняла тревогу, так что можете как раз ее благодарить за ваше спасение.

Началось… Когда матушка моего хозяина встречается с какой-нибудь деревенской знакомой и начинается такой вот разговор, это называется «зацепились языками». Но с чего мастер перенял эдакую манеру? У нас дело есть, важное, поспешать надо, а не тащиться рядом с каретой, наклоняясь к самому окошку, чтобы проговорить туда очередную глупую любезность или любезную глупость. Остальные же участники похода, кажется, не возражают – тащатся следом да глотают поднятую колесами пыль. И то сказать – как тут возразишь, когда мастер вроде как за главного? Или все-таки нет? Я не понял.

— Вижу, что я задерживаю вас, господа. Но это ненадолго, только до Лиссенхау. Там у меня тетушка живет. Нам же по пути, верно?

— Боюсь, фройляйн, мы расстанемся даже раньше, — это Йорг встрял. На хозяина так и зыркает, но, по-моему, кое-что понял, поэтому впрямую не требует прямо сейчас бросить чертов ящик на колесах и гнать со всех копыт вперед.

— Простите, сударь, не имею чести… — а льду-то, льду в голосе сколько! Прям водопад январский, а не ответ.

— Это мой друг, — тут же вступился за старшего товарища хозяин. – Мы с ним в былые времена… скажем так, немало повидали.

— А имя у друга есть?

— Меня зовут Йорг, — и он тронул пальцами край берета.

— Йорг – и все? – как ни странно, в голоске нет намерения обидеть или задеть, чистое любопытство.

— Сударыня, мне достаточно.

Хм. А я и раньше думал, что он – не просто Йорг. Уж не знаю, «цун» или «де» пылится где-нибудь в его родословной, но на простого головореза не похож. И говорит не так, и фехтует… Может, младший сын. Или, скорее, побочный. Папаша воспитал, но титула не дал. Обычное дело.

— Что ж, просто Йорг, тогда зовите меня просто Лиссия.

Оп-па. А это уже хозяину не понравилось. Вон как в седле завозился – аж меня в бок пихнул, не будем уточнять, чем именно. Давай-ка, хозяин, прибавим ходу, пока вы тут из-за юбки не сцепились.

Но только я поднял морду, чтоб ему это сказать, как понял – лучше язык держать за клыками. Ибо будет он карету сопровождать, пока позволят обстоятельства.

— А скажите, Йорг, почему вы полагаете, что мы расстанемся раньше?

— Потому, сударыня…

— Лиссия, прошу вас…

— Потому, фройлян Лиссия, — и снова быстрый взгляд в хозяйскую сторону, — что я неплохо знаю здешние дороги. В том числе – и где расположен Лиссенхау. Увы, наши дела влекут нас в несколько иную сторону. Но до развилки – скажем, в Киннесхольде – мы сможем ехать вместе.

Святоше, вижу, это не нравится – вон как губы поджимает, словно поймал ими жука на лету и теперь пытается раздавить жесткий панцирь. Но молчит.

— Ну что ж, хотя бы до Киннесхольда я смогу чувствовать себя в безопасности. Эти дороги так ужасны…

Между прочим, кучер у нее вооружен, и неслабо – арбалетина лежит на облучке (незаряженная, понятное дело), да тесак на поясе. А на запятках – двое то ли лакеев, то ли телохранителей. Уж больно морды для лакеев злющие, да и плечи такие, что ливреи зеленого сукна аж трещат. У этих вообще ружья имеются – охотничьи, правда, но и из такого человека можно завалить за здорово живешь. И сама дамочка наверняка у себя среди подушек и занавесок держит что-то такое смертоносное.

Интересно, а она одна там или с какой-нибудь старой грымзой? Вроде невместно девушке без компаньонки путешествовать. Да и без камеристки тоже. Правда, Лиссия фан  Клайес – дамочка со странностями. Верхом скачет, из ружья стреляет по зайцам, вон, обезьяну завела. Наверное, плевать она хотела на приличия. И как это родня терпит?

Нам еще повезло – дорога, утомившись петлять между столетними дубами и кленами чуть помоложе, но не менее толстыми, выкатилась-таки на холмистую равнину. А, может, это дубам и кленам надоело, что их постоянно задевают боками телеги, кареты и прочие повозки, и лес разошелся в стороны? На холмах-то и сейчас колеблется темно-зеленая шерсть.

Зато вся кавалькада получила возможность ехать не за каретой, как гусята вслед за мамочкой, а по бокам. Так и пыли меньше глотаешь, и безопаснее. Я не только о разбойниках (те вряд ли станут нападать на группку хорошо вооруженных мужчин), я о возможности сломать шею, если, например, болван-лакей с запяток свалится прямо под ноги идущей следом лошади.

Хозяин, понятное дело, занял место аккурат у правой дверцы кареты, ровно привязали его, и всю дорогу наклонялся к ней. Я уж стал бояться, что он себе кривошею заработает.

Но, как известно, всякая палка имеет не менее двух концов (это если боковые сучки не считать, у рогулины концов три). Избавились от пыли, зато солнце, все еще жаркое, хотя лето давно перевалило за середину, принялось поджаривать нас, что угрей на сковородке. Людям еще хорошо, у них хоть шляпы от солнца спасают, а мне в шубе каково? Порядочные выдры в такую погоду либо по норам сидят, либо в воде плавают. Эх, нелегка ты, жизнь фамилиарская!

А дамочка не уставала нас радовать. Например, время от времени высовывала прелестную головку в окошко и выдавала на всю округу:

— Господа, а не сделать ли нам привал, дабы окропить кустики?

Или:

— Не устали ли задницы моих уважаемых спутников колотиться о жесткую кожу седел? Я уж не говорю о куда более важных частях тела…

Голосок-то у нее ого-го, можно полком командовать. Колеса же и копыта почти не слышны – дорожная пыль да придорожная трава звуки глушат.

Церковник, в первый раз такое услышав, дернулся, словно его щука по морде хвостом хлестнула. Но смолчал. Йорг лишь чуть приподнял черные брови, уже, правда, изрядно посивевшие из-за мелкого подколесного праха. Солдаты же сразу принялись похмыкивать, а после третьей примерно соленой шуточки уже реготали в полный голос. И капитан их поддерживал, тихонько ухмыляясь в огромные усы.

А вот как мой хозяин реагировал – не скажу. Очень трудно, знаете ли, человеческое выражение лица читать, если смотришь снизу вверх и видишь только свежевыбритый подбородок… И как ему не лень каждое утро шерсть сводить мелким ножичком?

На ночлег остановились раненько: попался на дороге небольшой, но крепенький погост со смешным именем Грюнросс[2]. Нормальной гостиницы или трактира в нем не было, зато имелся постоялый двор. Вот именно двор – здоровенный кусок бывшего поля или, может, выгона, обнесенный не слишком надежным частоколом, кое-где переходившим в плетень. Располагайтесь, мол, гости дорогие – и стойте себе, сколько влезет. Ибо даже посидеть внутри этого загона было особенно не на чем. В углу, правда, обнаружился небольшой щелястый навес, способный с грехом пополам защитить от солнца, но никак не от дождя, а под ним – посеревшие от времени стол и лавки на врытых в землю обожженных чурбаках. Но, ежели б вся изгородь заполнилась возами да всадниками, то места на этих лавках не хватило бы и четверти приехавших. Нам, правда, повезло – кроме нас, никто сегодня в Грюнроссе не гостил. Поэтому владелец двора–лысеющий и обильно потеющий толстяк, одетый, по случаю жары, только в брэ не первой свежести и фартук, тут же побежал нам навстречу, обещая ужин «в самой скорой скорости», а мальчишке (то ли слуге, то ли сыну – поди пойми) – порку в случае, «если лошади господ проезжающих не будут обихожены наилучшим образом».

«Скорая скорость» оказалась на поверку не такой уж скорой. Из-за плетня, где располагалось жилье и прочие хозяйственные постройки, слышно было, как колют дрова, как визгливый женский голос выясняет, не проще ли разогреть то, что осталось «со вчерашнего» и как, наконец, заполошно кудахчет курица, влекомая в котел.

Эх, было бы этих кур хотя бы пяток… А так – в полученной нами, наконец, похлебке имелся разве что запах покойной птицы. Основу же составляли пшено да какие-то огородные дары. Мне, понятное дело, подобное варево в глотку не лезло. Хорошо еще, хозяин выпросил у толстяка ноги и голову пеструшки. На один зуб, ну да хоть что-то. Оказалось, что я тем самым оставил без ужина местного котяру. Он полез было выяснять отношения – храбрый зверь, ничего не скажешь, учитывая, насколько я его крупнее. Но храбрость не должна переходить в глупость, что я подробно и объяснил хвостатому, ухватив зубами за загривок. Лапы-то у него длиннее моих, но когти против выдриной шубы слабоваты. Я, чай, не мышка. Особо трепать его не стал – так, попрыгали, повалялись чуть в пыли, и он признал себя побежденным. Мне даже приятно было отчасти – размялся. Между прочим, не сказать, что этот кот тут особо бедствует, под шкурой и мясо есть, и даже жирок. А что? Где люди – там и крысы, и мыши. Не ленись, так и наловишь себе на обед. И благодарность от хозяев получишь – требухой куриной, а то и сливками какими-нибудь. С дальнего конца и мычание слышно, а поближе чуть – блеяние. Так что не без молока тут.

— А что, хозяин, как я погляжу, не слишком богато живете? — подступил Йорг с разговорами к трактирщику (или как его звать – «двовровщику»?) после того, как горшок с похлебкой опустел.

— Да что вы, сударь, откуда богатство? — испуганно заморгал толстяк и вытер руки о фартук бабьим жестом. — И раньше-то здешний тракт не самым торговым был, а с тех пор, как пару лет назад в горах, — он понизил голос, — всякая нечисть колдовская завелась, так, почитай, в ту сторону вовсе никто и не ездит. Бедуем, господин хороший.

Может, и бедуют, конечно, но по брюху не скажешь. Хотя… может, он его в прошлые годы наел, а теперь вон худеет, только запасы сала еще не все извел.

— А из той стороны? — как бы между прочим поинтересовался наш брюнет, покручивая в руках ложку, да ловко как – черен между пальцами так и мелькает. Ох, думаю, не на ложках он так наловчился.

— Да что вы такое говорите? Кому ж оттуда ездить, коли там и не живет никто?

— Как же никто? А в Лиссенгау?

— А, с тех мест бывают, бывают, мой господин. Да тоже нечасто, обычаем на весеннюю да на осеннюю ярмарки. И потом – что им кругаля давать? Оттель есть другая дорога на Кальм, покороче. Правда, она через реку ведет, на ней паром, паромщику платить надо. Вот ежели кто деньгу жмет, те через нас. Оно, конечно, дольше выходит, но чуть дешевле. Да только, господин, ежели кто деньгу на паром жмет, он и мне платить много не станет. Вот оно и выходит – кругом беда. Такие вот дела, да…

Может, и не врет толстяк. А может, и врет – ведь если и впрямь с Урфхордена в Кальм фальшивое серебро возят, то не мимо него. Или все же мимо? Что им, лиходеям, лишний раз в лесу переночевать? Это ведь не они, это их должны бояться, зачем им постоялый двор с его хлипким плетнем?

После ужина Йорг предложил хозяину размяться, «как в старые времена». Вижу, мастеру не терпится лясы поточить с Лисой из кареты, но и показать перед ней удаль тоже тянет. Подумав, он принимает решение – как по мне, совершенно правильное, пусть моим мнением никто и не интересуется. И вот уже стучит дерево о дерево и гудит воздух. Двое мужчин, раздевшись по пояс, машут палками, выдернутыми из плетня. «Проигравший вставит на место», объявил хозяин перед поединком, и Йорг только хмыкнул, но не удивленно, а, скорее, одобрительно. Ему, конечно, особого дела до трудов здешних пейзан не было, но вот оборонительное укрепление на ночь восстановить – это правильно.

Кто из них победил – не берусь судить. Оба обзавелись ссадинами и синяками на боках, плечах и предплечьях, оба извозились в пыли, кувырком уходя от ударов или получая хитрую подножку.

Йорг заявил, что хозяин «здорово прибавил» за последнее время, но еще «есть чему учиться». Мастер ответил в том духе, что вот хорошо, что есть чему и есть у кого, но на будущее лучше все же в кожаных колетах орудовать: «к тому времени, как до места доберемся, живого места друг на друге не оставим».

Палки они в плетень воткнули вместе, да не слишком глубоко (ага, ломать – не строить) и спать отправились.

Трактирщик-дворовик долго извинялся перед Лиссией, что не может-де ей предоставить подходящего места для ночлега: «Извольте видеть сударыня, домишко-то у меня совсем крохотный, бедный, да и блохи с клопами опять же».

С блохами девица соседствовать не пожелала. Но и в карете спать ей было несподручно. Вообще, бывают такие колымаги, что хоть живи в них – и с лежаками, и с печками, чисто дом на колесах. Но такую должны тянуть добрых четыре битюга, да и не на всяком повороте она легко развернется. Опять же, если удирать, то лучше возок поменьше, полегче да порезвее. Девица, зная об этом, отправилась в путь в легкой сидячей повозке.

Но не спать же ей теперь прямо на земле, среди мужланов?

К счастью, в углу двора имелась эдакая, как хозяин выразился, халабуда. Сарай – не сарай, амбар – не амбар, а так… Двумя стенками ей служил огораживающий двор плетень, вместо еще двух имелась выплетеная дугой загородка с низеньким проемом дверцы, и все это накрывалось крышей из жердей и камыша. Внутри лежали весьма скромные запасы сена, стоял из соломы вязаный закром, до половины заполненный скверным грязным овсом, да валялось сломанное тележное колесо. Вот под этой кровлей и заночевала Лиссия в обнимку со своей черно-белой четверорукой любимицей.

 

***

Проснулся я уже в воздухе. Тело среагировало раньше, чем разум – такое бывает и у людей, и у нас. И только приземляясь на все четыре лапы в двух шагах от того места, где спал, я понял, что именно меня разбудило. Мушкетный выстрел. Близкий, буквально в полусотне моих прыжков.

И сразу по глазам хлестнуло вспышкой света – почти белого, но все-таки красного, такой бывает, когда горит, например, солома. Она и горела – в крышу халабуды на моих глазах ударила еще одна стрела с огненной головкой. Такую тактику издавна применяли в самых разных войнах – особые наконечники для этого ковались, двузубые, заершенные, чтоб не враз вынуть из бревна, со специальной шейкой – просмоленную паклю намотать или тряпицу с маслом. А к нашему времени, видать, подзабыли, как правильно огонь метать. Били-то не из лука, а из арбалета, причем с близкого расстояния, поэтому дымящий болт навылет пробил камышовую кровлю халабуды и унесся куда-то вдаль, не нанеся хлипкому строению особого вреда.

Бах! Бах! Банг! Банг!

Это уже с нашей стороны в зазаборную темноту ударили ружья и пистоли. По-моему, били наобум. Я, например, не смог рассмотреть, откуда именно прилетел болт. Да и не дурак стрелок, чтоб долго стоять и целиться. Небось, зажег стрелу, скрывшись где-нибудь за деревом, высунулся оттуда, стрельнул – да и перебежал в другое место, не дожидаясь ответки.

А вот мы теперь, в свете пылающей кровли, как на ладони. Ржут испуганные кони, что-то орут наперебой капитан и Йорг, визжит обезьяна (а может, и ее хозяйка), мечутся какие-то люди, и поди в этих тенях пойми, где тут наши Якуб с Клаусом бегут занимать оборону, а где трактирщик с его домочадцами таскают ведра с водой…

А хозяин где? Неужто хватит ума кинуться в горящую халабуду спасать девицу?

Нет, вот он – отобрал у толстяка в ночном колпаке здоровенную бадью с водой, которую тот едва тащил, замер над ней, раскинув руки, а затем легко, словно танцуя, подхватил увесистую посудину с земли и выплеснул содержимое. Вот ей-ей, вода полилась не одной, а тремя волнами, одна вдогон другой, сшибая пламя с пылающего камыша. Струи, вместо того, чтоб упасть наземь, заворачивались причудливыми дугами, как в герцогских фонтанах, и снова падали на крышу. Пар с диким злым шипением рвался вверх, но не уносился прочь, а собирался в крохотные, с кулак, тучки – и те проливались дождем.

— Еще воды! – рявкнул мастер.

Я оглянулся, ухватил зубами за подол какую-то девицу, спешившую с кувшином наперевес, и потащил к хозяину.

Она взвизгнула, я рванул – и быть бы кувшину грудой мокрых черепков, но мой хозяин – это мой хозяин. Он перехватил сосуд, провел над ним рукой – и выплеснул длинную струю в сторону пожара. Шагов с десяти – вот чтоб мне лягушкой родиться! Видали когда-нибудь, как мальчишка гасит костерок своей струйкой? Вот что-то такое и сотворил сейчас мастер. Из кувшина размером с добрых полведра струя била вдоха три, не меньше. И прицельно, по еще сопротивлявшимся багровым пятнам в подмокшем уже камыше.

Дымом и паром заволокло уже весь двор. Так-то лучше, нас уже не подстрелишь: и света нет, и мы за завесой.

Бух! – это из-за частокола.

Бух! Бух! Фью! – это уже мы в ответ.

И вдруг все разом стихает. Даже отборную солдатскую ругань как ножом срезало. Слышно только, как журчит и каплет сбегающая со спасенной крыши вода, как фыркают и нервно переступают, но уже не ржут кони да тихонько кто-то стонет.

Отбились. Как-то даже слишком быстро и легко отбились… Впрочем, бывает: поймут мазурики, что добыча не по их зубам – и сразу ходу, пока им дырок в шкуре не наделали. Что в городе, что в лесу – нрав-то у них один, шакалий.

— Кто на часах стоял? – Йорг не кричит, он шипит, как вынимаемая из ножен шпага. И, кажется, эта самая шпага сейчас кого-то проткнет.

— Й-яа, — говорит Якуб, и даже в лунном свете я вижу, как бледнеют костяшки его кулака, сжимающего приклад разряженного арбалета.

— Так какого же нечистого духа…

Выясняется, что солдата отвлекли – обманули, как желторотого новичка. Он услышал шум в противоположном конце двора, крикнул «кто идет», увидал какое-то шевеление наверху частокола и даже выстрелил на шум. Посланный туда с фонарем Клаус вернулся через минуту и принес доказательство – тощую рыжую курицу, навылет пробитую арбалетным болтом. Ох и везет нам на этих птиц!

— Да, стрелять ты умеешь, — неохотно признал Йорг.

Дело-то было в том, что для выстрела этого Якуб вынужден был повернуться спиной к халабуде – потому и пропустил первый огненный болт. Камыш полыхнул, тут же ударили мушкеты. Ну, а дальше известно.

Неизвестно, правда, кого пытались убить и кто это был. Лесные разбойнички? Городские головорезы, которым кто-то из нашего отряда (мой хозяин, например) прищемил хвост еще в Кальме? Встречающая делегация Урфхордена, проведавшая о нашей экспедиции?

Досталось, правда, больше всего не нам, а экипажу госпожи фан Клайес. Именно ее карета, стоявшая аккурат перед халабудой, приняла на себя весь мушкетный огонь врага. Увы, пострадала не только карета. Один из телохранителей, дюжий верзила с волосами светлыми что твои сливки, лежал на земле и стонал. Пуля, кажется, прошла по касательной, сорвав здоровенный лоскут кожи со лба, и лицо его сплошь было залито густой кровью, казавшейся не красной, а черной в лунном свете. У него уже хлопотала Лиссия – на удивление спокойная (как для таких событий, руки и голос у нее все же прыгали).

Хозяин предложил было помощь, но та ответила:

— Оставьте, фрайхерр, я получше вашего разбираюсь в обработке ран.

Может, и лучше. Хотя и мой хозяин не полный пентюх в этом деле. Но ему, поди, другая работа найдется.

Между прочим, ее ружье – та самая, сперва украденная, потом подаренная лацертина – лежала подле, на земле. Из дула еще сочился зловонный кислый дымок.

Другому из «назапятной» парочки, чуть более узкому в кости парню с аккуратной бурой бородой кучер перевязывал кисть. Оказалось, тот заработал ожог, выдергивая из опорного столба у двери халабуды горящий арбалетный болт. А тот был обмотан паклей, пропитанной каким-то особо зловредным маслом, вонючим до невозможности…

К моему удивлению, услышав об этом, кучера отогнал наш святоша, велел развязать руку. Я из любопытства тоже сунул туда нос. Да уж, руку парню теперь лечить и лечить – кожа вспухла, почернела и как-то вывернулась по краям раны.

— Ничего, сын мой, потерпи, — велел церковник таким тоном, что впору было воде льдом покрыться.

Отошел, видать, к своей котомке и вернулся с кожаным ящичком, извлек оттуда что-то вроде деревянной кружки с крышкой и смазал ее содержимым ожог. Остро запахло вялыми травами и, вроде, церковным маслом – как его там, лилеем? Бородач взвыл и попытался отдернуть ладонь, но святоша держал ее, словно в тисках, одной своей не слишком крупной левой рукой.

— Тихо-тихо, терпи, еще чуть – и отпустит.

— Да твою ж…

— Ты побогохульствуй мне тут!

Телохранитель заткнулся, только шипел сквозь зубы. Но через несколько вздохов вдруг поднял посветлевшее лицо на церковника.

— А ведь меньше болит, ваше святей…

— Просто «отче» будет достаточно. К утру боль пройдет, потом опять разойдется, но уже не так страшно. Если будет невмоготу… Нет, ничего, переборешь, ты парень крепкий.

— Хитрый! – это уже хозяин меня. – Хватит бездельничать, ну-ка, живо за забор, стереги!

Правильно, в общем. Давно бы сам мог догадаться. На разведку идти сейчас, по темноте, людям, пожалуй, не стоит, можно и на засаду нарваться, если те, кто напал, недалеко ушли или нас так выманивают. А вот ежели они задумают вернуться, тут-то я сигнал и подам.

И ведь можно было и заранее сообразить! Мог же пойти дозором с вечера. Но нет, понадеялся на людских часовых. Да и хотелось хоть чуть-чуть поспать, дать отдых брюху и бокам, намятым о седло. Вот результат – позорный, надо сказать…

До утра нас никто более не побеспокоил. А по свету Йорг пошел читать следы. По его выходило, что нападающих было трое, подошли они скрытно вслед за нами, один отправился проворачивать трюк с курицей, другие же дали несколько залпов шагов с пятидесяти, но ретировались, встретив отпор. Наши же выстрелы никого не задели.

— Не понимаю, — вполголоса говорил он потом мастеру. – Смысла не вижу. Если хотели подстрелить кого-то из нас или хоть эту твою знакомую, то вполне могли сделать это и днем из каких-нибудь кустов.

— Может, убить и не хотели. Пугали просто?

— Возможно…Хотя и пугать можно из кустов.

Самый большой урон понес, как ни странно, вовсе не постоялый двор. У халабуды даже не полкрыши сгорело, меньше. За что, между прочим, трактирщик должен бы хозяина благодарить, а не выклянчивать денежку «за разоренное хозяйство». Можно подумать, это мы его разорили, устроив тут драку.

А вот карета оказалась совершенно не годна к дальнейшему передвижению. Одна из мушкетных пуль угодила в ступицу колеса, да так ловко, что ни оно, ни ось теперь никуда не годились. Экипаж покосился, осел набок, словно стул, у которого подломилась ножка. И деревенский кузнец, почесав в затылке, сказал, что исправить будет непросто, «надыть половину этой повозки отдирать да наново делать».

Другим выстрелом была перебита оглобля – но это как раз мелочи, на которые в иных обстоятельствах и внимания обращать не стоило бы. Равно как и на пару дырок в бортах, хотя выглядели те паршиво – я специально сунул нос внутрь. Тяжелые мушкетные пули раскололи полированное дерево корпуса и вырвали здоровенные лоскуты из бархата внутренней обшивки. Теперь из дыр торчали опаленные клоки шерстяной набивки, мелкие щепки и прочий мусор. Небось, неприятно ехать и всю дорогу пялиться на это непотребство. Оглоблю и в ближайшем лесу вырубим, если что. А эти дырки… ну, купить у пейзан холстины или хоть дерюги да закрыть. Красота, конечно, выйдет неописуемая, зато задувать не будет. А дырки в дереве можно пробками заткнуть – тоже из веток вырезать. Не до красоты.

Однако ехать как раз и не получится. Лиссии теперь придется либо сидеть и дожидаться, пока ее экипаж починят, либо отправляться далее к своей тетушке на крестьянской подводе, ибо других возков на погосте не водилось Гм. А нам что при этом делать? Что, мастер бросит в таком вот положении «даму сердца» (хотя, насколько я мог ощутить, в возбуждение от присутствия означенной особы приходили совсем другие хозяйские органы)? А сам, как ни в чем не бывало, отправится дальше выполнять свое сверхтайное поручение? Как же, держи карман шире. Вот уж не было печали…

— Ну что, господа, вы, по крайней мере, убедились, что я попросила вашей защиты не из излишней пугливости? – ага, дамочка легка на помине.

Надо заметить, выглядит она неважно. В волосах какой-то сор, охотничий костюмчик в грязи и копоти, а, может, еще и в навозе, да и на мордахе черные разводы. Щегольские сапожки перемазаны до самых голенищ: после борьбы с огнем халабуда до половины стоит в луже. А у девицы там, небось, весь багаж был – что не погорело, то промокло. Ни умыться, ни переодеться. Я ее даже пожалел. Да тут еще эта обезьяна к хозяйке жмется – тоже, небось, напугалась. А уж обезьянские объятия никак не способствуют порядку в туалете.

Между прочим, многие мужчины сейчас выглядят не лучше. Вон у Клауса даже кончик носа в пороховой гари. Но одно дело – солдат, ему и впрямь часто не до чистоты. И другое – когда девушка из благородных выглядит как пугало.

— Да, сударыня, вы проявили удивительную прозорливость, — это наш молчун-священник подал голос. И смотрит так испытующе, будто дырку взглядом провертеть готов. Ну, вроде, им с женщинами вообще общаться не положено (дурацкий, если вдуматься, обычай, ну, да у людей правила через одно такие). Может, потому и злобствует. Захотелось даже подойти да и тяпнуть его за лодыжку – а неча на хозяйскую симпатию волком смотреть.

— Вы хотите сказать, святой отец, что я заранее знала о нападении?

— Скорее, подозревали, — миролюбиво ответил «святой», не отрываясь от работы. Какой? Да он пистолю заряжал. Уже вторую. Видать, в ночной переделке пострелять успел, хотя и впустую.

— Уверяю вас, отче, ничего конкретного. Просто предчувствие. Знаете, как это бывает у женщин? – и она очаровательно улыбнулась. Хотя я видел, как дергается жилка на шее.

— Как у женщин – не знаю. Но сталкивался с таким среди военных в бытность мою капелланом.

И он замолотил по шомполу, давая понять, что разговор продолжать не намерен.

— Сударыня, что вы теперь собираетесь предпринять?

По-хорошему, этот вопрос должен был бы задать мастер. Но задал его Йорг – то ли пытается так показать, что именно он командует отрядом, то ли просто понимает, что ему проще, чем хозяину, всё взвесить и принять решение с холодной головой.

— Да что тут предпринимать? Обе лошади живы. Они обучены ходить как в упряжке, так и под седлом. Так что поеду дальше верхом.

— А…

— Вы о моих людях? Один из них, как видите, никак не может дальше путешествовать. Он останется здесь. Второй, его напарник, пострадал меньше, поэтому тоже останется – помогать, охранять и так далее. Кучер на второй лошади вернется в Кальм за подмогой, благо, отъехали мы недалеко.

— А почему бы вам не вернуться в Кальм?

— Вот еще! – она пожала плечами с таким видом, словно была принцессой, а он ей предложил подоить корову или вычистить хлев.

— Лиссия, мы, кажется, договаривались, что вместе едем только до Киннесхольда, — это хозяин принял решение поучаствовать в беседе, изо всех сил делая вид, что она – исключительно деловая.

— Значит, едем вместе до Киннесхольда, а там я найму отдельную охрану.

— Не стоит беспокоиться, — заявил вдруг Йорг. – Охрану мы вам дадим. Вот эти два молодца сопроводят вас до самого Лиссенхау.

Он махнул рукой к коновязи, где кормили лошадей Якуб и Клаус.

— Но позвольте! – капитан, кажется, и так был недоволен тем, что его не пригласили поучаствовать в обсуждении столь важной темы, а то, что его людьми без него распоряжаются, просто взбеленило вояку. Вон как усы топорщит да глаза пучит – чисто рак под корягой.

— Дорогой мой Олбрект цу Бреер, — ага, вот как, оказывается, его зовут, — я успел немного и поговорить с вашими солдатами, и проверить их в деле, когда поутру мы с ними ходили смотреть следы. И должен вам заметить – в лесу они движутся как стадо коров. На лошади сидят, как кошка на заборе. Возможно, они и неплохие стрелки – но этого крайне мало, чтобы преуспеть в нашем непростом предприятии. Я не знаю, кто их отбирал, но зато совершенно уверен, что никак не вы командуете отрядом. А потому будьте любезны подчиниться моему приказу и отослать своих людей вместе с дамой. И если, не дай бог, по их вине с ее прекрасной головки упадет хоть волос, отвечать будут не только они, но и вы как их непосредственный начальник. Уж я позабочусь. И вы прекрасно знаете, что я могу отдать вам любой приказ. Любой, понимаете?

С каждым словом металла в голосе Йорга все прибавлялось, и в конце речи мне уже казалось, что воздух сейчас заискрится. Цу Бреер аж побурел весь, но ничего не сказал, развернулся на каблуках и отправился к коновязи — командовать.

— Не слишком ли круто? – вполголоса поинтересовался хозяин, которого не на шутку удивила Йоргова речь. Они вдвоем отошли подальше и от Лиссии, и от прочих участников представления.

— В самый раз. Железнолобым[3] время от времени полезно указывать на место, чтоб не зарывались. Я бы мог и капитана с ними отправить, но вот это уже был бы перебор. Тут у нас, понимаешь, все за всеми присматривают. И совсем убрать с доски военных – это вызвать ненужные расспросы, когда вернемся. А так капитан с нами поедет. Кстати, кавалерист он неплохой, в оружии толк знает, пороху понюхал немало, в отличие от этих юнцов. И везет его с собой тоже преизрядно.

— А ты…

— А вот почему я ему могу приказы отдавать, тебе знать необязательно. Понятно?

— Вполне… И спасибо.

— За что?

— За Лиссию. Мне так спокойнее… будет ехать…. Дальше.

— Я так и подумал. Так что пожалуйста. Между прочим, откуда она знала, когда и как мы поедем?

Хозяин резко повернулся и пару вдохов смотрел на Йорга.

— В любом случае, не от меня. Я до конца не понимаю, что за дело мы затеяли по указанию его драгоценного высочества, но уж что это будет не развлекательная прогулка, уяснить могу. Мне надо было быть круглым дураком, чтобы пригласить девушку, которая… да любую девушку в такое вот путешествие. А теперь скажи: я похож на круглого дурака?

— Нет, до круглого тебя еще кормить и кормить, — заметил Йорг и чуть заметно дернул уголками губ. На моей памяти это вообще был первый случай, когда он шутил. Ох, непростой человек. Словно луковица желтой кубышки: снимешь слой, а под ним – еще один, а под тем еще…

 

***

Дальше ехали без особенных приключений. Разве что быстрее, чем раньше – все же карета тащится медленнее, чем всадник. Лиссия оказалась весьма опытной наездницей – во всяком случае, в седле держалась куда увереннее, чем назначенные ей в телохранители Якуб с Клаусом, и лихо скакала рядом с хозяином. Правда, совсем бок о бок не получалось – торчащий из-за спины девицы ствол ружья так и норовил то боднуть хозяина в ухо, то шляпу сбить. Ну, а на другое плечо его перевесить ей, понятное дело, слабо. Левое девичье плечико – оно ж куда слабее правого.

Я от этой метаморфозы даже выиграл. В карете сыскался легкий плетеный короб, длинный и узкий – уж не знаю, что за рухлядь в нем везли, но теперь хозяин пристроил его у себя за спиной, притянув к седлу ремнями, и получилось для меня гнездо. Кстати, придумала это все та же Лиссия, надо ей должное отдать. А, может, и не она вовсе, а кто-то до нее. Потому что на ее кобыле тоже имелся такой вот привязной короб – для обезьяны. Оббитый снизу войлоком, чтоб лошади спину не натерло. Хозяину тоже пришлось потник удлинить, на что пошел кусок обивки из кареты. А другой кусок лежал сейчас под моим брюхом – чтоб мягче было. Хозяйка возка сама помогала дальнейшему его разорению. Мол, все равно экипаж чинить, изнутри наново оббивать, так какая разница?

До Киннесхольда доехали за полтора дневных перехода. Вернее, за один полный, но так как со злополучного постоялого двора выбрались поздно, то вышла еще одна ночевка.

На развилке тепло попрощались – кажется, всем в отряде Лиссия пришлась по душе. Может, просто потому, что вначале ждали от нее обычных дамских капризов – требования горячей воды для умывания, масел для притирания и историй для развлечения, а капризов-то и не было. Она сама всех развлекала – например, пела на привалах. Якуб и Клаус, подумав на досуге, сообразили, что им выпала не самая худшая участь – проводить разумную, спокойную и покладистую, пусть и на свой лад, девицу по тихой дороге до какой-то там тетушки вместо того, чтобы совать головы в пасть неизвестным чудищам в заброшенных рудниках. Хозяин – ну, тот, понятное дело, взгрустнул, расставаясь. Но сам понимал, что теперь более не будет страдать от двусмысленности положения, в которое его поставила Лиссия, случайно подвернувшись нам по пути и навязав свое общество. Йорг, по-моему, тоже радовался, что все так тихо-мирно разрешается. Даже святоша, обычно непроницаемый, как резной божок, улыбнулся бледной улыбкой на прощание и щедро благословил остающихся. И того им нажелал, и этого, и пригляда святых, и дороги прямой, как путь праведника. (Хотя когда это праведники прямо ходили? Они ж через одного сперва нагрешат с три короба, потом каются уже с пяток этих самых коробов). В общем, доволен был сморчок, что теперь не будет его никто смущать присутствием своим. Потому что, чего греха таить, Лиссия раздражала церковника – и прекрасно это знала. Один ее костюм чего стоил. Мало того, что мужской почти (шоссы, сапоги и прочее), так еще и скроен так, что глаза так и липнут ко всяким там округлостям. Уж я-то видел, как на нее косились хоть капитан, хоть его подопечные, а хоть и бывший капеллан. Тоже, как ни крути, мужчина.

Сам Киннесхольд оказался достаточно крупным городком – аж три гостиницы, надо же! Лиссия заявила, что, хотя еще полдня впереди, она предпочтет остановиться тут, привести себя в порядок и все такое. А мы задерживаться не стали и двинули дальше, забирая к северу по дороге, явно знававшей лучшие времена. Верстовые столбы на ней давно потемнели, а местами и вовсе пропали, колеи заросли буйной травой – кое-где коню по брюхо. Поперек то и дело попадались рухнувшие и уже обомшелые деревья. То есть повозки, похоже, тут давно не езживали. А вот конники случались. Кучу старого навоза, например, я лично обнаружил во время одного из привалов и не поленился, привел хозяина. Тот позвал Йорга, который и заявил, что навалили это сокровище не более шести недель назад.

— А потому давайте-ка ушки держать на макушке, — резюмировал он и удвоил ночные караулы к неудовольствию участников похода. Спать-то придется поменьше. Ну, всем, кроме хозяина – уж за него-то я подежурю, а отосплюсь днем, в плетеном коробе. По крайней мере, пока едем верхом. Потом, говорят, лошадей придется то ли бросить, то ли оставить с ними кого-то, а самим дальше пешком…

Зато на ночлег стали у какой-то безымянной речушки (ее и на карте не было, узенькая да вертлявая), и я наконец накупался всласть. Даже пару мелких пескариков поймал. Но вообще какая-то бедноватая речушка. И вода отдает как-то неприятно – не то уксусом, не то поташем. Может, потому, что с гор течет?

 

***

А слабо вам расслышать стук копыт лошади сквозь звуки, производимые еще четырьмя конягами? Я вот расслышал, хотя сам ехал на одной из них.

Не отказал себе в удовольствии дернуть мастера зубами за камзол.

— Чего тебе? – осведомился он, не повернув головы. В последнее время настроение у него скверное – может, болит чего, а может, так…

— Нагоняют нас.

— Кто? – он резко оживился, заоглядывался, но, понятное дело, никого не увидел. Дорога-то петляла среди пологих холмов, то голых, то поросших густым не то лесом, не то кустарником, в общем, чем-то зеленым и низкорослым – не шерсть, а подшерсток. Поди рассмотри за этой щеткой хоть что-нибудь.

— Да откуда же я знаю? Ну, всадник… Один. Скачет быстро.

— Скоро нас нагонит?

— Ну… сотен пять вдохов. Может, семь…

Да, все-таки отрядом должен командовать Йорг. За столь короткое время организовать засаду, да еще на столь неудобной местности…Кусты-то были на холмах, а вблизи дороги их словно съел кто. А, может, и специально повывели в свое время, чтоб лихим людям не так сподручно разбойничать было. Но головореза нашего это не остановило.

Святой отец, несмотря на возражения, был отправлен с тремя конями вверх по склону, «в кушири», как выразился Йорг. А что, очень меткое название для такой поросли.

Капитан со всеми своими пистолями скрылся за низеньким, едва по грудь, но весьма густым одиноким кустом терновника у поворота. По предосеннему времени ягоды уже покрылись синеватым налетом и одуряюще пахли, ветки под их тяжестью свисали к земле и отлично прикрывали сияющий морион вояки.

Йорг скрючился за небольшим валуном – ума не приложу, как поместился, но сумел же, прикрыв себя парой-тройкой срезанных с того же терновника веток. Они не преминули вцепиться в одежду колючками, так что непросто, поди, будет из-под них выпрыгивать. А он еще и сеть приготовил бросательную. Жаль, рассмотреть ее не удалось.

Самая неприглядная и самая же небезопасная роль отводилась хозяину. Он присел у дороги, намотав поводья на руку и самым естественным образом приспустив штаны. Мол, придавило брюхо путника, вот он и поотстал от остальных. Йорг уверял, что стрелять или рубить человека в таком вот положении даже отъявленные злодеи нипочем не станут сразу. Предпочтут в плен взять – хотя бы для того, чтоб поглумиться. На этот случай у хозяина был в рукаве «попрыгун». И я рядышком – в низкой для человека, но подходящей для меня придорожной траве. Шагах в двадцати назад по дороге. И в связке.

Копыта уже не бухали, а цокали – это неведомый всадник пролетел по небольшой каменистой осыпи, чей язык высунулся на дорогу после весенних дождей, да так и остался. Значит, сейчас покажется из-за покатого плеча того холма, что и породил осыпь.

Он и показался. И тут же придержал коня, но не встал, а перешел на какой-то дивный аллюр – не шаг, а что-то такое танцующее. Лошадь двигалась почти боком, высоко подбрасывая колени, причем не по дороге, забираясь чуть вверх по пологому склону. Так иногда заставляют своих коней гарцевать молодые дворяне, рисуясь перед дамами. А этот перед кем выделывается? Эх, видно плохо, в танце проклятое животное встало как раз так, чтоб солнце било почти из-за его спины. И держу пари, сделано это было вовсе не случайно.

Проехав еще шагов десять, неведомый всадник вовсе остановился и крикнул неожиданно высоким голосом:

— А вот палить в меня не надо. Будет весьма прискорбно, если наше знакомство закончится столь печально. Сударь мой Йорг, я прежде всего к вам обращаюсь, вы ведь наверняка меня и видите, и слышите. Уберите, прошу вас, палец с курка.

И только тут я ее узнал – нет, не разглядел, а запах уловил: ветер как раз в нашу сторону дунул. И просигналил-таки хозяину, кто это припожаловал. Да только он скрыться не успел, услышал вдогон обидное:

— А вы бы, фрайхерр, постыдились встречать даму столь неподобающим образом.

Мастер в одно движение метнулся за круп лошади – и тут же оказался верхом без особых признаков непорядка в туалете. Ловко у него вышло. Да и потом, когда сидишь, пусть даже и в седле, а не в кресле, незатянутый пояс не так бросается в глаза, а штанам сложно свалиться до щиколоток, затрудняя движение самым позорным образом.

— Прошу прощения, сударыня, не был предупрежден о вашем визите, — ледяным голосом ответил он.

— Думаю, все же были, иначе не устроили бы тут это представление.

— Мы не думали, что это будете именно вы, — заметил Йорг, поднимаясь из-за валуна и раздраженно отбрасывая в сторону маскировочные ветви. Те, конечно, так и норовили захватить с собой пару-тройку клочков его камзола. – Да и потом, узнать вас нелегко.

Это правда. Если уезжала от нас Лиссия фан Клайес на обычном упряжном коне, то нагнала на изящной тонконогой красавице – буланой, в темных чулках на задних ногах, со светлой стрелкой на длинной морде и с короткой, почти стоячей гривой. Дамская шапочка с вуалеткой сменилась на широкополую шляпу со щегольски заломленными полями, левое выше правого. Впрочем, я знал, что такой вот головной убор прекрасно защищает владельца и от солнца, и от ливня – струи воды благополучно стекают за спину, на плащ.

Плаща по жаркому времени на Лиссии не было, так что все желающие могли оценить ее новый наряд, сплошную смесь коричневой кожи и зеленого сукна. В лесу прятаться – милое дело. За широким поясом, подчеркивающим осиную стройность талии, имелась небольшая и явно недешевая пистоля, в серебре и перламутре. У седла – еще одна, подлиннее, но тоже явно под тонкую дамскую руку деланная. Верное и столь памятное мне ружье, впрочем, никуда не делось. Но теперь его дополнили еще и четыре недлинных, но широких, не менее двух пальцев, ножа – два на поясе, по одному на каждом бедре. Метательные, не сойти мне с места. А уж в том, что дамочка ими пользоваться умеет, мы с хозяином имели счастье убедиться еще в парке достославного града Кальма.

А вот и давешняя моя черно-белая знакомица. На ней тоже зелено-коричневая курточка (в жизни бы не согласился носить одежду, как люди, впрочем, обезьяну, поди, и не спрашивал никто). А за плечами – что-то вроде колчана, только стрелы в нем не оперенные, а с кисточками не то метелками на концах. Интересно, метать их будет сама Крайхи или все-таки ее хозяйка?

— Чем обязан приятности нашей встречи? – осведомился Йорг таким тоном, каким обычно спрашивают: «ну и какого черта ты тут делаешь?».

— И где, черт возьми, мои люди? – спросил куда менее куртуазный Цу Бреер. Усы его встопорщились раздраженной щеткой, лицо покраснело под надетым по случаю тревоги морионом – из-за жары и из-за гнева, щеки раздувались, как кузнечный мех. И как это он в таком состоянии стрелять собирался? А ведь собирался – самая длинноносая пистоля до сих пор в руках.

— Ваши люди, капитан, — с милой улыбкой ответила Лиссия – оказались весьма невоздержанны к питию крепких напитков. Признаюсь, я им малость помогла начать возлияние в достаточно приличном кабачке Киннесхольда, но продолжили они вполне самостоятельно. Не беспокойтесь, за ними приглядят, так что казенного оружия не пропьют. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Но как вы узнали…

— Где вас искать? О, это просто, не так много дорог идут от Киннесхольда. Да и потом, у меня есть уши, — словно в подтверждении этих слов, она откинула прядь волос тонким, затянутым в перчатку дорогой кожи пальчиком, демонстрируя мужчинам изящный завиток ушной раковины, — и я ими активно пользовалась с момента нашей первой встречи. Так что примерное направление вашего пути для меня давно не тайна…

— Но ваша тетушка?

— Тетушка? Капитан, вы в самом деле верите в ее существование? – она заливисто рассмеялась. – Да нет у меня никакой тетушки. По крайней мере, в Лиссенхау. В Кальме имеется баронесса фан Клайез, женушка моего дядюшки – вы ведь с ним знакомы, фрайхерр? Но, право, чтобы увидеть ее, мне не пришлось бы предпринимать столь длительного путешествия, не так ли?

Йорг вместо ответа пронзительно свистнул – лошадь аж попятилась, а обезьяна на ее спине испуганно завозилась. Да и владелица обеих животных скорчила недовольную гримаску.

Вскоре послышался топот, и с холма верхом спустился священник, ведя остальных лошадей.

— Вот, извольте видеть, святой отец, кто к нам припожаловал.

— И как это понимать, дочь моя?

— А давайте отъедем с солнцепека. Как раз время обеденное, думаю, вы не откажетесь откушать с дамой, — и она хлопнула ладонью по пузатой кожаной суме, привешенной к седлу.

— Не могу сказать, что мне все это нравится, — заметил священник, словно ни к кому не обращаясь. Никто ему и не ответил.

Обед действительно оказался неплох. Даже обо мне дамочка не забыла – рыбину привезла. Не побоялась же, что та протухнет на жаре и провоняет все прочее. Правда, упакована покойница была правильно, с крапивой. Я и съел. Не пропадать же добру? Хотя пусть девица не думает, что купила таким образом мое расположение. Но раз хозяин велел, я и поклонился с благодарностью. От меня не убудет, остальным – представление. Пусть и дальше восхищаются тем, какой я умный.

— Думаю, вы не станете отрицать, что все это выглядит очень подозрительно, — заметил Йорг, вытирая большим лопухом лезвие даги. Он предпочел именно ее использовать в качестве столового прибора — не без рисовки, наверное. А вот лопух вместо салфетки – это он зря. Слишком мягкий и непрочный лист, острое лезвие (а какое еще должно быть у боевого оружия?) тут же его пропороло.

— Что именно? — Лиссия была сама невозмутимость, изящным платочком вытирая губки после достаточно жирного холодного мяса. Правда, нож, которым она его пластала, с платочком никак не гармонировал. Вполне себе охотничий – лезвие широкое, но в меру, обух толстый, заточка полуторная, гарды почти нет, но упоры да выемки под пальцы имеются. На медведя слабоват, а вот волк уже мог бы и поостеречься. И человек тоже.

— Ваше появление здесь, прежде всего. В новом костюме. На новой лошади. С припасами – я ведь вижу, что их у вас не только на один обед. Да и давешнее нападение на постоялом дворе, если уж на то пошло…

— Нападение? — изящные соболиные бровки поползли куда-то под шляпу. — Сударь, вы так ничего и не поняли?

— Простите?

— Да не было никакого нападения. Не было, понимаете! Был спектакль. И хозяин двора получил пару золотых за порчу имущества и молчание.

— Да я сам видел проломленную голову у вашего гайдука! — вспылил вдруг капитан и даже хлопнул ладонью по лежащему в траве мориону, показывая, как, по его мнению, поступила пуля с башкой телохранителя. Шлем недовольно и глухо брякнул.

— То есть вы видели, что он лежал ничком, и голову, перемазанную в чем-то красном? Так вот, сударь, есть такой плод, причем очень вкусный, заморский – яблоко любви называется. Из него наш повар варит прекрасный соус. Он хорош и на вкус, и на вид – при нужде прекрасно заменяет кровь. Пальбу по карете открыли мои же люди – и заметьте, проделали это с большим искусством, никто не пострадал. Они же подождали меня в Киннесхольде – с заранее заготовленным грузом и вот этой красавицей, — она махнула рукой в сторону лошадки, что паслась неподалеку. — А теперь скажите-ка мне, сударь, — Лиссия свела брови к переносице и в упор посмотрела на Йорга, — от кого больше толку в вашем предприятии? От человека, сумевшего организовать, причем, заметьте, в кратчайшее время, всю это мистификацию, или от двух болванов-солдат, только и способных, что пить пиво бочками?

— Ну и зачем вам понадобился этот спектакль? — Йорг ответил не менее жестким взглядом?

— То есть почему я не попросилась прямо к вам в отряд, а подстроила сперва встречу на дороге, потом ночной переполох, потом трогательное расставание на развилке, а потом не менее трогательную встречу? Ну, это совсем просто – если думать хотя бы чуть-чуть по-женски, что иногда полезно делать и мужчинам. Попросись я сразу в участники – вы бы непременно отказали. Не бабье, мол, это дело. Но составить мне компанию по дороге до Киннесхольда – почему бы нет? По дороге вы имели возможность ко мне присмотреться. Нападение на постоялом дворе должно было вас убедить, что я не пугливая курица, что со мной можно иметь дело. И даже сейчас, когда вы знаете, что это было подстроено, та же мысль в вас уже сидит. А дело со мной таки можно иметь. Смотрите!

Все тот же охотничий нож рыбкой слетел с ее узкой ладони. Метала она необычно, в особой технике, так что оружие не переворачивалось в полете, а летело эдаким дротиком. Лезвие с глухим стуком воткнулось в тоненький, не шире ее запястья, стволик рябины. Вошло оно не слишком глубоко, но впечатление произвело. Особенно если учесть, что до этого нож пролетел аккурат между капитаном и священником.

— Ладно, — Йорг дернул щекой, и только по этому жесту можно было понять, насколько он зол и раздосадован. — А откуда вы узнали, когда и куда мы поедем? И зачем вам ехать с нами?

— Откуда? Ну, у меня есть свои… источники… В том числе – при дворе герцога, что, впрочем, неудивительно, если учесть, из какой я семьи. Куда поедете – это вообще не секрет. Экспедицию туда следовало давно послать, а тут такая оказия. А вот зачем… об этом я скажу позже. Пока лишь добавлю, что не собираюсь причинять вреда ни вам, ни кому иному из отряда, или препятствовать выполнению его миссии. Слово чести. Для вас этого достаточно? Или вы считаете, что слово чести может дать только дворянин, но не дворянка?

— Я много чего считаю, — сухо заметил Йорг. — Моя бы воля, я бы немедленно отправил вас обратно в Кальм под конвоем. Но вы уже доказали, что эта мера не всегда приносит плоды. С одним конвоем вы расправились – и дай Бог, чтоб эти двое несчастных балбесов отделались только гауптвахтой. К тому же, я полагаю, кое-кто из моих спутников будет только рад, если вы все же присоединитесь. — Он метнул в хозяина взгляд, как давеча она – ножик. Водяник их поймет, в самом деле, кто тут главный, мой мастер или этот опытный душегуб.  — А пока знайте, что я буду приглядывать за вами в оба глаза.

— Даже если я пойду в кусты по естественной надобности?

— Если понадобиться — даже в кусты буду сопровождать. Ясно, сударыня?

— Послушайте, — тяжело поднялся мастер, весь пунцовый то ли от стыда, то ли от гнева.

— Юноша, надеюсь, вы понимаете, чем может кончится дело? — голос Йорга звенел, как хороший толесский клинок.

— Бросьте, господа, — вдруг проговорил священник. — В таком деле два мага лучше, чем один.

 

***

— И давно вы догадались, отче?

— О чем?

Хозяин и священник сидели около угасающего костра, кутаясь в плащи – спасались не столько от холода, сколько от вездесущих комаров. Я даже удивлялся, откуда те здесь взялись – вроде бы ни реки, ни озерца поблизости. Но этим пакостникам порой и лужи достаточно. А лужа тут как раз была – стали-то мы у небольшого родничка, от которого вниз, петляя между кочек и проглядывающих сквозь траву пестро-серых, словно мартовский снег, валунов, бежал тоненький, как мой ус, ручеек. Бежал – и время от времени разливался сырыми бочажками. В одном я даже повалялся. Для «плавать» было слишком мелко, но хоть шкура вспомнила, что такое вода. Заодно поймал и съел какую-то мелкую водяную козявку – из принципа. Раз охотник моего племени влез в воду и там кого-то можно было поймать – нужно было ловить.

На ночлег встали довольно рано. Рано и ужин сготовили, чтоб костерок к темноте затушить. А наломанные среди камней сухие и корявые ветки местных кустиков горели жарко и почти не давали дыма.

Густо-красное закатное солнце с мохнатыми прожилками туч уже зацепилось краешком за зубец горного хребта.

За моей спиной лошади негромко хрупали густой луговой травой и время от времени как-то судорожно переступали стреноженными ногами. Тяжкое глухое «гуп-гуп» от их копыт время от времени прокатывалось по дернине.

Йорг и Лиссия устали смотреть друг на друга волком и нашли, кажется, общий интерес, — метание ножей. «О вас говорят, что вы – большой мастер в этом деле», — заявила девица, но не стало наивно хлопать глазками, а, наоборот, прищурила их, словно из лука целилась. Он хмыкнул и с пяти шагов всадил дагу в кривой, будто радикулитом скрюченный, ствол граба. Она, правда, тут же заявила, что негоже портить живое дерево (хотя сама полдня назад спокойно проткнула несчастную рябинку едва ли не насквозь). Но в двух шагах от лагеря обнаружился уже обглоданный ветрами высокий пень – по-моему, дикой груши, судя по остаткам ветвей. Вот в него они теперь наперегонки вгоняли клинки, после каждого броска отступая на шаг. Мишенью служил широченный, с ладонь, кожистый лист какой-то местной травки, не знаю, как называется, с приметными такими семенами вроде колючих бобов. Мимо ствола еще никто не промазал, а вот мимо листа – случалось обоим. Но проигрывала, по-моему, девица, из-за чего азартно и, по-моему, несколько напоказ ругалась. Хозяин ревниво поглядывал в их сторону, но присоединяться к забаве не спешил.

— Вы уверены, сударь, что нам стоит так шуметь? — недовольно спросил у Йорга подошедший капитан. У него во всем отряде было самое скверное настроение: и от командирского места оттерли, и без непосредственных подчиненных оставили (вон та противная и оставила, да еще хитро так!)…

— Боюсь, что в полной тайне наш поход сохранить не удастся. Если за дорогой наблюдают, то, — хекнув, Йорг послал в полет очередной кусок стали, и тот, воткнувшись, отсек уголок листа, — то наш отряд не могли не заметить. И коли мы сейчас начнем таиться, это вызовет подозрения. А вот такое беспечное поведение, — снова бросок, на сей раз менее удачный: клинок вошел в самый краешек бревна, отколол широкую щепу и чудом не упал на камни, — их подозрительность, глядишь, и усыпит.

— Так, может, нам еще и в цель пострелять? — кажется, капитану хотелось блеснуть и своим искусством.

— Не стоит все же. Если за нами, паче чаяния, пока не смотрят, то звук выстрелов наверняка привлечет ненужное внимание. И потом, запасы пороха нам пополнить негде будет.

Капитан пожал плечами и отошел. Через некоторое время и он придумал себе занятие: вытащил палаш и принялся им размахивать. Как по мне, фехтовальщиком он был не ахти. Впрочем, свое мнение я изменил, когда ему надоело рубить воздух. Он воткнул в камни сухую палку и принялся отрабатывать удары на ней. Каждый раз отсекал кусок примерно в палец длиной, причем сама палка почти не дергалась. Это дело непростое, долгих тренировок требует, уж я-то знаю. А что до фехтования… Есть ведь такие его виды, когда долго сталью не звенят. Столкнутся два всадника на всем скаку – и тут уж кто первый рубанул, тот и выжил.

А вот ни хозяин, ни священник в воинских забавах участия не принимали. Может, потому и заговорили, наконец, друг с другом.

— Давно ли догадались о том, что она владеет Искусством?

— А мне догадываться не надо. Я таких сразу чую, как собака – след.

Сказано было просто, без особой рисовки, вроде как человек признавался в том, что неплохо рисует или, скажем, шьет. Но мастер насторожился.

— Наверное, в прежние времена у разыскников на таких, как вы, специалистов, был большой спрос? — и он твердо уставился в серые, как осеннее небо, глаза клирика.

— Был, конечно. Но я в розыскных делах не участвовал. Как-то не довелось. И, между прочим, мои показания мало что решили бы, они не считались доказательством. Все же в судопроизводстве были определенные правила. А эдак любой мог заявить «я чую в нем колдуна» — просто, чтоб соседу отомстить за то, что тот его собаку отравил, например. Думаете, в Святом Сыске дураки работали? Ну, а сегодня я вам и вовсе не опасен.

— Хотелось бы верить… И как при этом вы к нам относитесь? К магам, я имею в виду? Мы для вас – сплошные исчадия ада, носители бесовских сил?

— «Для вас» — это для кого? Для представителей церкви или лично для меня?

Эк завернул, а? «Представителей церкви». Не «попов», не «священников», не «клира», наконец (да-да, я знаю это умное слово)…

— Ну, предположим, лично вас. Все же мы в одном отряде, хотелось бы понимать, чего ждать…

— Не воткну ли я в спину лезвие, дабы избавить человечество от «исчадия»? Разумное опасение. Вам придется положиться на мое слово – нет, не воткну. Клясться не буду, ибо это грех. Что до отношения… Да, я бы предпочел, чтобы лик земли не омрачал никто, подобный вам. Ибо негоже человеку, по моему разумению, владеть такими силами. Это что ребенку неразумному давать поиграть заряженное ружье. Да и для остальных овец нашего стада – соблазн. Но раз уж Божию волею или Его попущением вы на земле есть, то я с этим мирюсь. Более того… Возможно, негоже мне, служителю Матери Нашей Церкви такое вам говорить, но я имел случай убедиться, что уж если встречаешься с магом, то лучше, чтоб он был на твоей стороне. Или, по крайней мере, не был твоим врагом.

— Расскажете, отче?

— Извольте. Да, и если вам неприятно, то не заставляйте себя пользоваться всеми этими обращениями. Вы ведь не воцерковлены?

— Я – верный сын…

— Знаю-знаю. Не продолжайте. Я понимаю, что при необходимости вы войдете в храм, отстоите мессу, спроси вас – вспомните, кто таковы Каин, Рувим или Ребекка. Может быть, ответите лучше, чем иной ученик семинарии. Но идет это ведь не от сердца, а от разума. Чтобы легче было прятаться среди простых людей, избавленных Создателем от… В общем, не умеющих того, что умеете вы. Поэтому можете звать меня просто Гюнтером.

— Боюсь, это будет неудобно перед остальными.

— Экий вы, право, щепетильный, — усмехнулся священник, отчего его острый нос, казалось, стал еще острее. — А историю свою я расскажу. Но попозже, когда все соберутся. Думаю, им тоже будет любопытно послушать.

«Попопзже» наступило довольно скоро, когда солнце свалилось за зубчатый горизонт. Последний, по причине гористости местности, находился сегодня довольно высоко, так что и день вышел короче, чем мы привыкли. Спать вроде еще рановато, а что-то полезное делать – одежку чинить или оружие осматривать – уже неудобно. Хотя Йорг пытался шоркать камнем по стали: уронил-таки одну из своих ковырялочек на камни. Но скоро бросил точильное занятие. Не то, чтоб совсем темно, но видно плохо. Меня аж попустило, больно звук противный выходил, словно бруском не по лезвию, а по моим собственным зубам водили. В такое время посидеть в тишине да послушать историю – самое оно. Даже караулов пока не выставляли – просто уселись не лицами друг к другу, а, наоборот, спинами.

— Я тогда совсем мальчишкой был, — начал Гюнтер, — и служил юнгой на корабле. И вот пристали мы к одному острову. К стыду своему, не могу сказать, ни как он назывался, ни даже в какой части света расположен. В те времена география меня интересовала куда меньше, чем содержание собственного брюха да настроение второго помощника, который повадился шпынять всех, до кого мог дотянуться. Помню только, что остров располагался в теплых морях и жили на нем люди очень смуглые, но не вовсе черные. Уж что наш капитан не поделил с их царьком, не знаю, но дошло до драки. Наши сперва только рады были – мол, куда этим черномазым с их дубинками и топорами, сделанными из больших раковин, против наших абордажных сабель и аркебуз.

Все оказалось не так просто. Сперва они засыпали нас градом камней. Не берусь утверждать точно, но мне казалось, что их пращники бьют едва ли не на большее расстояние, чем наши аркебузьеры. Зато их было куда больше, и на каждую нашу пулю они успевали ответить парой десятков каменных обломков, каждый с кулак размером. И били эти темнокожие дьяволы удивительно метко. Первого помощника, который командовал стрелками, от смерти спас только шлем. Ему угодили прямехонько в голову. Дикари быстренько смекнули, что главная сила пришельцев сидит в ружьях – и били именно по аркебузам. Одной камень разбил замок, другой расщепили приклад. А третей злодеи умудрились попасть прямо по срезу дула и заклепать его. Матрос сдуру не понял, что произошло, и выпалил. Ствол разорвало, его самого покалечило… Но это, как говорится, были еще цветы. Наши, дав пару залпов, примкнули багинеты и пошли в атаку. Тут, казалось, шансы на нашей стороне. Кирасы и шлемы неплохо защищали от дротиков с наконечниками из раковин и рыбьей кости. Тем, кто половчее, удавалось абордажной саблей перерубить древко вражеского копья. Да и в строю дикари сражаться не умели. И вот тогда их колдун наслал на нас песчаных воинов.

— Песчаных воинов? — перепросил капитан и обернулся к говорившему.

— Да, именно так. Я сам там был и видел. И до сих пор мне иногда снится эта картина. Песок у нас под ногами забурлил, как вода в котелке, из него в воздухе соткались гигантские человекоподобные фигуры – в два раза выше нашего самого высокого матроса. И набросились на нас. Вам случалось попадать в песчаную бурю? Нет? Ну, хотя бы представляете себе, как в сильный ветер где-нибудь на побережье ветер несет пыль и песок и хлещет ими по лицу? Вот такое случилось и с нами. Песок драл кожу, словно рашпиль, забивал глаза, затыкал носы и рты, душил… Как воевать этими исчадиями чужеземного ада? Пуля пробивает их насквозь, не причиняя вреда. Сабля не берет… Канониры с корабля увидали, что творится, и попробовали нам помочь. Я видел, как ядро угодило в такую вот полупрозрачную серо-желтую фигуру. Она тут же осыпалась на пляж грудой песка. Полежала-полежала – и соткалась вновь. Мы были окружены этими песчаными демонами и беззащитны. Правда, они не убивали, но делали наших матросов совершенно беспомощными. Те бросали оружие и только закрывали голову руками и одеждой. Напади на нас дикари, когда мы были в таком состоянии – и я бы с вами сейчас не разговаривал. Но они, кажется, сами до смерти боялись. Как только первый демон соткался из песка, чернокожие побежали прочь.

Нас спас корабельный священник. С распятием, поднятым высоко над головой, он двинулся навстречу песчаным демонам – и те отступили. Неохотно отошли за скалы – и пропали.

— И что, вы надрали задницу этим дикарям? — спросил капитан. Кажется, его рассказ поразил больше всех – глаза горят, ноздри раздуваются, усы топорщатся.  Даже не заметил, что сказал неприличное – тут дама все-таки. Даже две, если считать обезьяну. Та, между прочим, сидела в обнимку со своей хозяйкой, которая машинально почесывала черно-белую шерсть.

— Нет, сударь мой. Из двадцати пяти матросов, сошедших на берег, двенадцать были ранены камнями и дротиками, двоих дикари и вовсе убили. Остальные почти ничего не видели – им песок запорошил глаза. Наш первый помощник скомандовал отступление. И капитан потом одобрил его решение. Дикари попытались было нас преследовать, но тут помог канонир. Ударил из кулеврины, ядро оторвало ногу одному черномазому, те отступили, бросив своего истекающего кровью товарища. Мы забрали тела своих мертвых, погрузились в шлюпки и ушли. Вот после этого я и решил стать священником.

— И как, с тех пор встречались еще с проявлениями… бесовского искусства? — не без издевки, но с интересом спросил мастер.

— Дважды.

— И как? Распятие помогало?

— Один раз – совершенно точно нет. Тогда помогла добрая сталь. Колдуна заколол один из солдат. Второй раз – не знаю. Может быть да, а может и нет. Там была такая свалка, столько стрельбы и крови… Но сломить дух нашего воинства тогда не удалось, хотя вражеский чернокнижник и пытался. Я думаю, что дело не в распятии, дело в силе веры священника. Вот вы ведь не можете первого встречного научить этому вашему… искусству?

Последнее слово он словно выплюнул.

— Не могу, конечно.

— И слава Создателю! Ибо даже название — вслушайтесь! — происходит от слова «искусить». Но я о другом. Как вы не можете научить кого попало вызывать демонов, так и добрый священник не может передать свою силу любому, кто возьмет в руки крест, а в дорожную суму положит Писание.

— Так почему вы пошли с нами, если не можете бороться… с демонами?

Это спросила Лиссия. Ха, «с нами», можно подумать, ее звал кто-то. Но, по-моему, на эту оговорку только я и обратил внимание.

— Потому что мне надо учиться. Никакие тренировки, никакие маневры не сделают солдата солдатом, пока он не столкнется лицом к лицу с настоящим, а не учебным врагом. Так и я – пошел, чтобы встретиться лицом к лицу с тем, с чем считаю себя призванным бороться.

— Что ж, по крайней мере, честно, — заметила девушка таким тоном, будто хотела добавить «глупо, конечно, но я вам этого не скажу».

— Вызывает уважение, — добавил мастер.

Я подумал было, что, ежели этот долгорясый и в самом деле может быть эдаким «противоколдуном», то не худо бы ему потренироваться. Пусть бы мастер на него понападал… Или вот та же Лиссия, если Гюнтер уверен, что и она владеет Искусством. Но подумал еще – и не стал предлагать этого. Зачем бы хозяину показывать чужакам, как его можно одолеть? Это сегодня мы союзники, а вернемся в Кальм – как еще повернется? Небось, мастер до этого сразу додумался, а мне долго соображать пришлось.

 

***

Как я его почуял – не знаю. Запаха не было – ветер шел от нас. Звуков тоже. А увидеть я сквозь плотный подлесок и вовсе ничего не смог бы. Но вот почуял – и выскочил из своей корзины за спиной мастера, ухватил его лапами за плечо и заорал в самое ухо:

— Берегись!

Наш родовой сигнал куда короче и громче человечьего, но хозяин его знает. А остальные, кажется, поняли без перевода, успели выхватить оружие и прянуть в стороны с тропы.

Поэтому первая атака не удалась. Огромное мохнатое ядро вылетело, ломая кусты, но промахнулось мимо головной лошади, разминувшись с ней буквально на ладонь. А капитан – все же он был отличным наездником – успел даже отмахнуться палашом. И попал: оружие, выбитое могучим ударом, покатилось прочь, звеня по булыжникам.

А зверь уже развернулся для нового броска, только мелкие камушки брызнули из-под кожаных стоп. И это был единственный звук – ни топота, ни рева, ни даже тяжкого дыхания.

Лошади кинулись прочь, разрывая дистанцию и потихоньку сходя с ума от острого звериного запаха: теперь, когда тварь оказалась почти у нас за спиной, тот вдруг накатил волной. Меня как ткнули в морду тяжеленной подушкой, плотно набитой мокрой песьей шерстью. Может, поэтому, а может, потому что стоял неустойчиво, я слетел с конской спины.

Банг! Бонг! Бунгх!

Две пистоли и дамочкино ружье бахнули почти одновременно. Кто-то из стрелков промазал – пыльный фонтанчик вылетел из дорожной обочины. Но две пули угодили в цель. Да только зверюгу это не остановило. Она только замерла на пару вдохов, мотая башкой, словно отгоняя назойливую муху. И лишь тогда я разглядел врага.

Медведь.

Не очень большой, с крупного кабана (в моих родных лесах попадаются бурые гиганты и вдвое больше). Темный, почти черный мех, лобастая и будто сжатая с боков башка, вытянутое вперед более светлое рыло с оскаленными желтыми клыками полированной кости, гладкая нашлепка носа, маленькие, едва заметные в косматой шерсти глазки – пустые-пустые, чисто бусины из паршивого стекла.

Ну, звери – это по моей части. Я прыгнул вперед, рявкнул на врага – и едва не поплатился, когда огромная лапа с удивительно длинными и светлыми когтями прочертила воздух перед моей мордой. Не такой уж он косолапый. Ведь только что нас разделяли добрая дюжина шагов – и вдруг она сократилась до жалкой пары. Я скакнул вбок, тварь поневоле чуть развернулась, подставляя бок кому-то из стрелков.

Панк!

Это, кажется, пистоля хозяина. Она у него всего одна и совсем небольшая. Такой и человека не враз завалишь. Пулька с крупную горошину ударила медведя между глазом и ухом, застряв в толстенном черепе.

Банг! Банг! Бунг! Бунг! – капитан разряжал в косолапого один за другим свои многочисленные пистоли. Тот лишь вздрагивал – и шел вперед, к лошадям, не обращая больше внимания на меня, хоть я и пытался хватать его зубами за задние лапы. Это было все равно что кусать войлочную попону, но раз я все же добрался до мяса – по языку хлестнула слабая струйка крови.

Медведь недовольно дернул лапой – и я, кувыркаясь, отлетел шагов на пять, умудрившись упасть, как кошка, на четыре лапы разом. Они, правда, тут же разъехались, и я шлепнулся на брюхо. В голове звенело, звуки выстрелов и топот копыт доносились как сквозь стог сена. Да и в глазах двоилось. Я видел смутно, как Лиссия изо всех сил пытается успокоить свою кобылу, а та встает на задние ноги, перебирая сухими передними в воздухе; как Йорг выписывает на своем жеребце круги и восьмерки, отвлекая зверя на себя, и с морды у лошади летит розовая пена; как он машет рукой, и дага входит по самые усы в правую переднюю лапу чудовища, где-то около сустава, заставляя его чуть охрометь и замедлить шаг.

Щелк! – это, наконец, встал на боевой взвод арбалет хозяина – не тот, что мы взяли с бою у плотины, а другой, поменьше, из домашних еще запасов.

Шпах! – мощные кованые плечи распрямились, бросая тяжелый болт, и тот ударил зверя в левую переднюю ступню.

Да что ж они все по лапам-то!

Йия-и-ия! – это визжит обезьяна, повиснув на ветке. И она не просто висит – она швыряет в зверя один из своих странных дротиков с кисточкой на конце. Тот летит неловко, как палка, кувыркаясь, но длинный и тонкий, словно спица, наконечник все же вонзается в медвежью спину – неглубого, на человечий мизинец. Но, видать, он чем-то смазан, потому что зверь вдруг глухо ревет, обнажая жаркую ребристую, чисто стиральная доска, глотку, и начинает подниматься на задние лапы. Будь у кого-то из нас рогатина – можно было бы дождаться, пока он встанет, и пырнуть в сердце. Но рогатины нет, а зверь вдруг замирает на половине движения в дурацкой позе, становясь похожим на привставшую на дыбки крысу – огромную, косматую и очень опасную крысу.

Банг! – кажется, это последняя пистоля. Стреляют из-за моей спины, я вижу, как пуля взрывает свалявшуюся грязную шерсть где-то под шеей. Меня накрывает пороховой вонью. Проклятье, и так почти ничего не вижу, а от едкого дыма глаза еще больше слезятся. Не в силах сделать что-то еще, ору в унисон с обезьяной. Не от злости, не от страха – некоторых зверей можно напугать громким пронзительным звуком. Это если обычный дикий зверь.

А потом по моей спиной холодом проходит творящаяся рядом волшба…

И почти сразу мимо грохочут конские копыта, лошадь проносится впритирку с боком замершего перед броском медведя – и тот вдруг оседает, валится вперед и влево, только могучие лапы скребут траву, раздирая дерн, уродуя его широкими черными бороздами. Во лбу у зверя торчит наджак. Граненый клюв пробил череп и вошел в мозг по самый обух. Ай да святой отец! Интересно, где это он так насобачился – да еще с коня…

Есть, конечно, у меня сомнения: не могу понять, от чего окочурился мишка – от молодецкого удара или от того, что кто-то рванул у зверя внутреннюю реку: вон как кровища хлещет из пасти! Ну да ладно, помер и помер, а мы все живы – и на том спасибо…

— Что это он? – тяжело переводя дыхание, Йорг, уже пеший, подошел к туше и вдруг резко ткнул концом тесака зверю в нос. Тот не дернулся, значит, и впрямь помер. – Тепло же, еды полно. Не должны медведи вот так бросаться…

— Может, бешеный? – это Лиссия. Ее кобылка почти успокоилась, только вот все еще дергает кожей. Да и обезьяна заткнулась. Но все три дамы явно нервничают – девица бледная, лоб в испарине, щегольская одежонка промокла под мышками так, что хоть выжимай. На обезьяне курточка лопнула, а под веткой, на которой зверушка сидела, теперь красуется вонючая лужа. Ну, лишь бы не под девицей…

На бешеного медведь точно не походил. Да и вообще он ни на кого не походил.

Я осторожно, проверяя, как работает помятое тело, протрусил к хозяину и тихо-тихо, как будто нас могли подслушать, прощелкал ему:

— Мастер, быть мне последней водяной крысой, а только непростой это зверь. Ей-ей, непростой.

— Пахнет не так?

Он знает, что в вопросах зверья лучше со мной посоветоваться. Я ведь куда ближе, чем он, к четвероногим, даже и к диким, бессловесным.

— И пахнет тоже. Но… не знаю, как сказать. Он и не зверь даже вовсе.

— А кто? Фамилиар?

Я задумался на пару вдохов. Такая мысль мне в голову не приходила. А могла бы.

— Нет. Похож. Но… Может, дед его фамилиаром был… Не знаю. Но вот не едать мне больше рыбы, если он сам на нас вышел. Нет, мастер, не фам это.

— А кто тогда?

— Да почем я знаю? – редко когда позволяю себе так разговаривать с хозяином, а сейчас вдруг прорвало. Видать, от боя, от злости еще не отошел. – Не зверь дикий, не скот домашний, не фамилиар разумный, а так, не пойми что… Не видал таких. Разве что помнишь самского шамана? Вот у того вожак стаи был фамилиаром, а остальные псы чем-то на этого медведя похожи. Тоже так перли, не взирая на раны… Хотя и пахли иначе совсем. 

Конечно, наш разговор никто подслушать не мог. То есть, понять, о чем это мы разговариваем. Ну, разве что Лиссия – вот ее я никак в толк не возьму, не то маг, не то нет, чтоб там долгорясый ни говорил. И обезьяна эта… Ишь, дротиками швыряться навострилась. Отравленными.

Но вот Гюнтер, глядя на труп медведя с высоты седла, выдал, будто подслушал:

— Никакой это был не зверь. 

— А кто же? – Йорг с немалым усилием выдернул дагу, придирчиво осмотрел – не погнулась ли, когда медведь упал замертво. Подумал о чем-то мгновение, отошел шагов на пять и только там принялся очищать клинок от крови пучком подсохшего по жаркому времени мха. Странно, о шкуру же удобнее было бы. Тем более, снимать ее никто, кажется, не собирается – и девать некуда, да и дыр в ней что в решете. Испугался, что ли, покойника наш предводитель-головорез?

А вопрос, кажется, заставил задуматься всех, включая меня. Ответ, как ни странно, дал все тот же священник:

— Он был зверем. А потом в него вселился демон.

— А такое возможно? – хозяин, кажется, не иронизировал. Он в самом деле интересовался компетентным мнением. Еще вопрос, кто тут больше в демонах понимает. Может, как раз и поп – церковь, чай, за все века и века своего существования что-то путное могла узнать.

— А как же? Помните ведь случай со свиньями?

— С какими свиньями?

— Да… Откуда вам… «И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули в море».

— Ах, вот вы о чем, святой отец. Да, эта история мне в голову не пришла. Но там, насколько я помню, имело место вмешательство самого Господа, и по его воле эти бесы вселились в свиней. А тут…

— Не по воле, по дозволению, воля у них была собственная.

— То есть, это был одержимый медведь? — хозяин, как человек практичный, предпочел свернуть с опасной и далекой темы на близкую и важную.

—Весьма вероятно. И обуздавший его демон был очень силен – вы же видели, что свинец его не брал.

— А почему взял ваш клевец? – уязвленный капитан все же присоединился к беседе. Еще бы, он тут – единственный настоящий вояка, а не смог причинить вреда противнику ни холодным, ни огнестрельным оружием. На лезвии палаша щербина вон от удара о камни. То-то работы теперь отбивать да править… И пороху да свинца изведено – на добрый штурм хватит. А без толку.

— Клевец? Потому, что это не простое оружие. На его обухе имеется особая экзорцическая гравировка, а клюв – серебрен, на каждой стороне по кресту. Еще лет триста назад его использовали в битвах с неверными, дабы противостоять их колдовству, что делало неуязвимыми для стрел и дротиков сарашинские щиты и шлемы. Я ожидал, что против нас выйдут не простые люди, потому и испросил у Его Преосвященства разрешения на то, чтобы взять с собой столь древнюю и проверенную в деле реликвию. Иначе вооружился бы чем-то более привычным.

Он даже как-то смущенно улыбнулся. Ну, вернее, чуть растянул губы, но на его деревянном лице и такое выражение появлялось не чаще, чем ласточки в январе.

— Да уж, — заявил капитан, осматривая рукоять все еще торчащего из громадного лба наджака – оружие и в самом деле диковинное. Во что ни ткни – застрянет, отбивать чужие атаки им тоже несподручно… Однако, отче, удар у вас будь здоров.

— Неужто вы думаете, что я сам смог бы поразить чудовище? Нет, мою руку направили иные силы…

Словно в подтверждение своих слов он попытался выдернуть клюв из черепной кости. Тот застрял там, как плохой колун в особо сучковатом полене. Правда, с лошади выдирать такое оружие было бы неудобно и человеку более крепкого сложения. Поэтому священник волей-неволей спешился, отвел коня подальше (тот косился и всхрапывал, когда густой запах пролитой крови бил его по мягким ноздрям), вернулся к туше… По-хорошему, теперь ему надо было бы поставить ногу на череп и выдернуть наджак, как топор из колоды. Да вот беда – из убитого зверя уже порядочно натекло, и вступать в кровавую лужу священнику явно не хотелось. Оно и понятно – впитается запах в кожу подошв, потом беды не оберешься, мало ли кого на эту вонь потянет.

Из затруднения святошу вывел хозяин. Все же во всей компании он был самым молодым, поэтому просто взбежал по боку медведя, как по черной, поросшей шерстью горе, спустился к башке, ухватил двумя руками рукоять витой стали и в три движения выворотил клюв из черепа. По-моему, даже люди услышали, как затрещала кость. Выворотил, спрыгнул, умудрившись не вляпаться в уже буреющую кровь – и протянул на двух руках оружие священнику.

— Благодарю, — тот выглядел несколько растерянным. Может, не ожидал такой любезности от мага. Может, опасался, что столь сильная реликвия не дастся в руки колдуну, который-де так или иначе якшается с темными силами. А хозяину что? Железяка и железяка, что на ней ни начекань, как ни серебри. Вон, деньги-то он берет, и ничего. Сказал бы я тебе, твое святорылие, да не поймешь…

 

***

— Юкки, спишь?

— М-м?

— Спишь, говорю?

Экая ж настойчивая барышня попалась. Вот хозяина разбудила, а у того, между прочим, день совсем непростой был. Да и у всех нас. Про то, что разбудила и меня, я вообще молчу.

— Не сплю. Уже.

Спросонья мастер был куда менее любезен, чем обычно в разговорах с единственной спутницей. Да еще после нападения медведя Йорг увел нас ночевать на каменистый взгорок, где из растительности были только кустики едва по колено. Мол, чтоб никто незаметно не подобрался. Зато спать на тутошней кочковатой и каменистой земле было тем еще удовольствием. Нарезанные ветки и трава, уложенные под одеяла, расползались, открывая холодные и сырые кости земли. Да и сна того… По двое дежурили. Девицу – и ту пришлось на часы ставить. В паре со священником, чтоб никто дурного не подумал, хе-хе… И спала бы, раз свое отстояла.

— Юкки, как думаешь, что это был за медведь?

— Да никак я не думаю, — хозяин, убедившись, что поспать все равно не удастся, сел, подтянув колени к подбородку и кутаясь в одеяло.  – Никогда с таким не сталкивался.

— А твой… спутник? Как я понимаю, он в зверях должен хорошо разбираться.

— Хитрый? Он тоже говорит, что никогда таких не видел. Хочешь – сама его расспроси.

— Я, по-моему, ему не нравлюсь, — она мотнула головой, сбрасывая челку со лба.

— С чего ты взяла?

В самом деле, с чего? Одежки я ей не портил. Был соблазн на одеяло напрудить – и то не стал. Досталось бы потом от мастера. Да и не щенок я уже, в самом деле.

— Просто чую. Женским чутьем, если угодно.

Ха, чует она! Да откуда у людей вообще чутье? Они разве что запах свежего навоза распознать могут. И то – свиной от лошадиного уже не отличат.

— Да ладно. Я ему велю отвечать – он ответит.

Ах вот как, дорогой хозяин?! Нет, конечно, куда я денусь, отвечу, но тебе припомню.

— Да не умею я по-вашему.

— Как это? – если бы из хозяйского удивления можно было строить дома, как из кирпичей, то сейчас его хватило бы на небольшой городок. – Ты же посвященная, я давно понял.

— Да не ты один, святоша вон тоже учуял. Только я… мне многих знаний не хватает. И языка вашего тоже.

— А как ты со своей…

— С Крайхи? Ну, она меня понимает куда лучше, чем я ее. Хотя языку жестов ее удалось научить.

— Какому еще языку жестов?

— Обычному, которым пользуются глухонемые люди. У нее ведь пальцы такие же… Их даже больше вдвое, чем у тебя или у меня. Поэтому иногда она мне может подсказывать даже ногами, — кажется, девица сама это придумала и теперь гордилась. Ну, это я по голосу сужу. – Но в темноте, например, так не поговоришь. Поэтому я бы тебя попросила нас с моей подружкой немножко поучить.

— Да как-то время не слишком располагает. Вроде бы не праздное путешествие.

— Не бойся, у меня память хорошая. А своему… Хитрому… все же вели, чтоб не слишком хитрил да не смотрел на меня волком. Я ему, в конце концов, ничего худого не сделала. Скажи, я с ним поговорить хочу.

— Да сама ему и скажешь при случае. Он поймет.

«Пойму-пойму», прогирркал я тихонько. Но хозяин услышал и показал кулак в темноту. Эй, а меня там уже нет давно!

 

 

[1]Древковое холодное оружие, разновидность чекана. Отдаленно напоминает кирку или, если угодно, ледоруб. Состоит из клюва-пробойника и плоского бойка. Применялось, в основном, против доспешных воинов.

[2]Зеленая лошадь

[3]Презрительное прозвище военных, намек на их каски.

 

Продолжение следует…