Пять минут назад у всех кроме меня начались каникулы. Как только грохнул звонок тридцать восемь рук синхронно смахнули тетрадки и пеналы, захлопали партами и зашумели. Ранцы с оторванными ручками и замками, раскрашенные фломастерами сейчас полетят со ступеней парадного входа под клумбы, ребзя, айда в футбол, Леха, ты на воротах, кто со мной в команду.
Все свободны, кроме Смирнова, – так умирают надежды, Юлия Марковна ввинтила накрашенные глазки прямо в меня.
Пока не перепишешь без ошибок, никуда не пойдешь, – Юлия Марковна произнесла приговор и закрыла дверь. Щелчок, раз, два, три. Я – узник кабинета литературы. Цок-цок-цок, звук металлических набоек ее перелатанных каблучков шариками срикошетил от стен пустого школьного коридора и улетел.
Заросшие тополя и вязы скрывали от меня поле и как я ни пытался разглядеть из окна третьего этажа как мои друзья будут рубиться в футбик, до меня долетали только девчачий визг и ахи и «гооол» и все радости свободных грамотных людей, знающих правила расставления запятых.
Я, ученик шестого, пока еще класса, Тимофей Смирнов, должен был переписать итоговое сочинение без ошибок, чтобы наконец-то стать семиклассником.
Юлия Марковна дружила с моей мамой и считала меня своей собственностью. Она часто приходила к нам в гости пить кофе и болтать с мамой, и каждый раз торжественно сообщала, что я умный, но невнимательный, как будто это ее личная заслуга. Мама хмурилась и вздыхала, а я спрашивал себя, почему среди всех в классе, она решила испортить жизнь одному человеку – мне. На каждом уроке меня вызывали доске, ошибки в диктантах разбирали на моих работах, мои сочинения декламировались перед классом, пока я мечтал провалиться сквозь пол и исчезнуть.
Я ненавидел Юлию Марковну, ее манеру разговаривать, заканчивая фразу на взлете, вопросительно, ее запах, похожий на расплавленную карамель «барбарис», ее серый костюм и брошку, белый кружок и женский профиль молочно-овсяного цвета с проволочной оплеткой по краям. Она носила эту униформу так как будто она королева, а все вокруг тупицы или слуги. И детей у нее не было.
Первые полчаса моего ареста я пытался придумать как ей отомстить, – перепишу я тебе твое дурацкое сочинение, разбежался, я лучше напишу в районо о твоих методах воспитания, тебя сразу премии лишат. Или уволят вообще.
Я не знал толком, что такое «районо» и как туда написать. Подслушивая, случайно конечно, их вечерние разговоры с мамой, я понял, что там работают люди, которые контролируют учителей и Юлию Марковну тоже. И наказать могут и похвалить. Само слово «районо» для меня состояло из двух «рай» и «оно» и означало что-то божественное и огромное. Проблема была в том, что я не знал почтового адреса этого рая, а спросить у мамы я не мог. Сразу бы пошли вопросы, зачем, с какой целью интересуешься и прочая женская суета.
Я ходил между партами, разговаривая сам с собой. Когда она за мной вернется? А вдруг она забудет про меня и уйдет домой? И я так и останусь один в пустой школе. С одной стороны, я всегда мечтал оказаться здесь, когда никого нет, и даже сторож, дед Василий, будет похрапывать перед портативным «Темпом» под новости «Открылся первый «Макдональдс», «Начат снос гаражей ракушек», «Королева Елизавета посетила нашу страну с дружественным визитом». А я бы гулял по этажам, заглядывая в каждую дверь, биология – можно снять с полок чучела птиц и раскрасить им перья или засунуть в руку скелету записку, а если повезет, и химик Сметанкин забыл закрыть кабинет, то можно взять немножко из каждого пузырька и смешать и посмотреть, что выйдет, или написать на доске в кабинете английского «Лида – I love you». А остаться всеми забытым в кабинете литературы один на один с тетрадкой, такого в моих мечтах не было.
За содержание – пять, за грамотность – два. Каждая разлинованная страничка полыхала красным, Юлия Марковна не поленилась проверить каждое слово и буковку и сама, своим противным четким как забор, каллиграфическим почерком, подчеркнула, зачеркнула и надписала. Дура.
Я сел за свою парту, третью в среднем ряду с конца. С моей стороны она была изрыта бороздками синих, черных и зеленых шариковых ручек, «Лена и Юра – ДИЛ», «Сметана – козел», «Мама – анархия» «Юлия – фурия», «Цой» и «Цой – жив». Очень похоже на наскальных человечков кто-то попытался изобразить панка с гитарой и бутылкой, был там и профиль очень носатого человека и еще много чего интересного, в левом верхнем углу мое – «Лида – my love».
За изучением картинок и надписей я пропустил окончание матча, за окном стало тихо, тополя и вязы чуть-чуть шелестели, если не знать, что это ветки и листья, можно было представить, что это прибой на море. Этот шелест успокаивал.
Тук-тук. Вдруг прямо за стеной, четко и ритмично. Достаточно громко, так что я вздрогнул. Тук-тук.
Рядом с кабинетом литературы был лингафонный класс, мы ходили туда слушать правильную английскую речь и песни. Наш англичанин Борис Иосифович – большой, с мясистым носом, кожей бугорками и редкими жесткими кучеряшками, в конце каждого урока он включал нам какую-то веселую и громкую песню, и мы орали во все девятнадцать глоток, каждый то, что слышал. Из соседнего кабинета сразу прибегала Юлия Марковна, скругляла глаза и жестом требовала прикрутить звук, Борис Иосифович подмигивая нам, крутил ручку громкости, уменьшая звук, а как только соседка удалялась, поворачивал обратно и мы снова старались перекричать пластинку.
Тук-тук. Борис Иосифович точно давно дома, ужинает или читает газету, он никогда бы не додумался закрыть ученика в классе.
Я подошел к стене и приложил ухо к выбеленной поверхности. Она щекотала ухо, а я старался не дышать, чтобы уловить кто же подает мне сигналы. В полной тишине мое сопение мне самому казалось ураганом.
– Тук. Один раз. Может этот кто-то тоже услышал меня. Замер. Подкрался к перегородке и стоит, ожидая ответа.
Я отстучал приветствие. Тук-тук.
– Тук-тук. Прилетела волна, я почувствовал ее ухом.
– Привет, ты кто? Меня заперли на ключ. А тебя?
Тишина. Может он, или она, стесняется, или плакал от обиды, и не хочет показывать это, а я со своими расспросами.
– Ты давно там? Давай так, ты стучишь один раз если ответ «да» и два раза если «нет». Договорились – я чувствовал себя шпионом на задании.
– Тук!
Да! Мой невидимый новый друг слышал меня.
– Я – Тимофей Смирнов из шестого «А», меня закрыла ЮМА и скорее всего забыла про меня, а ты кто? Ой, прости, ты тоже заперт?
– Тук.
Да что же это за школа такая, где детей можно безнаказанно оставлять на ночь без еды и воды, заставляя переписывать никому не нужные сочинения.
– Тук-тук.
– Ты прячешься от кого-то?
– Тук.
За стеной разворачивалась трагедия посерьёзнее моей.
– Тебе нужна помощь?
Тоже мне спасатель, какая от меня может быть помощь, кто бы меня спас.
– Тук-тук.
Гордый.
– А я должен переписать сочинение, представляешь. Сочинение. За смысл пятерка, а за запятые – пара. А смысл сочинения в сочинении, а все остальное не важно. Ты согласен со мной?
– Тук.
— Юлия Михайловна все время ко мне придирается, достала, хочет что-то маме доказать, наверное. Тебя тоже учителя достают?
– Тук. Товарищ по несчастью за стеной начинал нравиться мне все больше и больше.
– Я вообще хочу быть биологом, изучать птиц, я пингвинов люблю. А ты?
– Тук-тук. Ладно, у людей разные вкусы. Как говорит мама «на вкус и цвет все фломастеры разные».
– Ты, наверное, английский любишь?
– Тук. Понятно, сердце замерло, я решил задать еще вопрос.
– Тогда ты должен знать Лиду. Лиду из параллельного. Два хвостика, белобрысая, с родинкой на шее в форме острова, я нарочно не стал расписывать ее внешность, чтобы за стеной не подумали лишнего.
– Ходит с розовым ранцем с Симпсонами.
Это была самая верная примета, такого ранца в школе ни у кого не было.
– Тук. Сердце бухнуло в районе пяток.
– Только ты ей не рассказывай, что мы с тобой здесь о ней болтали, ладно?
– Тук. Друг. Настоящий.
– Она нормальная девчонка, с ней можно иметь дело.
– Тук.
Надеюсь, я разговариваю не со своим конкурентом.
– Хочешь как-нибудь вместе погуляем, если ты на лето никуда не уедешь.
– Тук-тук. Стеснительный.
– Ладно, сначала надо выбраться отсюда. Правда я не знаю, как. В окно орать не вариант, никого нет во двор, а сторож Василий все равно не услышит. Переписывать не буду, принципиально, все равно меня переведут в седьмой класс, никуда не денутся.
– Тук.
– Хочешь я прочту тебе его? Оно не большое, но мне важно знать хоть чье-то мнение, кроме ЮМЫ.
– Тук. Я забрал тетрадь со стола и сел на пол, облокотившись спиной к стене. На улице темнело, солнце уходило в сторону от здания, неправильный золотой квадрат двигался от двери к окну, мне было темно, и я просто лег под этот луч, когда я дочитаю он уйдет совсем, но я успею.
– Я готов, слушай.
– Тук.
Я читал громко, насколько мне позволял голос, так чтобы моему нового другу было слышно. Старался, выделяя голосом, как это делают дикторы, важные, как мне казалось, куски. Читал и думал, что за бред тут написан и какой идиот все это придумал. Выдохнув последнее слово, я подполз к стене поближе.
– Ты еще там?
Ни звука.
Какой я тупица и болван. Он давно ушел, устав от моего бреда.
– Тук.
– Ты все слышал? Как тебе? Понравилось?
– Тук-тук. Тук-Тук.
Зато честно.
– Смирнов!
Все четыре плафона-гусеницы одновременно загорелись и на минуту ослепили меня. Я задрал голову и увидел только черно-желтую фигуру, стоявшую в дверях.
– Почему ты валяешься на полу? Нашел новый способ избежать ошибок и правильно расставить запятые?
Я не знал радоваться мне, что она вернулась и не забыла про меня или огорчаться, что скорее всего она спугнула моего собеседника и я уже никогда не узнаю, кто он и почему ему не понравилось мое сочинение.
Скорее, может он еще здесь, за стеной.
– Подождите, Юлия Михайловна, одну минуту – я кинулся к выходу, отряхиваясь и отталкивая ее с пути.
Дверь в соседний кабинет была приоткрыта. Борис Иосифович забыл ее закрыть.
Внутри было пусто. Окно было раскрыто и рама, незакрепленная на шпингалет, ходила под ветром. Тук-тук. Потоком воздуха ее вело к стене и по инерции обратно. Тук-тук.
Я разговаривал с оконной рамой.
Когда я вернулся в кабинет Юма уже подняла мою тетрадку, – держи, чтец, – со смешком она протянула мне ее. – Читать научился громко.
Еще и издевается.
– Я не буду переписывать ничего, – будь что будет, набрался наглости и выпалил я.
– Чего уж там, иди домой, в седьмом классе поговорим, — она легонько взяла меня за плечо и подтолкнула к выходу. Маме привет.
Только под вечер я подумал, а вдруг за стеной был кто-то живой, настоящий. Вдруг это была ЮМА? Но потом я забыл и этот случай, и Лиду, и Бориса Иосифовича, и школу, и тополя, и сочинение.
Меня зовут Тимофей Смирнов. Мне сорок один год. Я не стал зоологом и не изучаю пингвинов. Я работаю в большой компании, дослужился до собственного кабинета с окнами на набережную, в кабинете никого не запираю, пока во всяком случае.
Я иногда приезжаю в свой город, навещаю маму. Юлия Марковна умерла десять лет назад. Я случайно проезжал мимо школы и вспомнил тот случай. Лето, каникулы, в школе, наверное, никого нет, вдруг пустят.
Три лестничных пролета, теперь они закончились быстро, вторая дверь по коридору. Тук-тук. У окна стояла женщина с красными по локоть руками и звонко выжимала тряпку в ведро. Тук-тук – она наваливалась всем телом протирая стекла, а рама билась о стенку, так же как тогда.
– Вам чего? Никого нет – буркнула баба, не глядя на меня. Белобрысая, родинка на шее в форме неизвестного острова где-то в районе Северного Ледовитого Океана.
Я закрыл дверь и пошел по коридору к лестнице.
