Глава 9
Нам повезло. До осени еще было далеко, поэтому вода, принесенная южным течением, оставалась теплой. А Юкки, выросший рядом с рекой, плавал как рыба. Он еще в канатном ящике сообразил раздеться и связать одежду и, главное, обувь в узел. Берега здесь все больше каменистые, босиком не очень-то походишь, так что башмаки надо беречь. Впрочем, до берега еще добраться надо.
С бурдюками пришлось повозиться. А вы попробуйте надуть здоровенный кожаный мешок, находясь в воде, да еще не в нормальной, а в противной горько-соленой. Да еще когда ветер развел неслабую волну, и та так и норовит плеснуть в морду. Мне-то что, я ноздри и уши прикрыл да поплыл себе, а люди так не умеют. Хорошо было бы, конечно, от волны за корпусом судна спрятаться, да хозяин решил, что лучше отплыть от него побыстрее да подальше. И мы-таки уплыли – опять повезло, заметить белокожего Юкки среди почти черных волн вполне могли. Хотя – это Ганс молодец – ушли мы в самую что ни на есть собачью вахту, когда вахтенный не столько смотрит по сторонам, выискивая чужие огни, сколько старается не заснуть.
А потом везение потихоньку стало заканчиваться. Небо затянули тучи, и звезды, по которым можно находить путь хоть на суше, хоть на море, пропали. Хозяин, конечно, храбрился, говорил, что кожей ощущает течения и даже нашел такое, которое нам помогает. Но я давно научился чувствовать его настроение – даже не в связке. Теперь он был по меньшей мере растерян. Да и неудивительно. Направления четкого мы не знаем. Полста миль и на «Морской красавице» казались немалым расстоянием. А тут, среди волн, тем более. Да потом Ганс – не штурман, кто его знает, полста там или больше? А тут каждая сажень может оказаться лишней.
Один из бурдюков, видимо, попался с гнильцой, и когда Юкки как следует налег на него, треснул. Из дырочки побежала цепочка серебристых пузырьков. Хозяин попытался заткнуть прореху пальцем, но шкура поползла, и вскоре уже громадные бульбы выскакивали из щели, похожей на лягушачий рот. И из нее, вдобавок ко всему, еще и воняло смесью дегтя, мокрой шерсти и гнилой кожи!
Чертыхнувшись, мастер попытался заделать течь – это на плаву-то! Выпустил воздух из проклятого мешка, собрал в горсть ту часть кожи, где появилась дыра, свернул в хитрый кукиш. Потом, помогая себе зубами, затянул вокруг новоявленной горловины веревочную петлю, снова надул…
Мешок теперь оказался едва ли не вполовину меньше. Раньше-то они были почти одинаковыми, и парень плыл словно между двумя подушками, пропустив стягивающую их веревку подмышками. Говорил, что удобно, только вот щекотно немного и кожу режет. А теперь вся конструкция перекособочилась, и чтобы удерживаться на ней и плыть прямо, а не по кругу, приходилось тратить дополнительные силы. А их у него и так немного.
Так что я, наверное, даже обрадовался, когда злополучный мешок снова лопнул с громким шипением и бульканьем. Да так, словно его кто ножом пропорол. Сразу стало ясно, что починить не получится.
— Ну что, Мидж, с собой потащим или тут бросим? — спросил хозяин, отфыркиваясь.
— Да на что он нужен, драный?
— Ну, когда на берег выберемся, может, на одежку какую сгодится, на покрышку от дождя. Все же какая-никакая, а шкура.
Хозяин – он умный, он далеко вперед смотрит. Вон, нам еще плыть да плыть, а он уже думает о том, что будет, когда доплывем.
Он редко со мной советуется. Вообще, не дело это для фамилиара – советы своему мастеру давать. Всякие там волшебные коты, которые умнее хозяев и жизнь им устраивают, на принцессах женят – это из сказок для детишек. Но раз спрашивает…
Я посмотрел на мокрый вонючий мешок, куда уже успела набраться морская вода. Чего доброго, вместо помощи он помехой станет. Волочь его еще… А он там, на суше, глядишь, вообще на куски разлезется.
— Хозяин, да ну его к морскому лешему!
Он засмеялся и почти сразу закашлялся, когда воды хлебнул. Я не сразу сообразил, что такого смешного сказал. Потом понял, стыдно стало. Ну, какие лешие в море?
А он попытался было стянуть веревку с кожаного кукиша, но там уже все так разбухло и затянулось, а у него уже так замерзли пальцы, что он плюнул на эту затею и оттолкнул от себя чертов мешок. Далеко, конечно, оттолкнуть не получилось, и еще некоторое время я, оборачиваясь, видел, как волны швыряли туда и сюда пегий лоскут, который все не желал тонуть.
На одном бурдюке плыть стало куда тяжелее. Я, как мог, пытался хозяину помогать – то тянул вперед, ухватившись за веревку зубами, то поднынивал ему под пузо, пытаясь приподнять над водой.
В Верхних Выдрах мы с ним много плавали – и порознь, и в сцепке. Сцепка – это когда человек охватывает выдру поперек туловища локтем, и они плывут вместе. Не очень удобно, но иногда нужное дело. В прошлом, говорят, мои пращуры так своих раненых мастеров из воды спасали. Или через реки помогали переправляться воинам в боевом снаряжении (оно ж тяжелое, все из железа да толстой промасленной кожи). Но море – не река, тут так далеко не уплывешь, хребет устает.
А еще – хозяин стал замерзать. Был бы этот Ганс поумнее, принес бы нам еще и жира какого – намазать тело. Ведь у людей шерсти нет, они в воде, даже вроде бы в теплой, быстро коченеют.
Простучал-прощелкал я об этом мастеру, а тот вроде как даже рассердился. Мол, нас спасли, а я еще и недоволен. Может, тогда Гансу заодно следовало для нас и лодку угнать? Или, того лучше, весь корабль?
Ладно, пусть сердится, мне не жалко. От сердитости кровь тоже быстрее по жилам бежит. А как же! Сердиться ведь – от слова «сердце», а оно главный кровогон и есть.
Но предки мои предки, мы так полста миль не одолеем. Где же, где обещанные острова?
Я толкал его и тащил, уцепившись зубами за опоясывающее тело веревку. Я кусал его за белые скрюченные пальцы и бодал головой. Я верещал ему в ухо и дергал за волосы, а он едва морщился.
Наверное, мы все же не доплыли бы. Да тут еще и второй бурдюк стал пропускать воздух, и его приходилось время от времени поддувать. Тут я хозяину помочь никак не мог – губы мои не приспособлены для таких дел.
В очередной раз нырнув, чтобы подтолкнуть хозяина снизу, я услышал гул. По воде звук бежит дальше, чем по воздуху, и разобрать его иногда удается не только ушами, но всеми костями тела. Был у меня один, говоря по-человечески, родственник – дядя отца моей матери, старый-престарый самец, седой весь. Одного глаза он лишился еще в юности, то ли на войне, то ли просто в драке. А в старости от какой-то болезни ослеп совсем. Вроде как от того, давно потерянного глаза, зараза подобралась и ко второму, и наши хозяева сделать ничего не смогли. Так вот, этот старик ухитрялся на рыбу охотится по слуху, говорил, что, если правильно слушать, можно разобрать, как она шевелит хвостом и даже плавниками на брюхе. Я пробовал научиться, но ничего не вышло: приходилось уши под водой открывать, а это неприятно. А вот сейчас услышал – не рыбу, конечно, а грохот разбивающегося о камни прибоя и рокот перекатываемых им валунов и гальки. Я вынырнул перед самым лицом хозяина – и увидел, что он смотрит совсем иначе. Глаза, до того тусклые, как у больной рыбы, снова зажглись, и даже, кажется, губы порозовели. Он с трудом выдернул из воды уставшую руку, всю белую с синевой, как снятое молоко, и ткнул вперед и чуть вправо:
— Смотри, Хитрый, там!
Именно оттуда и доносился подводный гул.
Я высунулся из волн чуть не по пояс (ведь обычно мои глаза чуть выше уровня воды, и если на реке это не мешает, то в горбатом, как стиральная доска, океане особо далеко не заглянешь) и увидел то ли темное облачко, то ли сам берег – поди разбери. Но хозяин, как всегда, оказался на высоте, куда мне до него…
Все же я сказал, что слышал прибой.
— Значит, я не ошибся, там суша. Как думаешь, далеко до нее?
— Не очень, — уклончиво ответил я.
Вообще, со счетом у меня не так чтоб хорошо. Это люди (и то не все) обожают задавать этот вопрос. «Сколько у тебя денег? — Двести золотых. — Сколько рыбин принес? — Два десятка. — Сколько от твоего дома до моего? — Три дня пути».
А я знаю, что два десятка костистых да чешуйчатых окуней – это одно, и служанка белый свет проклянет, пока их перечистит. А два десятка кумжи – это дело другое, ради этого можно и небольшой пир устроить, соседей позвать. Три дня пути пешком да по хорошей дороге могут быть приятной прогулкой, а верхом по лесам, кишащим волками да разбойниками – серьезным испытанием.
Так и сейчас. Далеко ли? Плыли б мы на «Морской красавице»… Да ладо, если бы нас вышвырнули за борт только сейчас. А ведь мы болтаемся в этой горько-соленой жиже уже полсуток, не меньше. Даже я устал, что уж говорить о хозяине…
А он меня опять удивил. Вдруг махнул рукой в сторону от того направления, где виднелся берег:
— Давай, Мидж, тащи меня туда. Да поживее.
Люди в таких случаях пожимают плечами. Я как-то пытался скопировать этот жест, да не удалось ничего – кости другие. Губы поджать тоже не получалось. Да и кто их видит, мои губы-то, под такими усами? Поэтому молча ухватил хозяина за обвязанный вокруг пояса шкертик да потащил в указанном направлении. Он, как мог, помогал руками и ногами, хотя сил в нем явно оставалось маловато.
Плыву и думаю: «А ну, как он умом тронулся? Берег-то – он слева остался. И что делать? Ослушаться нельзя – и допустить гибели мастера тоже нельзя». Уж не знаю, что б я стал делать, да тут меня словно доской в правое плечо ударили. Ну, может, не доской, а кожаной подушкой – у старого хозяина на кресле лежала такая, и он как-то раз швырнул в меня ею. Вроде и мягкая, а тяжелая и плотная оказалась. Так и теперь.
Течение тут шло – быстрое и мощное. Его-то хозяин и почуял. Вот оно-то нас подхватило и понесло к острову – можно было даже не грести, а просто лежать на воде, отдыхать. Что, надо сказать, оказалось очень кстати – успели дух перевести и сил набраться до той поры, когда оказалось, что с «водяной повозки» нужно на всем ходу спрыгивать. Ибо там, кроме острова, имелось несколько скал отдельных или, как моряки говорят, шхер. Между ними течение и протискивалось. Если б мы в нем остались, нас бы размазало, размололо о камни.
Мы принялись грести поперек течения и вскоре выскочили из струи. Но это ведь не река, когда выбрался на твердый берег – и отдыхай себе, он никуда не денется. А тут нас по-прежнему несло к скалам, хоть и медленнее, чем раньше.
Хозяин несколько раз высовывался из воды едва ли не по пояс, высматривая береговую линию.
— Так, Хитрый, а теперь с-слушай меня внимательно и с-сразу делай, как я скажу, не з-задавая в-в-вопросов лишних, — у него зуб на зуб не попадал.
Я кивнул. А то я ему вопросами жизни не даю, можно подумать…
— Два румба влево и полный вперед!
Я приналег.
— Стоп!
Стою. Вернее, плыву, только вода журчит около морды да гром прибоя все слышнее.
— Румб влево и помалу!
— Есть румб влево помалу, — не удержавшись, ответил я на манер рулевого.
Он рыкнул по поводу моей неуместной болтовни и продолжил командовать.
Мы шли к берегу эдаким смазанным зигзагом, стараясь как можно дальше уйти от хищного пролива с оскаленными клыками серых, почти черных от воды и водорослей скал, использовали малейшее завихрение потоков, которые хозяин, как и положено магу-речнику, чувствовал кожей. Они сталкивались друг с другом и с далеким берегом, толкались жидкими сильными плечами и толкали нас.
Не сразу я понял, чего хозяин добивался своими странными маневрами. Он не только норовил уменьшить скорость, с которой нас тянуло к берегу, но и направлял наш дрейф в горловину небольшой бухточки, куда, пожалуй, не всякая шлюпка вошла бы. По обеим берегам створа торчали из воды приземистые тупорылые «тюленьи лбы», облизанные водой почти до блеска и даже на вид очень твердые. А вода у их подножия кипела белым, и ясно было, что, доведись, любая из этих каменюк мгновенно проломит дно зазевавшейся лодки или изломает кости неудачливому пловцу.
— Левее! Правее! Еще направо! Стоп! Греби назад. Назад, я сказал!
Ему все труднее было перекрикивать грохот, но на связку не хватало сил, да и, чтобы войти в нее, потребовалось бы несколько драгоценных секунд. А их не было.
— Ныряй!
Нырнул, не задумываясь – и почувствовал, как рвануло хвост и задние лапы. Там, на глубине в добрую сажень, шел отбойник – противотечение, которое здорово замедлило наш ход. Э, да так, чего доброго, можно и обратно в океан уйти!
Я увлекся, и хозяин дернул меня за веревку, все еще зажатую в зубах. Ну да, ему сейчас надолго дыхание не задержать. Придется выныривать.
Удар! Меня закрутило на границе двух течений, как осенний листок в водовороте. Еле выскочил и чуть не остался без зубов, когда куда-то дернуло хозяина.
— Нет, так не пойдет, — закричал я ему в самое ухо. — Придется вокруг меня веревку вязать!
Терпеть не могу любую сбрую. Она – ошейник это или пояс – и держится плохо, и плыть мешает. Но тут другого выхода не было, и хозяин, перебирая в воде ногами и придерживаясь зубами (!) за все еще сопровождавший нас мех, наскоро захлестнул две петли вокруг меня – одну по шее, другую где-то за передними лапами. Благо, мы давным-давно отработали с ним эту вязку – неприятный, но обязательный навык для всех боевых пловцов моего племени. К счастью, в это время мы попали в более-менее спокойный «карман» — в том смысле, что нас почти не волокло к берегу, а мотало туда-сюда меж взбесившихся клокочущих волн, темно-зеленых и гладких, как стекло ромовой бутылки, но с пенными верхушками. В воздухе носилось столько водяной пыли, что дышать было трудно – горькая влага забивала и нос, и рот. Зато хозяин смог временно отвлечься от присмотра за водными потоками и наладить какую-никакую связку — корявую, словно у новичка, часть ручьев силы он пережал, часть – вовсе оборвал, но слышать друг друга мы могли, хотя так, словно разговаривали через слой соломы, в которой непрестанно копошился мышиный выводок.
— Мастер, давай я нырну в отбой и буду работать якорем! А ты отпусти подальше этот бурдюк – путь работает поплавком. Так, глядишь, и прорвемся!
— Эдак вы, чего доброго, меня пополам разорвете!
В самом деле, к его веревочному поясу крепился и конец, протянутый к бурдюку, и шкертик от моей сбруи, и узелок с одеждой и обувкой. И если мы потянем в разные стороны…
— Ничего, я, если что, из своих петель выскочу.
— И тогда потеряешься?
— Ха! — только и ответил я. В связке можно было позволить себе такие вольности.
— Ладно, пробуем!
Мы попробовали. Я нырнул в отбойник, который шел тут не прямо от берега, а под каким-то дурацким углом. Заработал хвостом и ластами, удерживая хозяина на привязи, как охотник – рвущуюся на медведя лайку. Шкертик натянулся, врезался в мех, выдирая шерстинки, впился в шкуру, и я испугался, что меня, чего доброго, задушит или перережет пополам.
— Держи, Мидж, дежи! — зазвучал у меня в голове испуганный голос хозяина. Он редко, даже в связке, давал понять, что боится, так что я уразумел: сейчас дело не просто серьезное, он действительно пахнет Полями Охоты. И я держал, чувствуя, как жесткая веревка рвет шкуру до крови.
– Дер…
Шкерт лопнул.
Я успел извернуться и увидел удирающий, извивающийся, как змеиный хвост, веревочный конец. В мутной зеленоватой воде было столько песка, что даже мои, созданные для подводного царства, глаза мало что могли разглядеть. А рев и скрежет стоял такой, что голова, казалось, вот-вот лопнет.
Я рванул вслед за обрывком веревки, как атакующая щука, схватил его пастью – и тут же выплюнул. Чертов шкерт умудрился лопнуть в двух местах, и мне достался обрывок не больше локтя длиной.
— Мидж!!
По голосу в связке нельзя определить направление, ведь он звучит не снаружи, а внутри головы. Но, кажется, в этот раз хозяин кричал и обычным, человеческим способом. А, может, мне только показалось. Но, повернувшись на звук, я не увидел ничего, зато, кажется, услышал – это сквозь дикую песню волн! – как бьют по воде хозяйские руки и ноги. Прав, прав был седой слепой прадед! Рванул туда и таки разглядел в воде босую ногу, изо всех сил лягающую податливую жидкую зеленую смерть. Подскочил, ухватил зубами за пояс (тот сполз почти до подмышек – его ведь тянула веревка, идущая от бурдюка), рванул.
Мы выскочили на поверхность, оба насмерть перепуганные, задыхающиеся. Хозяин хватал ртом воздух пополам с соленой пылью и, кажется, ничего не понимал. У меня в легких словно кто-то рассыпал углей пополам с битым стеклом. Но отвлекаться на это было некогда – серый бок скалы несся к нам, и я отчетливо успел рассмотреть полупрозрачную желто-зеленую прядку какого-то водяного растения, которую немилосердно трепало, темную нитчатую бороду водорослей и даже пару моллюсков, впившихся в камень. Мелькнула дурацкая мысль: «Хозяин может порезать ногу о ракушку».
Нас все же приложило об эту скалу, сколько мы не гребли прочь. Но, к счастью, когда поток прижал нас к шершавому каменному боку, тот вдруг вильнул – скала кончилась, и мы отделались парочкой ушибов да царапин. В воде, правда, царапина – дело скверное, кровь уходит, не сворачиваясь, да еще приманивает всяких хищных тварей. Но сейчас нам грозила совсем другая смерть, куда более быстрая.
Бухточка оказалась совсем мелкая, от волн почти не защищала, и они плясали в ней свой дикий танец, пытаясь перещеголять друг друга в прыжках, и, казалось, намеревались облизать само небо. У них это не получалось, и, ярясь, они обрушивались вниз, толкая друг друга, вертясь и ревя.
— Правее, Мидж, держи правее! Давай!
Я дал.
Мы вскочили под прикрытие той самой скалы, что чуть не убила нас несколькими вдохами раньше. Там ярость волн была чуть-чуть слабее, и в чехарде и хаосе можно было нащупать хоть какое-то течение. Оно нас и подхватило, понесло в сторону галечного пляжа.
— Держись!
В пару мигов, когда особо высокая, куда выше всех товарок, волна бешеным кабаном неслась к берегу, хозяин успел подтянуть к себе злосчастный полусдувшийся бурдюк и выставил его перед собой на манер щита, попытавшись при этом свернуться в комок, пряча голову за локтями, а живот – за подогнутыми коленями.
Ву-ух!
Нас швырнуло на гальку.
Бамс!
Лопнул бурдюк, принявший на себя основной удар. Если бы не это, нас, наверное, расплющило бы в лепешку. А так – просто покатило по обкатанным, но все равно невероятно жестким камням, обдирая бока, вдавливая жесткую гальку в ребра, в крестец, в брюхо. А потом волна захотела утащить нас обратно. И ей бы это вполне удалось – я не понимал в этот миг, жив или помер, где тут верх, где низ, где хозяйская голова, а где мой собственный хвост…
Но пояс хозяина зацепился за особо крупный валун, навроде башенки торчащий сквозь гальку. Мастера, кажется, изрядно приложило животом и грудью об этот камень, напрочь отшибив дыхание. Он скрючился, как боец, пропустивший удар в подвздошье, и обхватил спасительную глыбищу, повис на ней. А я, соответственно, повис на хозяине.
Следующая волна, к счастью, оказалась куда меньше – ее сил хватило лишь на то, чтобы облизать наши измученные тела, но не приподнять их над каменным ложем.
Я вскочил и помотал башкой. Хозяин явно был без сознания – из уголка рта сбегала струйка крови. На лбу виднелась здоровенная ссадина – и она тоже кровила. А вот глаза были закрыты.
Я оглянулся через плечо – там в свистопляске волн вырастал очередной водяной исполин. И если он ринется в нашу сторону, то наверняка утащит обратно, в эту мокрую адскую мельницу.
— Мастер! Хозяин! Юкки!
Я орал внутренним, связочным голосом и гирркал ему в ухо – он не шевелился.
Я попробовал стащить его с камня, тянул изо всех сил и за пояс, и за обрывок веревки, к которому раньше был привязан бурдюк. Но мастер был раза в два с половиной тяжелее меня.
Волна нависла над нами.
Я уперся всеми четырьмя лапами и хвостом в придачу в жесткий галечник, а зубами ухватил за шкертик. Черт с ними, с клыками, пусть ломаются.
Нас накрыло с головой – и я почувствовал, что всплываю. Мало того, всплывает и хозяин – то ли у него хватило ума отпустить камень, то ли просто волна оказалась сильнее человеческих рук.
Тащить человека в воде – это совсем другое дело, чем на суше. Вода – это моя стихия, хотя сейчас она и пыталась нас убить. Пока было можно, я плыл в ее коварных объятиях прочь от линии прибоя, к берегу. Сперва плыл, потом, когда волна пошла назад, уперся лапами в дно, заскользил по нему, пытаясь уцепиться когтями за ставшую вдруг ужасно податливой гальку, что кувыркалась и скакала в этом соляно-каменно-водном супе.
Меня протащило, как плуг, с пару локтей. Но когда волна схлынула, оказалось, что мы все-таки отыграли у моря несколько человечьих шагов. Приметный валун –башенка остался сзади.
Теперь я, кажется, знал, что делать.
Еще волна – еще пара шагов, выигранных после мучительной борьбы.
И еще.
И еще.
Кажется, с десяток последних фуссов я все-таки протащил хозяина по берегу, хотя понятия не имею, как мне это удалось. Просто не помню. Но в итоге мы оказались под прикрытием здоровенной, как карета, глыбы, за которой оказалось что-то вроде совсем небольшой норы в крупном сером песке, перемешанном с мелкими камушками. Песок был сырой – но он никуда не плыл, не стремился вырваться из-под ног, перевернуть вверх ногами, задушить. И за это я был ему благодарен. Был – ровно два вдоха. А потом словно провалился.
Продолжение следует…
