Рейнеке-лис сидел на самом краешке мироздания, аккуратно обмахнув лапы пушистым хвостом, и наблюдал, как время порождает пространство.
Время текло как множество непохожих друг на друга потоков: медленных, стремительных, прямых, как стрела или извилистых. Встречались даже такие, что закручивались по спирали, уводя куда-то вверх, и вершин их не было видно. Рейнеке любил гулять по этим спиралям. Правда, в какой-то момент понял, что они как лента Мебиуса: имеют только одну поверхность, так, что, как бы высоко ты по ним ни забрался, все равно придешь откуда вышел. Но его это не смущало.
Из каждого потока обязательно что-нибудь появлялось. Например, самый могучий, глубинный, который Рейнеке ощущал лишь самыми кончиками вибрисов, порождал вселенную. Он был первым, который зазвучал — глубже него молчала Вечность, но ее Лис даже не чувствовал — просто знал, что она есть.
Из потоков поменьше выныривали галактики, туманности, звезды, планеты… На одной из планет вдруг тоже зазвучали потоки времени, и из них выплыли материки и океаны, отпочковались горы, моря, реки, холмы, озера и ручьи… Потом помчались потоки времени цивилизаций, стран, народов, империй, гробниц и дворцов, домов и лачуг. А между ними, мешаясь, переплетаясь, обрываясь, вертясь и усыхая, понеслось время людей.
Рейнеке любил не только наблюдать. Иногда он соскальзывал с краешка мироздания, и потоки времени принимали его в себя. Он медленно закручивался спиралью вместе с галактиками, или, растопырив лапы, пытался поймать время кометы. Он смотрел, как загораются звезды, а когда они гасли, выбирался из обмельчавшего потока их времени и, брезгливо тряся лапами, бежал дальше. Время черной дыры однажды так засосало его, что снаружи остались только задние лапы с хвостом. Насилу выбрался.
В потоки помельче Лис предпочитал не входить: слишком уж они быстрые, не успеешь расслабиться как следует — а уже сидишь в пересыхающем болоте.
Временные потоки людей он по этой причине избегал всеми способами, считая их даже не потоками, а какими-то шкодливыми нитями, которые так и норовили зацепиться за лапы. Единственное его появление в них закончилось тем, что люди сложили о нем легенды: время, отведенное памяти о Рейнеке-лисе, какое-то время мелькало среди человеческих «нитей».
Потоков времени было бессчетное множество. Но однажды Лис понял кое-что крайне неприятное: среди них не было ни одного, который принадлежал бы ему самому.
Рейнеке улегся на краешке мироздания и затосковал. Если время порождает пространство, и из его потоков все появляется, то спрашивается — а существует ли он, Рейнеке-лис, если в каждом из потоков он лишь гость?.. Сомневаться в собственном существовании было более чем неприятно, и Лис решил разобраться с этим досадным недоразумением как можно скорее.
Как раз в этот момент в одной из человеческих нитей-потоков блеснула яркая капля. Лис потянулся к ней носом…
***
Что-то в мире менялось, а что-то нет. Например, дома из деревянных превратились в бетонно-стеклянные, а вот вороны, летающие между ними, все так же плели сказочную изнанку мира, перекрикиваясь своими скрипучими голосами. Вороны всегда говорили о вечном и лишь изредка — сплетничали о Рейнеке. Он хотел было уточнить у них, существует ли он, раз уж они о нем сплетничают, но не успел: капля — частица человеческого времени — приближалась, и Лис поспешил ей навстречу.
Капля была мутной и словно все время хотела куда-то спрятаться, исчезнуть.
«Послушай ворон, — предложил ей Рейнеке. — Без сказочной изнанки твой мир довольно гадок. Когда-то ты сама это знала».
Капля забурлила, заволновалась, потянулась было к нему, но тут же отпрянула.
«Приведи себя в порядок, — строго приказал Лис. — Ты совсем мутная, ничего важного толком не видишь, и оттого говорить с тобой скучно. Нехорошо, если так и останется».
По поверхности капли пошла рябь — не то радости, не то страха, не то возмущения, и Лис поспешил выбраться из ее потока. Мало ли — пересохнет. Далеко, правда, не отходил: что-то подсказывало ему, что история с каплей еще не закончена, и он принялся наблюдать.
***
Фрау Фрида Шмидт была дамой во всех отношениях правильной, надежной, предсказуемой и даже строгой. Типичной такой блюстительницей Ordnung’а: одежда — складочка к складочке, прическа — волосок к волоску (никакой краски, конечно, только натуральная благородная седина!), квартирка в тихом и респектабельном Райникендорфе в любое время вычищена до блеска… И по жизни так же: мысли — аккуратные и выверенные. По каждому поводу — устоявшееся, правильное и разумное мнение. А чтобы донести это мнение до других — речь: четкая, не громкая и не тихая, но значительная. Такая, что заставляет прислушаться. Именно поэтому фрау Шмидт вот уже долгие годы была бессменной председательницей Клуба для пожилых на Шеферзее, в который приходила каждый четверг в четыре часа на партию в лото, а еще входила в добрую полудюжину других комитетов, советов и собраний. Везде фрау Шмидт очень уважали, к ней прислушивались и даже побаивались.
Именно поэтому в то, что происходило с ней теперь, она поверить решительно не могла.
Странности начались с письма. Писала Ханна — подруга не много не мало из детства. Фрида и Ханна выросли вместе в Мюнхене, почти два десятка лет душа в душу, и тогда им обеим казалось, что нет и не будет на свете человека роднее и ближе друг дружки. А потом жизнь завертела: на горизонте Фриды возник господин Шмидт — молодой торговец автомобилями. Ухаживания, букеты, прогулки теплыми летними вечерами… Кольцо, предложение, свадьба, на которой…
Фрау Шмидт покрутила в пальцах конверт, так пока его и не распечатав…
… на которой она, пожалуй, видела Ханну в последний раз. Потом была поездка в свадебное путешествие на французскую Ривьеру, а сразу по возвращении — новость: Мартина приглашают на работу в Бонн. За Бонном последовали Штудгарт, Кельн, Гамбург и наконец, уже после объединения, Берлин и респектабельная квартирка в Райникендорфе. Ханна исчезла в этом водовороте времени и мест, письма сначала приходили, но потом все реже, а потом и вовсе затерялись.
До сегодняшнего дня.
«Как ей удалось узнать, где я живу?»
Фрау Шмидт вскрывала конверт особым ножичком, пальцы почему-то подрагивали.
«Милая Идди!»
Надо же — сколько десятков лет не слышала этого обращения — а сердце защемило…
В письме сообщалось, что Ханна приехала в Берлин на две недели с внучкой-студенткой.
«И тут мне пришла сумасшедшая идея — а не попробовать ли найти тебя?»
Фрау Шмидт усмехнулась — одновременно тепло и горько: сумасшедшие идеи всегда были коньком Ханны. И, как тогда, так и теперь, каким-то чудом они прекрасно воплощались ею в жизнь.
Далее следовало предложение встретиться, поговорить, вспомнить славные деньки, и номер телефона, по которому фрау Шмидт должна была позвонить в случае согласия.
Она хотела было отказаться. Ведь сколько лет прошло! Считай, вся жизнь! А тут — на тебе! Человек, который помнит тебя девчонкой! Может, ну его?.. Время никого не меняет в лучшую сторону…
Так она думала — а пальцы уже сами набирали последовательность цифр…
Договорились на встречу в одном из кафе в Митте, в четверг, в четыре часа. Про партию в лото фрау Шмидт почему-то вспомнила только потом, а перезвонить и перенести встречу уже не решилась.
Потом было кафе и долгий, очень долгий разговор, в котором все происходило будто само по себе: всплывали темы, звучали чьи-то имена, вспоминались события… Будто поток времени внезапно повернул вспять, и за столиком в кафе в берлинском Митте снова сидели две мюнхенские девчонки…
«Что за странные сравнения», — смутно думалось Фриде, пока сама она, как четки, перебирала события своей жизни: Мартин работал очень много и начал снимать усталость и стресс алкоголем — сначала пивом, а там и покрепче… Детей у них так и не появилось, и они так и не выяснили, почему — все перекидывали вину друг на друга… Потом появилась «эта женщина» — Штеффи Хольц. Мартин потерял голову. Череда скандалов, расставаний и виноватых возвращений… Она прощала, но с каждым новым возвращением что-то умирало в отношениях… Затем Мартин заболел, но и это уже их не сблизило. Осталась только горечь и обидчивое в мыслях «не об этом я мечтала!»
А о чем мечталось — давно забылось. Вот и вышло, что главной целью ее жизни стало — «чтобы никто ничего не узнал». Не потерять лицо, сохранить реноме, не испортить репутацию… Сначала это было необходимо, чтобы Мартина не уволили за пьянство. А потом как-то так и пошло…
— Надо было тебе все же рисовать!
У Ханны — яркая помада и волосы под зебру: крашеные в черный с белыми прядями. На шее — кулон — крупный камень несуществующей породы. У нее лишний вес и маникюр со стразами. Выглядит дико, но при этом — удивительно! — не вызывает отторжения. Может, из-за чуть ироничного взгляда, или потому, что она все время улыбается — по-доброму и немного грустно, или потому, что движения ее крупного тела по-прежнему гармоничные и уверенные…
— Я бы организовывала твои выставки. Правда, тебе надо начать!
Начать? Что начать?! В ее возрасте пора уже подводить итоги, пожинать плоды и собирать урожай, но уж никак не начинать!
— А в чем проблема? Ты в Берлине, детка, тут куда ни плюнь — попадешь в художественную студию! Смотри, кстати, что я тебе принесла!
Что-то, завернутое в подарочную бумагу, похоже на открытку.
Так и есть.
Кусок тонкого картона, а на нем — лис в звездном небе. Замер с поднятой передней лапой, словно только что стремительно бежал среди звезд. Задрал морду и смотрит на висящий прямо над ним месяц.
Фрида помнит, как нарисовала его: это был рисунок по мотивам какого-то очень странного сна. Не помнит только, что у лиса на картинке был такой потерянный, озадаченный и даже грустный вид. Как будто он понял вдруг что-то очень неприятное…
Домой Фрида шла уже глухой ночью: почему-то согласилась после кафе пойти гулять по городу, и это несмотря на то, что уже сгущались сумерки!
Просто казалось таким важным договорить…
Договорились до того, что Фрида лишь чудом успела на последний U-bahn и теперь брела от станции к своему дому по ночным дворам. Вокруг ни души, только серп месяца висел в синем бархатистом небе. Невольно вспомнился лис, чей портрет ехал в сумочке — такой грустный, будто бы даже испуганный лис…
Тень, мелькнувшая впереди и сразу спрятавшаяся за припаркованной машиной, заставила Фриду вздрогнуть. Кот? Их иногда отпускали на самовыгул, так что все возможно… Но что-то было в тени некошачье. Лапы вроде длиннее, да и двигалась она иначе.
Собака?
Бродячих собак в Берлине не водилось. Может, потерялась?
Тень вынырнула из-за машины, и Фрида невольно тихо вскрикнула: лиса. Небольшая, худенькая, переживающая, быть может, не лучшие времена — но самая настоящая лиса.
Не то, чтобы Фрида видела в жизни много живых лис, а вольно гуляющих посреди города — так и вовсе не встречала (хотя ее много раз убеждали, что именно в Райникендорфе лисы водятся. С другой стороны, уж если им где и водиться — так в районе, где даже на гербе — средневековый плут Рейнеке). И все же спутать тонкое поджарое тело на длинных лапах и с хвостом-поленом с собакой, а тем более котом не выходило.
Лиса стояла в двух шагах, преграждая Фриде дорогу, смотрела испытующе, словно чего-то хотела. Пожилая дама замерла в нерешительности. Оставшиеся еще со школы обрывочные знания по зоологии, да и простая логика подсказывали, что лиса — слишком мелкий хищник, для человека угрозы не представляет, не волк все-таки. С другой стороны, откуда-то всплыла пугающая информация о том, что они переносят бешенство.
— Ты хорошая лисонька, но пожалуйста уйди!.. — нерешительно предложила Фрида. Лиса не шевельнулась. Странная…
— Ладно, тогда я уйду!
Фрила с колотящимся сердцем поспешно перебралась на другую сторону дороги. Лиса последовала за ней.
— Уходи! Отстань!
Зверь еще постоял какое-то время. В свете фонаря Фрида рассмотрела темные глаза, тоже как будто грустные, как у лиса на ее картинке…
— Что тебе надо?!
Лиса отскочила от резкого окрика и, видимо, поняв, что ей не особо рады, лениво побежала куда-то вбок. Фрау Шмидт как могла быстро побежала в противоположную сторону.
Странная встреча, однако, не прошла для нее бесследно: следующие несколько дней Фрида не переставала думать о лисе, а заодно о Ханне, о жизни, о рисовании и снова о лисе…
«Вот так живешь и не знаешь, — размышляла она, степенно прогуливаясь в парке. — Вроде все как обычно — а потом раз! — и лиса! И кто после этого скажет, что нет рядом с нашей привычной жизнью другой, незаметной, но оттого не менее реальной…»
— Кар-кар-карррр! — подтвердила с ближайшего дерева крупная ворона, и фрау Шмидт поспешила вернуться домой.
Еще через несколько дней мистические размышления сменились вполне практическими. Берлин накрывала жара, и фрау Шмидт вдруг озаботилась вопросом, не страдает ли лиса от жажды и не вынести ли по этому случаю к месту их встречи баночку с водой. Идея взволновала пожилую даму. Вообще-то насчет животных у нее тоже было мнение, а именно, что за домашними питомцами должны ухаживать их хозяева. Лиса к домашним питомцам не относилась, но и о диких зверях у Фриды мнение было: они должны жить там, где нет людей. В крайнем случае в зоопарках. Случая городской лисы она как-то до той поры не рассматривала.
— Кар-кар-карррр! — на сей раз ворона уселась на сосну, которая лезла лапами прямо на балкон фрау Шмидт.
— Без тебя разберусь! — махнула Фрида на нахальную птицу. И только потом удивилась.
Промучилась еще день, припомнила все известное ей о вреде пластика и засорения им окружающей среды, в частности, отдельно взятого двора.
Дождалась вечера и понесла баночку с водой.
***
— Вы только посмотрите!
Юная фрау Гюль, руководительница художественной студии, обладала способностью шумно восторгаться всем на свете. Например, прочитанным в местной бесплатной газете, которую она держала в руках.
— У нас в Райникендорфе замечена лиса с лисятами! Как мило, правда?!
Признать ночную знакомую по газетному фото было непросто, но сколько же в их районе может быть лис?
— Удивительное дело! — водя кистью по холсту, подтвердила фрау Шмидт.
А после занятия, вернувшись домой, по наитию вынула из комода свой старый рисунок.
Понимающе кивнула, увидев, что лис на нем улыбается.
И уже не сомневалась в том, что в поставленной под деревом плошке с водой на мгновение отразились закрученные спиралью галактики.
7—8 июля 2020 Берлин
