Кто я? Призрак. Я смотрю вниз и все помню.
Зиме нет конца. Снег валит и валит. С утра стелился мелкой поземкой, несясь скользкими тротуарами по своим делам, не задерживаясь по пустякам возле голых деревьев. После обеда закружил, подбавил прыти, зашумел, обметая каждое деревцо. А как только стемнело и на грязно-сером небосклоне показался главарь-месяц, то снег уже и сдерживаться не стал — повалил по-настоящему, огромными белыми сугробами, в момент перегораживая дорогу, где только ему и вздумается. Белоснежные хлопья спокойно, по-деловому, заваливают дворы, тротуары и вообще все вокруг. На дворе почти ночь, но все равно светло, свежо и морозно.
Уже и не пройти, но я как-то иду. Идем вместе с Марусей, держась за руки и разбивая ногами сугробы. Идем и не замечаем ни мороза, ни снега по колено, ни вьюги. Все это нам ни чуточки не мешает. Кто бы мог подумать? Я от себя такого точно не ожидал.
Маруся в этом году заканчивает школу. Я сумасшедший? Похоже на то. И тут Маруся сообщает мне, что хочет, чтобы сразу после окончания школы, я на ней женился. Мне тут же сделалось дурно. В момент пропало белое наваждение. Я испугался. Еще вчера я не боялся выходить на битву один против двадцати человек, а тут я элементарно струсил. Чего я боюсь? Я не знаю, но точно знаю, что боюсь.
Маруся как-то незаметно появилась у меня на горизонте. И я бы не сказал, чтобы, поначалу, на нее кто-нибудь обратил особое внимание. Это была очень скромная девочка. Но девчонка очень даже быстро заняла одно из главных мест в моей жизни. Понадобилось всего несколько лет для того, чтобы Маруся из угловатого симпатичного подростка превратилась в красавицу. Стройная, выше среднего роста, отлично сложенная, с высокой грудью и длинными ногами, свободной, неторопливо плывущей походкой. С темными волосами и живыми карими, несколько прищуренными глазами, сверкающими и искрившимися днем и ночью, как черные алмазы, делающими ее немного похожей на восточную женщину. Этими глазами ей ничего не стоило заглянуть тебе в самую душу и разворошить ее, разбросать в разные стороны, а потом собрать и водрузить на место. Безумно красивая.
И это был не предел. Маруся все хорошела, но при этом всегда очень скромно встречала бурный поток комплиментов в свой адрес. С этой женщиной я постоянно был уверен в себе. Только с ней в этой жизни я всегда окунался в негу покоя. И это была единственная женщина, которая меня всю свою жизнь любила.
Но я никак не успевал на ней жениться. Мое постоянное: «Погоди немного. Я еще женат» ее никогда не устраивало, и она тут же пропадала. Появлялась она всегда так же неожиданно, как и пропадала, будучи уже по-новой замужем. И опять безумная, страстная любовь, и прозрачные струи фонтанов в знойный полдень, и загадочные рубиновые закаты, и наступающие неожиданно гранатовые сумерки, и восхитительные киевские ночи, короткие, как миг, и прохладные, полные восхитительных воспоминаний утра, и счастье, притаившееся где-то совсем рядом….
Сегодня она появилась снова, и мы с Марусей мчимся на Запад. Маруся занимается одним из своих любимых дел – гонит машину на огромной скорости. Так у меня, я думаю, не получится никогда. Когда она идет на обгон, ее совершенно не смущает то обстоятельство, что по встречной полосе навстречу нам несется, как мне кажется, с еще большей скоростью, чем наша, громадная машина. Но Мерседес 600 знает свое дело туго. Знает его и Маруся. Руль влево — мы на встречной, педаль газа – мы за долю секунды обгоняем очередное авто, руль вправо — мы в небольшом зазоре между идущими в нашем направлении машинами, встречный автомобиль, гудя и ревя всеми огнями и клаксонами, проносится мимо.
Зачем она это делает, ведь мы никуда не спешим? Я не знаю. Может быть, хочет меня позлить? Маруся в очередной раз напомнила мне мое обещание на ней жениться, а я опять смалодушничал — попросил чуть подождать. Зачем я это сделал? Я и сам не знаю. Дурак какой-то. Хотя знаю прекрасно – Маруся младше меня на тринадцать лет.
Чтобы как-то отвлечься от этого идиотизма, не просить же красавицу, в самом деле, чуть сбавить обороты, я начал смотреть в боковое окно. Передо мною разыгрывалась не менее драматичная и красивая картина, чем наши гонки.
Сначала я увидел яркий светлый небольшой круг Солнца, вокруг которого волнами расходились бледно-желтые волны теплого света. Расходились и серебрились. Смотреть глазам больно, но и оторваться нельзя. Весь этот солнечный концерт пытается растворить в себе еще небольшую, но длинную лиловую тучу, символизирующую, как я сразу же понял, темные силы моей жизни. Туча не давалась, и солнечный диск, перевалив через нее, стал беспечно отходить, видимо, ко сну. Перескочив через тучу, этот ослепительный круг прямо на глазах из веселого желтого кружка превратился в ярко кровавое пятно, бросающее алые блики на землю к тому же еще испускающий по всей округе плавные тепловые сигналы.
Теперь уже Туча наверху, но наш красавец теперь уже багровый круг о ней вообще не думает. Он пустил очередной импульс тепла, да и скрылся себе где-то под землей.
И вот тогда уже Туча показала себя во всей красе. Она оказалась далеко не промах, и тут же стала набухать, расти в размерах, уплотняться и превращаться в темно-лилового монстра. Оторваться от этой симфонии красок невозможно.
Наверху над этим спектаклем, почему-то, до сих пор голубое небо. Ниже – наша темная Туча, похожая на огромного питона. Туча давит на симфонию. Цветовая композиция представлена ярко-белым, постепенно переходящим с очень светло- желтый, затем – в желтый, переходящий в нежно розовый, который, постепенно наливаясь, превращается в насыщенный и заканчивается резким пурпурным. Все это музыкальное цветовое произведение изо всех сил пружинит и сопротивляется огромному, растягивающемуся по горизонту темно-лиловому питону. Туча навалилась и все давит, давит.
Вот пурпурный цвет загнан вслед за солнечным диском в иммиграцию до завтрашнего дня. Теперь и розовый начинает разбавляться темными красками Тучи и превращается в очень красивый, сначала светло- коричневый, а затем и в темно-коричневый. Вверху, на границе с Тучей, светлым силам также не удается отстоять своих позиций. Уже нет белого, да и светло желтый все грязнеет, пока вся симфония не становится коричневой.
Все! Проиграли! Похоже на то. Туча уже прямо смеется над светлыми тонами. Ей и этой победы мало – пошла растворять своей темнотой и коричневый. Мало того – двинулась и вверх, то тут, то там, выхватывая из голубого острова и перекрашивая их в свои темные цвета. И голубой цвет сдается. Он начинает темнеть. Хорошо еще, что в темно-синий, а не черный. Теперь полная победа Тучи.
Но нет! На помощь светлым силам приходит Одинокая Звезда. Машина по-прежнему несется с огромной скоростью, и я не могу сориентироваться в пространстве. Может быть, это и сам Марс, а может, и Венера, может и Полярная Звезда. Эта Одинокая Звезда не испугалась огромной Тучи и очень долго сама-одинёшенька борется с разросшейся до огромных размеров зловеще темной Тучей, нависая над ней и не давая всей округе погрузиться в полный мрак.
И один в поле воин! Наконец нашей Звезде на помощь пришла вторая звезда, затем сверкнула третья. И в один момент весь небосклон рассыпался алмазными россыпями, блестя и опять переливаясь светлым золотом, хоть и не возродив того прошлого света, зато в момент разметав, еще совсем недавно казавшуюся всесильной, Тучу и превратив все небо в синее-синее. И вот уже показался и занял место дирижера в этой симфонии золотой месяц. Теперь начался светлый ночной концерт.
Что это было? Вся эта фантасмагория красок напомнила мне фантасмагорию наших с Марусей отношений. Я спросил Марусю, видела ли она все это? Она хоть и гонит машину под 200, но все видела. Маруся резко тормозит, сворачивает на обочину и, ни с того, ни с сего, набрасывается на меня с объятиями, и я помню каждую ту секунду. А после Маруся сказала:
— Давай завтра на лыжах.
— Давай, — ответил я.
Мы встретились на площади Толстого прямо под Марусиными окнами. Квартира на втором этаже этой сталинки досталась Марусе после долгих мытарств. Последний развод с мужем проходил очень болезненно. Были и угрозы, и слезы. Была украдена любимая кошка — только для того, чтобы этого придурка просто пустили в квартиру к родителям Маруси. И сразу же, не отходя от входной двери, еще с кошкой в руках – очередной припадок злобы, ревности, беснования, упрашивания на коленях:
— Ты только вернись! Теперь все будет по-другому. Я все осознал.
Но и Маруся и ее родители прекрасно знали, что ничего по-другому не будет.
— Знаем, уже проходили не раз.
А после – все по новой. По концовке-манечке подстерег этот камикадзе нашу героиню, когда она приехала в их бывшую квартиру днем за вещами, да изнасиловал.
Я не могу вмешаться. Маруся строго-настрого запретила. Знает мои методы. Если дело дойдет до меня, то я шутить не буду. Единственное, что она разрешила мне сделать – это помочь ей поездить по ментам и добиться, чтобы приняли заявление об изнасиловании. На собственного мужа. Менты только смеются. Пришлось дойти до оперативного дежурного города. Благо дело, за двадцать лет знакомства выпили с ним водки немерено.
Затем дали денег соседям, да еще пообещали выкупить их квартиру по запредельно высокой цене, и они, ранее ничего не замечающие, все вспомнили. И все сразу срослось. Думал дядя, что при его связях против него никто не пойдет. Но время на дворе начиналось тревожное, и на его связи у меня нашлись свои в криминальном мире города.
Заявление Маруся забрала, свою долю в квартире получила, долю бывшего суженого мы выкупили за огромные на то время, даже для центра города, деньги. Кстати, только с этим условием заявление и забиралось. Выкупили и соседскую квартиру. В результате всей этой нешуточной нервотрепки Маруся получила освобождение от домашнего насильника и квартиру с одним из лучших видов на город.
На этом сдвоенном пятнадцатиметровом балконе, висящем прямо над площадью Толстого, за вечерним чаем можно сидеть часами. Можно даже ничего не говорить, достаточно просто сидеть рядом и любоваться картинами тогда еще родного города.
Под этим балконом мы и встретились. На Марусе зимний черно-малиновый костюм PUMA. На голове кокетливо сбитая назад серая вязанная шапочка с огромным балабоном. Как она с ним собирается гоняться за мною на лыжах пятнадцать километров, мне непонятно. И этот балабон, и эти пушистые серые вязанные варежки меня наводят на грустные мысли. Похоже, что накрылся медным тазом мой зимний кросс. Я, конечно, знаю все эти женские заморочки и поэтому заблаговременно, еще вчера, положил в свой рюкзак одну пару спортивных перчаток как раз Марусиного размера. Нас не проведешь.
Я с двумя парами лыж в черных чехлах Fisher и с рюкзаком за плечами, а Маруся в своем ярком, диковинном для здешних мест, наряде вызываем неподдельный интерес у пассажиров метро.
В то время, когда враз, не глядя, было сброшено тяжелое, как им показалось, тоталитарное прошлое, все вокруг вмиг стали бизнесменами и тотчас отдали все свои накопления, образовавшиеся от продажи родительских квартир, во всякие трасты, банки, моментально расплодившиеся, как грибы в теплую дождливую погоду. Вложили, как им сказали, под огромные проценты и ожидали, что вот-вот, с минуты на минуту, станут долларовыми миллионерами. Под такие-проценты-то – обязательно! Или, на крайняк, состоятельными людьми. Причем ведь совершенно ничего не нужно делать! Бери свои золотые, иди на Поле Чудес и под присмотром бывших комсомольцев, а ныне бизнесменов, зарывай их в землю, садись рядышком в квартире детей или родственников и жди огромной прибыли. Ну, немного перебейся с хлеба на воду, но это же временно. Светлое капиталистическое завтра ведь уже не за горами.
Вся эта публика, пока еще временно ездившая не на роллс-ройсах, а в метро, смотрит на нас, как на лунатиков. Вместо того, чтобы выстраивать очереди в новый только что открывшийся траст, эти двое вложили деньги в совершенно бесполезные для бизнеса дорогущие иностранные лыжи, спортивные костюмы и совершенно не спешат становиться в очередь за богатством. Чудно.
Доехав да Подола, пересаживаемся в 18-й трамвай. Долго едем по грязной Фрунзе, проезжаем Куреневку, запущенный Птичий рынок и еще более запущенную площадь Шевченко и наконец-то въезжаем в шикарный дремучий хвойный лес.
Вокруг белым-бело. Темно-зеленые ели завалены молочными сугробами и кажутся белыми пришельцами из других миров. Старый дребезжащий, облезший грязно-желто-красный вагон подъезжает к остановке «По требованию», и мы с Марусей выгружаемся. Сразу же, прямо от трамвайной колеи, вглубь белого молчаливого леса убегает твердая, хорошо наезженная лыжня. Народу – никого. Достаю из рюкзака Марусины и мои лыжные ботинки, переодеваемся. Маруся делает пару скользящих движений и недоуменно смотрит на свои руки в этих шикарных махровых варежках. Видимо, кросс не получится. Получится! Отдаю девушке заранее припасенные перчатки. Теперь – вперед!
Марусе меня не догнать ни при каких обстоятельствах. Даже при том, что у нее Fisher, а меня наши Nord Streem. Но Маруся пока старается. Хвойный лес проходим без происшествий, если не считать, что Маруся один раз купилась на старую, как мир, шутку:
— Волки!
Завизжала, как резанная, и попыталась прямо в лыжах забраться на голую, как зеленая иголка, сосну.
Идем хорошо. Я время от времени останавливаюсь и поджидаю подругу. И вот первый продолжительный спуск. Девушка настаивает на том, что она спустится первой. Хорошо. Смелость города берет. Маруся несется вниз и кричит:
— Мама!
Я, не отставая, за ней. Падает Маруся, падаю я вслед. Маруся еще успела отстегнуть крепления, я – уже нет. Так, вместе, мы и грохнулись в огромный сугроб на самой опушке леса.
Маруся лежит внизу, шапка съехала на самый затылок, балабон она где-то потеряла. У Маруси все лицо в снегу, большие черные ресницы запорошены белой изморозью, карие глаза смеются и горят огнем, от которого плавится снег на моем лице. Марусины щеки покрыты нежно-розовым румянцем, как грудка снегиря, сидящего тут же рядом на ближайшей елке и о чем-то своем воздушном воркующего с беспечной синицей. Черные волосы выбились из-под шапки и разметались по белому полю. Сердечко колотится, как у маленького пушистого серо-малинового зверька. Маруся ничего не говорит. Она ждет, пока я ее поцелую.
Я лежу сверху. Одна лыжа торчит из-под снега стоймя, вторая таки отстегнулась. Я и сам бы хотел поцеловать Марусю, но губа у меня разбита, идет кровь. Побаиваюсь, что Маруся напьется моей крови и превратится в вампира. Так и лежим, но упругая Марусина грудь все-таки не дает мне покоя.
На только покинутой нами лыжне уже образовалась группа заинтересованных спортсменов. Может, молодые мужчины уже хотят меня заменить? От группы отделяется Ольга Богомолец, имеющая прямое отношение к медицине. Ольга подъезжает ближе:
— Помощь нужна?
— Постараемся справиться сами. Нам очень хорошо, – отвечает Маруся, повернув свою головку чуть в сторону из-под меня.
— Им там хорошо! – кричит Ольга народу. – Поехали! Не будем людям мешать!
И только теперь я целую Марусю. Долго и нежно.
Конечно, после этого никакого кросса уже не было. Мы поднялись наверх, свернули направо в лес уже без всякой лыжни, нашли поляну посреди густых деревьев, разожгли костер из трех больших поленьев, которых здесь всегда есть запас, как раз для такого романтического случая.
Мы пили чай с мятой, ели бутерброды, заботливо прихваченные Марусей. Целовались. И был страстный, всепоглощающий, чисто русский секс в мороз, прямо на снегу. А после мы сидели на пеньках, смотрели на звездное небо и мечтали, как будет хорошо потом.
Это «потом» не наступило никогда. Она пропала уже надолго – навсегда. Через много лет я обнаружил ее фото в заграничной прессе, и она была уже одной из самых красивых женщин в мире. И когда у меня отказала одна рука, после того, как в драке меня полоснули ножом, Маруся возникла снова. Оказывается, все эти годы она все знала про меня. Но жениться на ней Маруся уже не просила, а просто предложила свою помощь.
И хотя я называю ее предательницей, но как сказал мне мой старший товарищ: «Радуйся хотя бы тому, что было. Не у многих такое вообще бывает в жизни».
Кто из нас предатель? Не знаю… Хотя, знаю прекрасно.
