Глава 5
— Точно пойдешь с нами?
— Точно. Иначе зачем было тащиться от самого Кальма?
Кажется, Отто со товарищи так и не решили, как им относится к хозяину. До случая на мосту предводитель нашего маленького отряда, видать, собирался оставить мальчика на постоялом дворе «Орден и гусь», где мы сейчас и квартировали. Мол, во исполнение долга перед Тернелиусом взял его протеже с собой, но на дело брать не стану. И, наверное, так бы оно и случилось, потому хозяину бы следовало добром помянуть незадачливых разбойников. Может, даже помолиться за их неправильные души, как это принято у людей. Вдруг да поможет?
После памятного моста мы ехали еще пять дней. Недалеко от него в дупле спрятали трофейное оружие и кое-какие вещи, снятые с покойников, чтоб забрать на обратном пути. Отто объявил, что хозяину причитается пятая часть добычи. Мол, можно бы и четвертую, но, во-первых, он еще не стал полноправным членом отряда (между прочим, «еще» — слово непростое, «дающее надежду», как выразился бы старый мастер), а во-вторых, уже успел подарить Петеру аркебузу. Которую тот, кажется, даже хотел взять с собой, но раздумал. Еще бы – шума от эдакой штукенции почти как от полноценной кулеврины, а мы, насколько я понял, будем делать дело, где нужна тишина.
Потом мы пересекли границу между нашим герцогством и соседним, уплатив положенную пошлину и сверх того обогатив таможенную стражу по обе стороны кордона на добрую половину серебряного орла (причем свои взяли больше, чем шлабцы) и получив взамен подорожную, где было указано, что почтенный купец Отто имеет право торговать на благословенной территории Его Высочества герцога Карла, ибо внес причитающуюся казне плату… Как по мне, пост можно было легко объехать по лесам, сделав крюк миль в десять-пятнадцать. Даже подкатывался к нам знаток местных троп, намекал…Но Отто решил не связываться.
Раз ночевали на постоялом дворе, пару раз – в лесу, разок просто на подворье какого-то крестьянина, явно не из бедных. Двор просторный, конюшня, хлев. В похлебке, опять же, мяско плавает, что далеко не каждый землепашец себе позволить может. Видать, не бедствуют деревни при Карле. Ну, и взял он с нас почти как трактирщик…
А в лесу Йорг вдруг взялся хозяина моего фехтованию учить. Совсем по-другому, чем старый мастер показывал и чем Тернелиус. Даже не фехтованию, а приемам хитрым (дворянин бы точно сказал «подлым»), что в бою можно использовать. Как вызвать на удар, словно бы открывшись – и контратаковать. Как сделать вид, что споткнулся – и в падении метнуть оружие в брюхо врагу. Как отразить клинком свет в глаза противнику. Как поддеть ногой грязь или песок да швырнуть во вражью физиономию – причем чтоб он это заметил, когда уже поздно будет. Как словно бы броситься наутек, а потом, не оборачиваясь, уколоть из-под мышки – это если шпага достаточно длинна. Я, если честно, боялся, что хозяин артачиться станет. У мальчишек, да еще и из непростой семьи, обычно свои понятия о том, что честно, а что нет. А мой – ничего, внимал, повторять пробовал, хотя и не всегда удачно. Переспрашивал даже, просил еще раз показать. Ну, Йорг, который его попервах шпынял, оттаял малость. Учить ведь многие любят, особенно если ученик на тебя смотрит едва ли не влюбленными глазами. Я ведь говорил, что мой хозяин – человек великого ума.
Петер ему с кнутом пару упражнений показал – попроще, да и кнут молодому мастеру был совсем не по руке (она, рука то есть, и заболела скоро). Но сухую ветку, торчащую из полуживой ели на высоте пояса, он с одного удара сшиб – и был весьма горд собой.
Оттто-Лука – тот ничего не показывал, ничему не учил. То заводил какие-то разговоры о том, что дело впереди опасное, и лучше остаться – но все обиняками. То начинал выспрашивать, а что еще хозяин умеет. Про огонь, про воду, про нутро человеческое. Решал, видать, и все решить не мог, брать парня с собой (ибо умеет тот, судя по рассказам, немало полезного, и вроде как хвастать не приучен), то ли оставить от греха подальше. Ибо дело, похоже, и впрямь нешуточное было.
А на меня внимания так и вовсе никто не обращал. Ну, и я старался лишний раз на глаза не попадаться. Даже гадить отбегал подальше. Уж больно вонючий, как на человеческий нос, у меня помет.
— Ну, смотри! Выходим завтра поутру, пойдем быстро. Выдюжишь?
Хозяин кивнул.
— Меня слушаться, как папу с мамой.
Снова кивок. Ха, много он родителей слушался! Отто, видать, тоже сообразил, что такой вот парень да еще в таком возрасте особым послушанием не отличается, и поправился:
— Нет, как Создателя. И если я скажу «Прыгай!», ты сначала прыгни, а потом спрашивай «Куда?». Усек?
На этот раз кивок последовал с задержкой. Юкки явно подумал, что при таком подходе исполнение приказа может, скорее, принести вред. Еще не туда прыгнешь. Но возражать на всякий случай не стал. Эта пауза от глаз предводителя не укрылась, и он хохотнул, что, вообще говоря, с ним случалось нечасто:
— Не боись, я сам скомандую, куда прыгать.
— А зверь твой за нами угонится? — это Петер. И смотрит на меня, эдак рот приоткрыв. Еще чуть шире – и вышел бы настоящий деревенский дурачок.
Я не выдержал и возмущенно «гирркнул» в ответ.
Все на меня уставились. Трое бойцов – с недоумением, а хозяин, кажется, с одобрением.
— Гляди-ка, кажется, понимает? – удивился Петер.
— Конечно. Все понимает, — ответил мастер как о чем-то само собой разумеющемся.
— Я к чему… Ноги-то короткие.
Еще один «гиррк» в ответ. Мол, у белки, например, ноги тоже короткие, а ты за ней побегай по лесу, дылда. Произносить я этого не стал, но хозяин, кажется, понял. И потрепал меня за холку.
— А не нашумит? — это уже Йорг.
М-да, с этим действительно могут быть трудности. И у меня, и у людей. Деревья меняли масть, а потом и вовсе линяли. Мы, звери, на зиму одеваемся потеплее, а эти неподвижные – наоборот. И кое-где лесные дороги уже были устланы тоненьким пока слоем сброшенной листвы. К счастью, высохнуть до хруста и звона она не успела. Не знаю, как без шума по ней пойдут люди, а мне за ними успевать придется рысцой, а то и прыжками. Да еще хвост… В воде он нужнее лап бывает, а на суше… Ладно, разберемся. Не бросать же хозяина одного из-за какого-то хвоста. В самом деле, зачем тогда было тащиться из самого Кальма?
И мы действительно побежали. Понеслись через леса, как на пожар. Уж не знаю, в чем тут было дело, ведь ехали до этого неторопливо. Телегу и часть груза оставили в «Ордене и гусе» — то ли непростой был постоялый двор, то ли хорошо прикормленный. Правда, Петер тащил на плечах тот самый здоровенный кожаный тюк, на котором я благополучно пролежал полдороги. Надо же, мешки поменьше оказались маскировкой, призванной подтверждать нашу купеческую легенду, а этот – нет. Мешок явно был нелегонек даже для белоголового здоровяка – тот обливался остро пахнущим потом и пыхтел на весь лес (ну, правда, это для моего носа и моих ушей). Остальные вскинули на спину торбы поменьше, в основном, с припасом, и увешались оружием. Йорг, кроме любимого тесака и даги, повесил на штаны по два плоских ножа с каждой стороны, а на плечо взвалил небольшой арбалет, которым то и дело на бегу цеплял низкие ветки. Пояс Петера оттягивала булава. Ну, или что-то очень на нее похожее, только навершие странное, вроде кожаного шара, который при беге похлопывал его по заднице. Знать, эта штука нужна, чтоб не убить, а оглушить. Хотя с его силой… Кстати, кнут он тоже взял с собой. Отто вооружился, если не ошибаюсь, арканом степняков. Я его никогда не видал вживую, только на картинках. В книжках у старого мастера. Там, правда, бросали аркан с коня.
Хозяину тоже выделили мешок с поклажей. И, как по мне, переусердствовали. Мастер первые полдня пути старался держаться вровень со взрослыми, а потом стал потихоньку отставать. Все же детеныш он еще, в возраст не вошел. Пришлось пару раз делиться с ним силой. Ну, не силой, на самом деле, а так… внутренним порядком, настроением «а мне все равно». А он отдал мне немного своего «что-то я устал». Думал я даже предложить взять себе часть груза. Но передумал – я все же не вьючная лошадь, спина у меня не приспособлена. Да и бегать не смогу как следует.
Мы неслись сквозь лес вслед за Отто. Он, видать, бывал в этих местах и руководствовался приметами. Мог, например, на бегу вдруг нырнуть в сплошную стену кустов – треск и шелест на всю округу. Пролезешь за ним сквозь упругую, сопротивляющуюся преграду – а там через пять шагов другая тропа. Топаем уже по ней – гуп-гуп, гуп-гуп, только ветки щелкают по одежде. Пару раз шли по ручьям или по руслам глубоких оврагов, раз вплавь пересекли быструю глубокую речку. Не слишком широкую, правда. Мне в радость – даже между делом красноперку успел поймать и слопать. А люди потом долго растирали покрасневшие от студеной воды тела и вполголоса ругались, узнав, что уложенная в кожаные мешки одежда все-таки чуть подмокла.
Кажется, наш предводитель хотел избежать ночевки в лесу – но не смог. То ли заблудился (уж больно скорость сбросил, заоглядывался, словно собака, потерявшая след), то ли рассчитал неверно, но ночь застала нас еще под желто-зелеными сводами. Огня, понятное дело, разводить не стали, так что и ужинать пришлось всухмятку каким-то сушеным вонючим мясом (я еле заставил себя проглотить кусочек), и ночевать в холоде, прижавшись друг к другу и накрывшись плащами. Я честно пытался дополнительно греть хозяина – мое-то тело обычно теплее человечьего. Но шерсть, та самая, что не дает мне мерзнуть и в холодной воде, не выпуская тепло наружу, здесь, скорее, мешала. Мальчик быстро остыл и даже начал щелкать зубами. Простудится – прибью этого Отто! Ну, или укушу, честное слово.
Впрочем, остальным было не теплее, поэтому, пошушукавшись, они развязали-таки тюк Петера и все мы накрылись чем-то большим и жестким, в темноте не рассмотреть. Вроде шкуры большой, но не шкура точно, запах другой. Стало чуть теплее.
А на следующий день я понял, что это было.
Встали вместе с солнцем и без завтрака понеслись дальше – чтоб на бегу согреться. Петер после ночевки не сумел упихать покрышку в мешок (видать, этого и боялся, когда распаковывал) и вынужден был связать ее веревками и просто взвалить на загривок. На мешке-то были плечевые ремни, а теперь получился здоровенный и неудобный тюк, который приходилось удерживать руками, и белоголовый вполголоса бранился.
— Зато от холода не околели, — улыбаясь сквозь стук зубов, заметил Йорг. Еще бы, ему эту штуку на себе не тащить. Правда, он честно предложил забрать у Петера колотушку. И забрал.
А часа через два бега мы выскочили на берег реки. Пустынный пляж, кое-где поросший ивняком и молодыми тополями, золотился в лучах утреннего солнышка, на котором так хотелось погреться, выгнать из костей остатки ночного холода.
Но Отто расслабляться не дал. Услыхав, что больше половины его отряда тихонько хлюпают носами, он таки разрешил развести небольшой костерок – «только следите, чтоб дыма не было!» — и согреть воды для травяного отвара. Греть пришлось Юкки, дрова искать – ему же, а их, сухих, чтоб дыма не давали, поди сыщи в сыром уже осеннем лесу, да еще рядом с берегом, по которому то и дело ползают промозглые сырые туманы. Медный котелок с необычно плоским дном – чтоб на камни можно было ставить, а не только вешать над огнем – был небольшим, каждому едва по кружке. Хозяин предложил еще ухи сварить.
— Из чего? — не понял Отто.
— Из рыбы, конечно, — в свою очередь удивился мастер. В самом деле, из чего еще уху варят.
— И где ты ее возьмешь? — насмешливо прищурился Йорг. — Удить сядешь? И много вытащишь до вечера?
— Зачем удить? Хитрый наловит.
По-моему, идея похлебать горячей ушицы пришлось по душе абсолютно всем. Даже Отто сделал над собой усилие, прежде чем отказать. Мол, провозимся долго, а время дорого.
Я, между прочим, был рад. Вовсе не факт, что в совершенно незнакомой реке так вот сразу удалось бы наловить чего-то посерьезнее лягушек. Я ведь даже не знаю, что здесь водится. Мне-то что, мне и лягушки хороши, и плавунцы, и беззубки (если что, хозяин поможет их вскрыть – ножом створки подковырнет или разобьет камнем, а то мне с моими лапами неудобно). Но людям-то подавай именно рыбу, причем не мелочь какую-нибудь. А место тут так себе — ни обрывов, ни коряг, ни камышовых зарослей, ни омутов, что здесь крупной делать?
В общем, решили не ловить – и ладно. А я все же плюхнулся – и таки поймал небольшого, с палец, пескарика. Людям он без надобности, а мне впрок пойдет. А то их сушеная гадость уже в глотку не лезет. Потом, изловчившись, поймал еще одного, побольше, и втихаря отнес Юкки. Он у меня и сырьем добычу есть приучен. Мать его, правда, бывало, ругалась на меня за это. Дескать, в сырой рыбе могут какие-то вредные червяки быть. Съешь такого – а он потом кишки прогрызет. Странная женщина. У меня ж не прогрызает…
Да, так вот. Я, наконец, узнал, что ж такое тащил на плечах Петер. Это оказалась… лодка. Самая странная, что я видел в жизни, а уж я на них насмотрелся. Видал и долбленки, и шитики, и рыбачьи плоскодонки, недалеко ушедшие от корыт, и изящные килеватые дори (этот тип принес в наши края один бродяга-матрос, горький пьяница, но умелый плотник). А такой не видел. В общем, больше всего она походила на зверя. Да вот хоть на меня. Потому что мягкая ее шкура натягивалась на жесткий скелет. Тот, правда, был не из костей, а из дерева – Йорг притащил из лесу несколько хлыстов, нарубил из ивняка кучу прутьев и принялся сноровисто вязать все это вместе мокрыми сыромятными ремнями. И, похоже, занимался этим не в первый раз, ловко вымеряя нужные длины ладонью, вывязывая крестовины распорок и стесывая наискось комли хлыстов, чтоб соединить их вместе на деревянных гвоздях, тонких ивовых прутьях и все тех же ремнях. Ремни, высыхая, туго стягивали скелет.
Работы было много, возились до полудня и дальше, не покладая рук. Причем Йорг командовал, а и Петер, и даже Отто выполняли его поручение – то прострогай, это принеси, тут подрежь… Здравая, на самом деле, организация: тот, кто больше понимает в деле, на время становится командиром. Да только люди редко на такое способны.
А когда скелет был готов – ажурный, стремительный, будто щука, загляденье, словом – на него и натянули ту кожу, которую Петер тащил в своем тюке. Вымочили сперва в воде, потом, мокрую, чуть прогрели на солнышке (она, правда, вся в песке теперь была, но неважно), а затем надели на скелет и стянули ремнями. Получилась лодка.
Правда, не из обычной шкуры та кожа была, хоть вы меня режьте. Полупрозрачная какая-то и из полосок. Я к хозяину подошел и тихо-тихо «прогиркал» вопрос. Уж больно любопытство меня разобрало. Ну, он и спросил Йорга, из чего чудо это.
— Это кишки одного морского зверя. Очень большого. Так жители далекого севера свои лодки делают. У них там деревьев нет почти, доски напилить не из чего. А каркас… ну, скелет… они из костей собирают. Жилами скручивают или ремешками кожаными. Ты вон лучше Петера поспрашивай, он, кажется, из тех краев.
— Из чьих костей? — Юкки от волнения даже голос понизил.
— Да уж не из человечьих, — хмыкнул Йорг. — Тоже морских зверей. Там, братец, в море такие твари водятся, что им наша лошадь на один зуб.
Я как представил себе, что ж это за зверюга быть должна, чтоб у ней такие кишки и такие кости… Нет, не могу представить. И сколько ж это надо воды, чтоб в ней такое чудовище поместилось?
***
К деревеньке их вывел я. То есть, у Луки была карта, из которой следовало, что к «объекту», как он сказал, можно водой пройти. Потому-то и лодку с собой тащили. Решили, что на сухом пути уж точно будут заставы да секреты, а по реке – благо, маленькая она тут, узкая, петлястая, вся в камыше да в лозняке, несудоходная, в общем – никого ждать не будут. Да вот только те, в деревеньке, не дурнее нас оказались. Хорошо хоть хозяин убедил Отто меня в разведку послать. И ведь не просто послать, а в связке. Ну, на то я и фамилиар, чтоб в связку входить. Но одно дело, когда от меня до хозяина две-три сотни шагов, пусть даже человечьих. Тогда и со стороны это никому не заметно, да и нам почти не мешает. А тут же пришлось добрую милю плыть по течению – это если по прямой. От работы на таком расстоянии у меня всегда потом все нутро болит, от пасти до кишок, словно тухлую лягуху съел, да еще ядовитую. И глаза потом хоть не открывай. Еще бы – из них ведь и я смотрю, и хозяин одновременно, и каждый пытается что-то свое разглядеть, по-разному напрягая бедные гляделки. У человека-то они совсем иначе расположены, непривычно ему, сколь не тренируйся…Неприятное, в общем, дело. Но я понимал, что надо, что иначе могут истыкать нас всех стрелами, издырявить пулями, а то еще похуже чего. Все же я из племени боевых пловцов, понимаю, что такое военный приказ. Ну, и хозяин мой понимает, хотя ему от такой работы немногим лучше, чем мне. Разве что в воду лезть не придется, а так все будет – и кишки навыворот, и головная боль, и глаза как песком набитые…
Поплыл, короче.
Ну, и увидел. Вернее, мы увидели. Под низко-низко наклонившейся, в следующую весну рухнет, ветлой притаился дощаник. А в нем – двое арбалетчиков, да со взведенными тетивами. И не жаль кому-то речной сыростью оружие портить. Знать, серьезного кого-то стерегут (это уже не я, это хозяин подумал, но мне-то слышно). Сидят грамотно, мешками грязными прикрылись – и от комаров, и от лишних глаз. Ну, от моих-то не скроешься. Я к ним подплыл, наверное, шагов на пятнадцать, морду высунул из воды тихо-тихо. Рассмотрел как следует – и возвращаться уже хотел, а хозяин командует «дальше».
Не зря, не зря говорят, что люди из всех тварей земных – самые умные. А мастер мой – он и среди людей умник не из последних. И как, спрашивается, догадался?
В общем, была там еще одна лодка, подальше. Не лодка даже, а такой вроде плотик из двух рядом поставленных долблеников. Каждый-то из них узкий да верткий, дно-то круглое, перевернуться – милое дело. А когда две рядышком, так оно и ничего вроде. У нас тоже крестьяне так порой делали, особенно если осинку или тополь удавалось найти не слишком толстую. Две лодочки долбили, скрепляли эдакой скамейкой да плыли сидя, одна нога в одном долбленике, другая – в другом. А здесь сделали что-то вроде плавучего стога или шалаша низенького, в котором, похоже, и прятался соглядатай.
А еще чуть подальше – почти у самой деревеньки – на верхушке здоровенного осокоря было устроено эдакое птичье гнездо. Его как раз особо не прятали – и перильца есть, и лесенка вниз (и чего просто по веткам не лазать?). Солдатик наверху явно маялся, видать, не первый час стоял в кирасе да шлеме, а солнышко сегодня жаркое было, хоть и осень. Рядом с ним висел на ветке здоровенный таз, кажется, медный (в закатном свете не разглядеть). Знать, тревогу поднимать, если что. И аркебуза вон видна, дуло к толстому суку прислонено. И дымок вьется, знать, жаровня там имеется, чтоб зря фитиль не жечь.
«Наверняка аркебуза там не одна», — это снова хозяин подумал, не я.
Ладно, поплыли обратно – против течения, зато поближе к мастеру. А это почти как домой возвращаться.
***
Два дня стояли мы в лесу около этой деревеньки. Или даже городка маленького. Ибо слыханное ли дело, чтоб посреди деревни торчал не купол церквушки или хотя бы не столб колоколенный, а башня острожка? Деревянная, не слишком высокая, до донжона далеко, но явно оборонительная… Четырежды я к ней плавал – и в связке, и так. Вокруг ходил по ночной поре, вынюхивал. И докладывал хозяину, а он уже переводил Луке. Выходило грустно. И посты стоят, и караулы ходят… Посуху не подойти – дорога всего одна, охраняется, а по сторонам от нее кушири — заросли кустарника и мелких деревьев — клена, боярышника, акации — столь густые, что бесшумно человеку нипочем не пройти. Да еще и растут вот прямо из болота – там то и дело бочаги попадаются, травой да ветками прикрыты.
А вот по воде… Стояла деревенька на эдаком мысочке. С одной стороны огибало его основное русло, по которому я и хаживал в разведку. А с другой – заливчик, достаточно широкий, но мелкий, человеку где по грудь, где по пояс, а где и по колено будет. Эта «поколенная» глубина тянулась долго и упиралась в пологий бережок, весь заросший чахлым мелколесьем. И вот его-то почти не стерегли. То есть караулы на берег заглядывали, но редко. А что им, нападения русалок ждать?
А мне заливчик глянулся. Дно, например, оказалось на удивление твердым. Ил, конечно, имелся, но немного, человек вполне пройдет, не увязнет. Пошарился я еще там – когда не в связке был, так и голова свободней, и вообще вольготнее себя чувствуешь. И понял, что не заливчик это никакой, а старица. И раньше, лет, наверное, пятьдесят назад, стояла деревенька на островке речном. Видать, тогда и не деревенькой была, а крепосцой, от нее и острожек остался. Потом, как это на реках часто бывает, один рукав зарос, другой остался. А что значит «зарос»? Значит, была сплошная протока, остались два слепых залива. И надо поискать второй.
Он и нашелся – чуть повыше того места, где мы стояли. И перемычка, перегородившая рукав, оказалась совсем небольшая – шагов пятьдесят всего. По ней и шла дорога, да только посты на ней стояли так, что можно, ежели с умом, им за спину зайти, если на перемычку попасть удастся. И на кожаной чудо-лодке к ней можно было подойти почти вплотную, ибо осадка совсем крохотная. Только идти, понято, придется по темноте.
Дальше – просто. Меня с хозяином оставили стеречь лодку по нашу сторону перемычки. Отто строго-настрого велел не соваться, что бы ни случилось. А если до утра никто не вернется – брать весла в руки и валить подальше, пробираясь домой тем же путем, как пришли, «только в трактир – тот, где повозку оставили – лучше не суйся».
Я не сразу, но сообразил: коли явится мой хозяин туда один —трактирщик сразу поймет, что с остальными неладно. Захочет все барахлишко прикарманить (мне он еще тогда не понравился, а в телеге много чего интересного) – да и прирежет мальчишку, чтоб не болтал лишнего. А так – доберемся мы до Кальма, расскажем все Тернелиусу. И за телегой придут нужные люди. Так, наверное.
Видать, не я один так подумал.
— Не робей, — тут же толкнул его в плечо Петер, и от этой добродушной плюхи Юкки едва на ногах удержался. Зато думать о печальном перестал. — Все будет путем, вернемся мы, не в первый раз. А как вернемся – нужно будет быстро-быстро рвать когти. Тут ты и поможешь.
Кому когти надо будет рвать, я не понял. И какая от нас помощь – тоже.
Зато помощь могла быть до того. Перед ночным выходом мастер напоил всех троих какой-то вонючей дрянью, которую сам сварил в котелке. А потом долго водил руками над головой каждого, клал руки на глаза и что-то бормотал. Я в эти его чары не лез – не мое совсем. Только и мне веки щипать начало. Уж как он уговорил на такое дело троицу – не знаю. А, может, и не он уговаривал, а Отто с Тернелиусом раньше обо всем договорился. В общем, херувим просто приказал двум своим душегубам сидеть тихо и «делать все, что малой скажет, хоть дерьмо лягушачье жрать». Йорг, когда пришлось пить варево, заявил-таки, что на вкус оно лягушачье дерьмо и есть. Да и сам Отто свел свои выцветшие ящериные губы в брезгливую гримасу – ну, словно задница куриная получилась. А потом все – с немалым, надо сказать, удивлением – водили головами из стороны в сторону. Еще бы – мастер-то им дал ночное зрение. По людским меркам сейчас было почти совсем темно (луна только-только народилась, рваные тучи на небе застят звезды), а им видно было, как… Не знаю, как. Хозяин говорил, что словно через зеленоватую воду, когда нырнешь на глубину своего роста в солнечный день. Он ведь на себе тоже эти чары пробовал. В общем, понял я так, что видно не очень хорошо, но все ж куда лучше, чем простым человечьим глазом.
Он и над слухом всех троих поколдовал. И, даже, кажется, над нюхом.
И все трое ушли в ночь, только ветки чуть качнулись. Я бы их шаги, пожалуй, расслышал, а обычный человек — нипочем. Да еще ночной ветерок чуть теребил листву – тоже им на руку.
А мы остались.
Я мастеру предложил поспать пока — мол, чего зря в темноту пялится, надо телу отдых дать. Я покараулю, потом в лодке отосплюсь, все равно мне не грести. Он сперва отнекивался – все ж мальчишка, ему важное дело доверили, лодку стеречь, как можно спать на посту! Ну, потом задремал-таки. А я на мягкий, прогибающийся под лапами нос взобрался (благо, лодку до половины на берег вытащили) и замер. Так и видно дальше, и верхнее чутье работает лучше.
Оно нас, почитай, и спасло.
Запах я почуял вдохов за пять до того, как услышал звук. И успел поднять хозяина.
Они вылетели на гребень разом – три грязно-серные громадные зверюги, и клыки у каждой с наконечник арбалетного болта. Столь же острые и столь же смертоносные, разве что чуть изогнуты и отсвечивают желтоватой костью, а не сталью. Три пса стояли рядком, оскалив мокрые жаркие пасти. Кажется, даже парок из них вырывался. А тот, что в центре – видать, вожак, наглая и злая тварь — смотрел на меня в упор. Так не смотрят на врага – так глядят на добычу. Так я сам, наверное, смотрел бы на лягушку, загнав ее в угол двора где-нибудь в Верхних Выдрах.
Хозяин медленно, как во сне, потянул из ножен нож и сделал шаг вперед.
— Ты что делаешь! — заорал я. — Шугани их огнем! Светом дай по глазам! Грохни по ушам! Вонью какой-нибудь гадкой в нос, это же псы! Ну, куда на троих с этим гвоздиком!
Он словно не слышал. И сделал еще шаг вперед, навстречу оскаленным челюстям.
И тут кто-то прошелся у меня внутри головы жесткой щеткой.
Мне доводилось «слышать» чужую магию – самую разную. В конце концов, и отец хозяина, и Тернелиус не раз колдовали в моем присутствии. Но тут я не сразу понял, что это эхо чужой связки. И только после этого раздались шаги. Человечьи шаги.
Маг появился вздохов через пятьдесят. Проговорил что-то на незнакомом языке. Звери чуть поуспокоились – шерсть на мощных загривках улеглась, блестяще-белые клыки скрылись за черными губами. И глаза поугасли. В общем, вместо команды «куси!» им велели всего лишь стеречь. Они и стерегут – внимательно, недобро, но пока не бросаются.
— Здравствуй, мальчик, — проговорил маг. Явно наш язык был для него чужим, и говорил он, растягивая слова — «здрааствууй, маальчиик». — Мы здесь подождем твоих друзей, и ты не будешь дергаться.
«Друзеей», «дергаатца» — тупым эхом отдалось у меня в голове. А еще в ней словно завелся какой-то зверь вроде ежа с жесткими, но тупыми иглами, и он там бегал, бегал, бегал, царапая внутреннюю поверхность черепа и мешая думать.
А думать надо – за себя и за хозяина. Его ж явно околдовал этот пришлец – здоровый мужик, причем явно не из наших. Какое-то сплошь угловатое лицо, чисто кожаный мешок, набитый острыми каменными осколками; из двух щелей выпирают маленькие черные глазки. Руки короткие, вроде моих лап, да и одежда чужая —какие-то шкуры мехом внутрь, расшитые мелкими бусами. И на шее болтается ожерелье из кусочков резных костей. Старый хозяин говорил, что маги из диких племен очень верят в свои амулеты — всякие висюльки и фигурки, якобы помогающие копить силу. Может, если сорвать с него эти косточки, хозяина попустит?
Вот только у ног чужака – коротких и толстых, словно пни, обутых в бесформенные кожаные поршни – сидели псы. Мне и с одним таким справится непросто, а против троих шансов и вовсе нет. Или есть? Все-таки, наверное, это фамилиары, а не обычные собаки. Судя по тому, на какой жесткой шлейке, пусть невидимой, держит их этот черноглазый, сейчас им дернуться будет непросто. И если попробовать…
Я прыгнул, не додумав до конца.
Спасла меня неверная опора. Кожистый нос лодки подался под лапами, да и сама она – легонькая, круглодонная – покачнулась. Прыжок вышел неверным, я забарахтался в воздухе, словно щенок, впервые попавший в воду… Вожак, кинувшийся мне наперехват, не рассчитал, промазал, его челюсти лязгнули прямо у моей морды. Прыгни я с чего-то твердого – и угодил бы точно ему в пасть. А так уже мои клыки рванули его большой кожистый нос – самое чувствительное место у псовых. Вожак взвыл, мотнул башкой, пытаясь стряхнуть меня. Но не на того напал, мохнатый! Мои зубы могут удержать крупную щуку или сазана в их родной стихии – куда тебе, злыдню, вырваться! Я чувствую вкус твоей крови – и в ней уже полно страха и боли.
Он выл и мотал головой, на ней живой и очень злой тряпицей болтался я, пытаясь ухватить его еще и за ухо либо за глаз лапой. Ухватить не смог, но пару раз рванул когтями. Он аж завизжал – тоненько, по-щенячьи, и повалился на бок. Куда только подевался мощный самоуверенный хищник? Сейчас я трепал дрожащую тварь, все еще сильную, но ошарашенную и насмерть испуганную. И не сразу услышал сквозь ее вой и скулеж еще какие-то е звуки. А ведь противник-то был не один. Еще две таких же мохнатых зверюги рядом, и каждая из них может перекусить мне хребет. Да колдун…
Колдун и выл. От его воя замерли соляными статуями два других пса, похожих на волков, только мех светлее и пышнее.
Когда мастер глубоко входит в связку, это позволяет ему видеть, слышать, чувствовать и обонять то, что видит, слышит, чувствует и обоняет фамилиар. Иногда – наоборот, мне мастер всего раза четыре за всю жизнь позволял посмотреть на мир глазами человека, просто, чтоб опыт соответствующий был. Так что можно сказать, что в связке у нас одно зрение на двоих. Или одно удвоенное зрение. Мы можем чувствовать мысли друг друга – не все, конечно, а самые важные и отчетливые, например, приказ напасть или отступить. Но одной на двоих может стать и боль – особенно, если связку делать грубо, по первому уровню. Настоящие мастера умеют выставлять особую защиту от боли и страха фамилиара (совсем отгородиться нельзя, а то и не узнаешь, что с ним беда). Моего хозяина этому учили – неприятная, между прочим, процедура, ведь нужно было, чтоб мне было больно или страшно. Но я терпел. Этот, с лицом из камней, такого не умел. Поэтому стоял башней и выл на одной ноте, как туманная труба, вцепившись короткими пальцами себе в волосы, отчего лохматая его шапка приподнялась и сдвинулась набок. Его – нет, их совместная с вожаком – боль передалась даже мне: еж в голове завозился сильнее, забегал быстрее, и иголки его стали отрастать. Не очень понимая, что делаю, я хватил передней лапой прямо по глазу вожака – только брызнуло из-под когтей. Колдун хрипло заорал зажал ладонью свой глаз. И только тогда с неслышным звоном лопнули его чары. Мой хозяин разом встряхнулся всем телом, как делают звери, вылезая из воды, замер на миг (и мне показалось, что замер мир вокруг) – и вдруг взмахнул рукой, будто плетью. Маленькая стальная оса вжикнула в воздухе.
Недаром учил его Йорг – каждый вечер хотя бы по полчаса дырявили кору окрестных деревьев, если, конечно, время позволяло. Выкованный еще в Верхних Выдрах клинок пробил прижатую к лицу руку чужого колдуна и вонзился глубоко в лицевую кость. Убить, пожалуй, не убил, но ясно было, что сейчас чужак уже не боец.
А вот остальные…
Я и посейчас не знаю, было у пришлого колдуна три фамилиара или только один, тот, которому я попортил морду. Может, остальные две псины только входили в стаю. Но когда человек повалился в жухлую осеннюю траву, поливая ее злой черной кровью, эти двое кинулись на меня. Я встретил их, как мог. Да только мог я по тем временам немного, тоже ведь в силу еще не вошел. Спустя пару вздохов плечо мне ожгло, словно огненная веревка прошла по боку куда-то мимо лопатки к крестцу. Я зло тявкнул в ответ, пытаясь унять боль, и даже сумел рвануть зубами противника. Клыки скользнули по длинной мокрой от утренней росы шерсти, но лапу он все же поджал и отскочил, не сумев довершить начатое. Кое-как отпрянул вбок и я, хотя от боли едва мог двигаться. Раненый пес помешал своему приятелю добраться до меня сразу же, я выиграл пару драгоценных вдохов и сделал три скачка к берегу. Подумал было нырнуть в студеную по осенней поре воду – может, и успел бы до нее добежать, хоть и с разорванной шкурой. Но тогда хозяин остался бы один на один с этим двумя зверюгами. Даже не двумя – и вожак, и колдун только ранены. Я опять повернулся к противникам. Нас разделяло всего-то шагов пять, но берег тут порос каким-то удивительно редким кустарником – как отдельных палок кто-то понатыкал в вязкую черную землю, пахнувшую илом и прелью. Я между этими палками проскочил, а вот широкогрудым псам они мешали. Кажется, тот, третий, еще невредимый, на миг задумался – то ли меня гнать, то ли напасть на человечка. Я – раненый, но зубастый и верткий. А люди – они обычно мягкие и неповоротливые. Он явно это знал и сделал выбор.
И тут хозяин снова меня удивил. Из поясной сумки, в которой, как я знал, хранится трут, огниво, брусочек для правки ножа, он вытащил что-то вроде обрубка ветки. Нечто эдакое шепнул и ковырнул пальцем, будто крышку из промасленной кожи сковыривал с горлышка бутылки. Ввуух! Из обрубка вырвалась струя красного огня, хлестнула по собачьей морде и растеклась по ней, будто это и не огонь был вовсе, а вода. Пес коротко вянул, закашлялся, захлебываясь жидким пламенем – и повалился набок, только веселые язычки побежали по его шерсти, потом по траве вокруг…
В первый раз я видел, как атакует саламандра. Вернее, детеныш саламандры. Будь там взрослая особь, полыхнула бы, может, вся округа. Уж не знаю, откуда у хозяина взялась такая редкость – то ли отец подарил, то ли Тернелиус… Но кто б этого не сделал, он научил парня управляться со своенравным и непокорным огненным духом. Юкки выкрикнул что-то повелительное и запечатал сосуд. (Конечно, я уже догадался, что был это никакой не обрубок ветки, а клетка из особой глины, способной выдержать жар. И судя по размеру ее, детеныш там был совсем крохотный, не больше человечьего мизинца.)
Казалось бы, единственный зверь, оставшийся на ногах, пусть и на трех, должен бы поджать хвост и бежать как можно дальше. А он вдруг бросился на нас. Не знаю, может, подхлестнул его своей волей раненый колдун. У мастера не было второй саламандры, да, кажется, вообще ничего не было, что можно было бы использовать как оружие. Поэтому он плавно отступил в сторону, как на уроках фехтования. Тяжелая собака пролетела мимо, неуклюже затормозила на мокрой траве (раненая лапа опять подвела), развернулась и снова атаковала. Я попытался перехватить, но не успел – с располосованной-то спиной. Однако враг на миг отвлекся на меня – и Юкки снова ушел в сторону, на этот раз перекатом. А когда встал на ноги, в его руках было весло – короткое и узкое, из единого бревнышка тесаное, таким обычно гребут рыбаки попроще, которым не по карману нормальное клееное, чтоб с широкой, гнутой, почти невесомой лопастью. Зато отбиваться струганой самоделкой от бешеной собаки можно неплохо, не опасаясь, что дерево подведет, лопнет под натиском челюстей. Юкки короткими тычками совал зверю в морду плоскую деревяху, а тот то отскакивал, то норовил ухватить весло зубами и вырвать. Но пока не получалось – клыки соскальзывали с осклизлого серого дерева, оставляя на нем беловатые глубокие бороздки, взлохмаченные по краям.
Однако ясно было, что так озверевшего пса не унять и не отпугнуть, а силы у мальчишки кончаются. И я ему не большой помощник, хотя, конечно, попытаюсь…
Пес припал на задние лапы, собираясь перед очередным прыжком – и тут у него на затылке с коротким стуком пророс диковинный цветок, блеснувший желтой медью. Зверь дернулся и рухнул мордой в траву. Только тогда я узнал рукоять даги. Та вонзилась по самую рукоять, и отогнутые вперед «усы» перекрестья охватили звериный загривок.
А потом воздух свистнул еще раз, пониже. Повернувшись, я увидел, как валится колдун (и когда встать успел?), из груди которого торчит, отливая красным в скупом лунном свете, жало копья.
— Зачем? — спросил Йорг, возникая из темноты с верным тесаком в чуть отставленной, как для броска, правой руке. — Может, допросить надо было?
Не прерывая ни шага, ни речи, он одним небрежным ударом прикончил все еще скулящего вожака. Тот, наверное, и сам бы вскоре умер – еще бы, пережить в связке смерть хозяина! Но Йорг о таких тонкостях не знал и действовал наверняка.
— А ты знаешь, кто это был?
Петер появился на месте боя чуть позже. И нетрудно было догадаться, что копье метнул именно он. У кого б еще хватило силы пробить насквозь такую тушу?
— Кто?
— Шаман. Самский шаман. В наши места такие иногда захаживают с севера.
— Ты ж сам вроде с севера?
Йорг рассматривал труп, не забывая при этом поглядывать в темноту. Подошедший мастер принялся затаптывать тлеющую траву вокруг трупа собаки. Саламандренный огонь погас, к счастью, не наделав большой беды. Разве что выжег все мозги проклятой твари. Но это беда для нее, не для нас.
— Самы живут еще севернее нас. И очень своих шаманов боятся.
— Есть за что?
Белобрысый только кивнул. Ему явно не хотелось развивать эту тему. Да и не время было.
Йорг перевернул покойника, резким движением вырвал из мертвой головы хозяйский нож.
— Хороший бросок. Но надо было бить ниже, в глотку, тогда бы наверняка убил.
Юкки только кивнул. Руки у него тряслись, губы тоже. Неудивительно, до него только сейчас начинало доходить, как близко прошла от нас Серая Гостья.
— Оставь мальчишку, Йорг, — Отто подошел последним и, кажется, ему это далось нелегко. Дышал с присвистом и придерживал рукой левый бок – бежал, наверное, вон и говорит с перерывами. В другой руке у него был плоский сверток не то портфель из когда-то белой, а теперь заляпанной чем-то темным кожи. Пятно я еще запомнил – на морскую звезду похожее, есть такие твари, говорят, о пяти ногах. Видать, ради него и ходили ночью в чужую деревеньку-крепость. — Он сделал куда больше, чем можно требовать было. Если бы этот нас тут встретил со своими псами… Я таких… видел в деле. И видел, как два подобных зверя… порвали десяток воинов. Десяток, ты понял! А те двигались, словно в киселе, и никто даже не догадался снять с плеча алебарду. Уж не знаю, настолько наш Юкки умел или везуч, но, считай, что шкуру твою он сегодня спас.
— А Йорг спас мою, — проговорил мастер, и я понял, что у него еще и зубы стучат.
— Это как раз… дело обычное среди людей нашего ремесла, — философски заметил Отто, переводя дыхание. — А теперь живенько давайте… отсюда ходу. Погони за нами вроде не было, но если этот шаман… еще кого предупредил, куда направляется, то… В общем, времени нет. Зверь твой переход выдержит?
Надо же, обратил внимание на то, что я ранен.
Юкки быстро прошелся пальцами по моему боку, зашептал-забулькал. В ране сперва будто пробежал рой злющих рыжих муравьев, так что я даже дернулся. А потом боль ушла, да и я тоже словно ушел куда-то, нырнул с головой во что-то темное и мягкое, вроде высохших на берегу после половодья водорослей. С трудом понял, что меня поднимают на руки, куда-то несут…
— Выдержит. Только надо будет по свету рану посмотреть. Но это потом.
Продолжение следует…
