Рота поднялась среди ночи по тревоге, хотя команды не было. Сигналом к побудке послужил истошный женский крик, от которого оконные стекла расцвели побежалостью, а капитан Ланчёв спросонья влетел в торец открытой двери, приняв вопль за визг бомбового стабилизатора.
Причиной беспорядка, как выяснилось, был рядовой Насрулла Насрамбеков, исполнявший обязанности дневального.
Насрулла с арабского – победитель. Так вот, победитель взгромоздился на тумбочку дежурного и откуда дико озирал собравшуюся толпу. Лицо его было бледным, он тихо поскуливал, временами истерически икал и скрюченными пальцами непроизвольно царапал беленую стену старой казармы. Его испуг был искренним, полным и неподдельным.
– Что, Насрамбек! Что?! – спрашивали мы.
– Мищин папа! – рыдал Насрулла.
– Что? Кто? Кого? – недоумевали сонные бойцы.
– Мищин папа побежаль! – причитал дневальный.
Вообще-то, Насрамбек не должен был служить в советской армии. (Мы его называли Насрамбек, это так же смешно, как и Насрулла, только кличка). Год шел девяносто первый, Союз трещал, военкоматы Советской Киргизии на призывы Большого Брата еще кивали, но уже не исполняли. Кроме того, Насрулла был признан негодным к строевой службе по причине инвалидности: в детстве он получил множественные ожоги, и навсегда повредил сухожилия. С тех пор его руки не разгибались в локтях и не вытягивались вверх.
Но год шел девяносто первый, Союз трещал, жрать было нечего. Насрамбек-отец с кем-то договорился, и Насрамбек-сын отправился отдавать долг издыхающей Родине за гарантированное трехразовое питание.
В армии Насрамбеку сразу не понравилось. В первый же день он не смог подтянуться на перекладине. Собственно, он на нее даже не запрыгнул: руки не тянулись. Младший сержант Мосюк попытался компенсировать недоработки советской медицины ударной дозой кренделей. Насрамбек уточнил, каждое ли утро случается зарядка, получил положительный ответ и тут же сбежал в санчасть. И уже оттуда стал проситься домой, напирая на тяжелое детство. Он еще не знал, что Родина должников живыми не отпускает.
Санчастью заведовал младший лейтенант медицинской службы. Он осмотрел новоявленного пациента, удивился и затребовал личное дело, из коего узнал, что рядовой Насрамбеков годен к строевой службе без ограничений. Железный диагноз медкомиссии напрочь отменял фактическую инвалидность бойца. Младший лейтенант явился с рапортом к командиру части, и тот, надо отдать должное, проникся. Потому что на хрена ему инвалид в строю? Лейтенант предложил комиссовать это недоразумение, но старый полковник инициативу снизу не поддержал: чтобы комиссовать бойца, нужна веская причина – увечье, например, которое воин должен получить во время службы, а не до ее начала. Оно бы и ладно, покалечить одного киргиза – тоже мне проблема, но кому-то придется за это отвечать, и первым дернут командира части и вышибут по выслуге без пенсии.
Круг замкнулся.
Решили, полгода учебки продержать Насрамбека в санчасти, а после сбагрить в войска от греха подальше.
Но безупречный план не сработал. Первая же проверка обнаружила воина, который пять месяцев своей службы филонил, поливая цветочки вокруг армейского лазарета.
– Если боец болен, отправляйте в госпиталь, если здоров – ставьте в строй!
Насрамбек вернулся в казарму и мгновенно угодил в наряд.
– Мищин папа! – орал он с тумбочки дневального.
– Куда?! Кого?! Зачем?! – кричали сослуживцы.
– Насрамбек! – гаркнул капитан Ланчёв, протолкавшись к месту происшествия. – Прекратить хуйню!
Насрамбек замолчал и с надеждой уставился на командира.
– Ну?! – потребовал объяснений Ланчёв.
– Мища! Мища знаешь? – спросил Насрулла и раздвинул большой и указательный пальцы. – А это не мища! Это мищин папа! – Насрамбек развел руки в стороны, словно матерый карпятник на товарищеском застолье.
Ланчёв побледнел, потом над воротом форменной рубашки появилась красная полоска и поползла вверх. Через секунду физиономия офицера стала бурой и покрылась белыми пятнами:
– Сука! – сдавленно просипел Ланчёв.
Он застегнул кобуру, примерился и точным ударом ноги выбил тумбу из-под ног приговоренного.
В окружном госпитале у Насрамбека диагностировали сложный перелом правой руки и многочисленные ушибы. Перелом стал следствием падения, а ушибы причинил дежурный по роте.
Из госпиталя наверх пошел рапорт, делу дали ход, военная прокуратура начала расследование.
В курилках судачили, жалели батю-полковника, посмеивались над Ланчёвым. Но прокуроры в процессе дознания выявили забавную вещь. В то время как Насрамбек поливал цветочки в санчасти, его товарищи отстрелялись на полигоне и приняли военную присягу. Про Насрамбека же просто забыли, пострелять не дали и к присяге не привели. Выходило, что пять месяцев на территории части ошивается гражданский, не подпадающий под военную юрисдикцию. Его нельзя комиссовать и нельзя держать в войсках. И вообще, все, что с ним произошло, не имеет никакого отношения к Советской Армии.
Насрамбека по-тихому вытурили домой, батю с почестями проводили на пенсию, а Ланчёва отправили в Абхазию. Там бравый капитан принял участие в боевых действиях, проявил себя, как решительный и грамотный офицер, был награжден орденом Красной Звезды и пошел на повышение.
Через двадцать лет, будучи преподавателем тактики в N-ском военом училище, он говорил курсантам:
– В современной войне, товарищи, как никогда остро, стоит вопрос нанесения превентивного удара. Главное, братцы, вовремя выбить опору из-под ног предполагаемого противника.
Начальство его ценило.
