«И сказал Рыбак: возьми, Царица, эту златоперую рыбу, приготовь и съешь…»
Из восточной сказки
Юля долго не могла запомнить, как его зовут. Сначала он стал ей другом, а потом уж…
С восьмого сентября, как было указано в ее ежедневнике, Юля начала, наконец, после долгих самоубеждений и поиска мотивации, бегать по утрам. Вот-вот и придет удовольствие, радость от движения, от усталости, — уговаривала она себя, натягивая спортивные штаны, — двадцать один день — и выработается привычка. Но пока, на всего лишь десятый, ей приходилось выбегать из подъезда, стиснув зубы.
— Здравствуйте! — крикнул он ей, когда она выбежала в первый раз. — Как дела? Как здоровье? Как семья?
«Чокнутый что ли?» — подумалось ей, но дворник вдруг улыбнулся, глядя в ее хмурое лицо, и ей стало стыдно.
— Доброе утро! — сказала она ему в ответ, воткнула наушники и побежала по аллее.
С тех пор это стало своего рода ритуалом. Сначала ненависть к бегу, спорту, занятиям, себе — ленивой жопе, потом здравствуйтекакдела — доброеутро — и нормально, можно жить.
Вторая неделя началась с того, что она улыбнулась ему в ответ. Тогда он и назвал свое имя в первый раз. «Меня Джанузак зовут» — сказал вдруг, не прекращая сметать листья. Или, может, не Джанузак, а Джанибек. Юля не запомнила и своего имени, разумеется, в ответ не сказала.
Но откуда-то Калмурат ее имя узнал, потому что на следующий день он после скороговорки про делаздоровья, прямо перед улыбкой добавил «Юля». И улыбнулся. Юля тоже улыбнулась, хотя и смутилась немного. Но не тому, что он проявил, довольно бестактно, свою осведомленность, а тому, что она-то не запомнила и не могла поздороваться с ним по имени в ответ.
Поэтому она стала к нему приглядываться, чтобы как-то выяснить. И неожиданно обнаружила, что он довольно забавный и молодой. В его азиатских чертах она могла угадать только два выражения — нейтральное и улыбку. Улыбался Жумгалбек неэкономно, во всю демонстрируя крепкие желтоватые зубы, но все равно улыбчивый он был даже красивый, в каком-то своем роде, а без улыбки — обычный дворник.
Имя ей пришлось выяснить у соседки с первого этажа.
— А чего? Хулиганит? — спросила та строго, как начальница о подчиненном.
— Нет, — заверила ее Юля, — мне просто надо знать.
Разговор состоялся вечером, когда Юля возвращалась из универа, поэтому самого Алтыная во дворе не было.
— Салтынбек его зовут, — смягчилась соседка. — Хороший парнишка, только по-русски плохо понимает. Говорю ему, что листву не надо сгребать в кучу, просто на клумбу заметать, так полезнее для экосистемы, а он только кивает да улыбается. И все одно метет в кучу. Метет и улыбается, чурка безмозглая.
Юля передернулась от грубости, но связываться не стала. За это тоже потом себя немного погрызла, но недолго. И имя дворника, конечно же, позабыла.
Потом, уже в ноябре — снег еще не выпал, но морозило по ночам здорово — она осталась на улице без ключей. Забыла дома, а Юрка ей не напомнил или потеряла. Юрка сказал, что приедет через полчаса, и она пошла на детскую площадку посреди их круглого двора, уселась на мокрые качели. Полчаса — не так уж долго, можно подождать, несмотря на дождь… Как назло почти сразу захотелось в туалет. Юля встала с холодной скамейки и обошла площадку кругом. Во дворе никого не было, только светились окна. В них люди ужинали в тепле, смотрели телевизор и сидели на нагретых унитазах даже и с книжками. На третьем круге Юля посмотрела на часы, но прошло только десять минут и повода злиться на Юрку не было никакого.
— Юля! — позвал ее Жорголбек от открытой в тепло двери. — Иди сюда.
И Юля как завороженная пошла, словно бабочка, на желтый свет, лившийся из двери подсобки. По крайней мере здесь было тепло. Она осторожно села на старый продавленный диванчик.
Салтынбек (вот тут она уже его имя и запомнила) улыбаясь во весь рот, выдал тут ж свои как дела, как здоровье, на что Юля ответила, как бы извиняясь, что куда-то провафлила ключи, муж сейчас приедет, она не надолго.
Салтынбек не понял «провафлила», переспросил, Юля принялась объяснять, стараясь не смеяться, чтобы его не обидеть. Но он не обиделся.
Предложил чая. Юли принялась отказываться, тем более, что в туалет по прежнему хотелось, но он не слушал ее, нажал кнопку на электрочайнике, заварил, налил и подал ей, в двух руках, чуть ли не с поклоном, огромную пиалу. Юля взяла, неловко улыбаясь. Сразу поставила на стол — и горячо было, и под пальцами оказалось липкая сальная грязь.
— Горячо, ты дуйте, — сказал ей Салтынбек.
Юля подула. Она уже жалела, что пошла с ним. Нет, никакой опасности она не ощущала, ничего такого. Наоборот, когда Салтынбек говорил и улыбался, совершенно очевидно было, что ничего плохого у него на уме нет и быть не может. Но Юля смотрела не только на него — от липкой грязноватой чашки, мутного чая, пахнущего почему-то рыбой, продавленного диванчика, засыпанного какими-то крошками, облупленной подъездной краски на стенах подсобки, потеках на потолке — от всего этого поддувало чем-то ощутимо другим, иномирным, словно бы ее вдруг похитили инопланетяне… Салтынбек улыбался, глядя на нее. Юля наклонилась и осторожно отхлебнула совсем малюсенький глоточек рыбного чая. Потом не смогла удержаться, достала из сумочки бумажный платок, вытерла губы и руки.
— Не нравится? — понял Салтынбек. — Ты прости, Юля, нехороший чай?
— Хороший, хороший, — ответила Юля поспешно. От неловкости у нее загорелись щеки и уши, низ живота скрутило совсем уж нестерпимо, так что Юле пришлось подрыгать немного ногой под столом, отвлекаяясь. Убирая скомканный платок в сумку, она достала телефон и положила перед собой на стол.
— Муж должен позвонить, — объяснила она Салтынбеку…
Тот понимающе кивнул, налил и себе чай в такую же как у Юли пиалу, и сделал несколько больших глотков. Юля слышала, как чай скатывается у него по горлу. Люминесцентная лампочка на потолке мигнула. «Где же Юрка, где ты, дрянь такая, скотина, я тут загибаюсь совсем, — думала она, чувствуя уже, как теплая влага подтекает в трусы. — Не хватало еще опозориться тут. Блядь».
Телефон наконец взорвался трелью. Юлька вскочила.
— Спасибо! — закричала на Салтынбека, ощущая как струйка сбегает по ноге. — Спасибо огромное, это муж!
Выбежала в коридор, бегом к лифту, на ходу судорожно не попадая в сенсор, ответила Юрке.
— Ты где? Я приехал, а тебя нет.
— Я в лифте, еду, еду, обоже, открой дверь, открой мне дверь!
Выдохнулось.
Юрка через дверь туалета спросил, все ли с ней в порядке.
— Норм, — ответила Юля. — Принеси мне халат, пожалуйста, я душ приму.
Под острыми струями воды Юлька раздумывала, осталось ли на кушетке Салтынбека влажное пятно. Но даже если и осталось, это скорее смешно, чем стыдно. Чай этот рыбный…
Пока она купалась Юрка разогрел ужин — овощи, сыр, фрикадельки из баранины.
— Ты где пряталась? Я приехал, думал ты во дворе мерзнешь…
— Я была у Салтынбека, — ответила Юля таким тоном, словно это было нечто замечательное. — Он меня поил рыбным чаем.
Юрка рассмеялся:
— Наверное, зеленый. Некоторые сорта немного рыбой отдают.
— А ты откуда знаешь?
— От верблюда. Два года назад в Ташкент летал, в командировку, забыла ты разве?
Юля и вправду забыла. А он ведь даже ей сувенир привез! Широкий серебряный браслет с кроваво-красным сердоликом посередине. Сказал еще, что сердолик приносит здоровье и плодородие. Красивый браслет, но носить такой Юле было некуда, так и лежал где-то в шкафу.
На следующее утро Юля не пошла на пробежку. Полгода каждый день, а тут вдруг накатила такая тягучая, как молочная ириска, лень, что не пошла, и даже угрызений совести не почувствовала. Только уже отправившись на на работу, спускаясь в лифте, испугалась. Но Салтынбека во дворе не было — уже поздно для дворников.
А потом как-то все это забылось. На пробежки Юля выходила, когда погода не казалась уж слишком отвратительной, Салтынбек здоровался, Юля отвечала и ничего — ни смущения, ни радости не ощущала. Дворник он и есть дворник.
В декабре, двадцать четвертого, у Юли был день рождения. Как-то неважно она себя всю неделю перед тем чувствовала, что решили отмечать дома, только со своими ребятами. Но все равно вечеринка получилась отличной: веселой, шумной. Приехала Катенька с подарками из Тая и, как водится, ворохом историй. Все хохотали. Юля всегда чувствовала себя в шумных компаниях не особенно, а тут вдруг расслабилась, шампанского выпила, танцевала вместе с Олей и ее «мальчиком», потом с Юрой, под «Аббу» словно лет пять назад, когда они только познакомились.
Тогда их компания была куда больше, но постепенно все обзаводились семьями и детьми, ипотеками, котами или карьерой, и отваливались, как перезревшие сливы. А Юля с Юрой все зеленели и словно бы и знать не знали в какой такой перегной превращаются их приятели. Даже кота не завели, не то, что детей.
Юля прикрыла глаза, положив голову на Юрино плечо. Ла-ла-ла, тянулась песня … Юля даже не слышала толком, как хлопнула входная дверь, а если и слышала, то мало ли кто-то из ребят выходил на лестницу курить.
— Здравствуйте, — раздался тихий голос, — Как дела, как здоровье?
Юра остановился, и она открыла глаза.
Салтынбек стоял в проеме, не решаясь переступить невидимую границу коридора. В носках — наверное, обувь снял на коврике за дверью. В руках у него был букет роз.
— С днем рождения! — сказал он и, улыбаясь, протянул ей подарки. Как тогда в подсобке, от него тянуло чем-то странным, не запахом, нет. Чем-то чужим. И все сразу это почувствовали, разговоры умолкли. Кто-то выключил музыку, и стало еще хуже.
Юля взяла букет и повернулась к остальным, чувствуя как лживо выглядит и звучит.
— Это Салтынбек. Проходите, Салтынбек, знакомьтесь.
Но он не остался. Покивал, все также улыбаясь во весь рот, сказал спасибо и ушел, обувшись где-то за порогом.
Юля осталась стоять посреди комнаты с розами от которых, ей казалось, неуловимо потягивало рыбой.
— Давай поставлю в воду, — подхватила их Катенька, которая всегда первой приходила в ум. Снова включили колонки, но Юле танцевать расхотелось. Больше всего она боялась, что Юрка сейчас скажет что-нибудь про давнего поклонника или еще что-нибудь, и она на него разозлится. Но он, к счастью, ничего такого не сказал. А наоборот, принес ей шампанского в бокале и начал для всех, громко, рассказывать какую-то совсем другую историю. Все сгладилось, запах улетучился. Может быть, его вовсе и не было.
На утро у Юли случилось страшное похмелье, хотя пила она только шампанское и совсем немного. И Юру, как назло, вызвали срочно по делам, поэтому он развел ей алказельтцер, чмокнул в потный лоб и убежал. Юля все-таки на него разозлилась. Злилась, пока обнималась с унитазом, злилась, пока пила минералку, потом снова обнималась с унитазом и ползла, по стеночке, в кровать, чтобы рухнуть в нее совсем без сил.
«И снова, снова страшно пахнет рыбой», — подумала она, когда тошнота опять погнала ее в туалет.
Когда Юра вернулся, во всей квартире окна были распахнуты настежь, а она дрожала под двумя одеялами.
— Эт-то ч-что-то дурац-цкое, а не похмелье, — проскрипела она и оказалась права. Оказалось, что не похмелье, а третья неделя и ранний токсикоз.
Если у Юры и возникли какие-то сомнения, то виду он не подал, и когда она сказала ему, что хочет рожать, только поцеловал ее в щеку. Она еще удивилась: чего боялась? Можно подумать, Юра мог бы решить что-то другое!
Беременность далась ей непросто. Живот выкатился рано — соседка с первого этажа заявила, что непременно мальчик, ноги отекали и отеки никак не сходили, ее мучила жажда, она пила и пила постоянно, несмотря на запреты врачей, тем более, что анализы все одно были, в общем-то, в норме.
— Наверное, ты русалочку мне родишь, — смеялся Юра, а она злилась, сама не понимая почему, и в ответ только огрызалась, что будет мальчик и что тогда уж русал. Ближе к сроку ей стало уже так тяжко и так тяжело, что почти все равно, кто там или что родится. Лишь бы поскорее уже.
Юра выбирал роддом, платил за уход и за присутствие на родах. Юля как раз была против — испугалась чего-то, словно она какать при муже собирается — но смолчала, подавила страх. Тысячи пар рожают вместе, все будет хорошо. Все будет хорошо. Все ее в этом уверяли хором, и все ей улыбались. Она и в самом деле, если объективно, выглядела в те последние дни очень мило: пухленькая и свежая, синие глаза словно блестели ярче и волосы из соломенных превратились в золотые. Даже Катя позавидовала, потому что сама она на беременности потеряла — и зубы, и волосы, все посыпалось.
Схватки начались ночью. Сначала не сильные, Юля даже не сразу поняла, а потом по нарастающей. Утром, в семь, она позвонила Юре.
— Приезжай, я рожаю.
Он приехал, ее к тому времени уже осмотрели и перевели в предродовую. Она ходила вокруг кровати, хватаясь руками за стены и мебель. Дышала, снова ходила и снова дышала. Юра поддерживал, хотя Юле казалось, что скорее мешал, был бледный и выглядел растеряно.
— Не надо было тебе, — сказала ему Юля, морщась от схватки, мстя ему за свою боль. — Я и сама справлюсь.
Он смолчал, побледнел только еще больше.
Когда их перевели в родовой зал, пошли потуги, Юля и вовсе забыла про мужа. Словно не было его рядом — вот есть врачи, которые почему-то не хотят облегчить ей боль, вот есть ребенок, который рвет ей тело, да не сразу, а по маленькому кусочку, медленно-медленно, мучительно. Есть она. Ей говорят: сейчас не тужься, дыши, дыши. А она не может дышать, ей нечем. Кругом вода — не вода, но вязкое что-то, забивает легкие, душит. И пахнет рыбой: в слизи на белесоватой и радужной чешуе, с синим вытаращенным глазом, хлоп-хлоп губами в смертной муке.
— Тришесессот, — говорит где-то далеко, за толщей воды-воздуха, счастливый голос. — Держите, папаша, вашего мальчика.
Откуда-то сверху в ее поле зрения вполз Юра, зеленый под цвет халата, счастливый. На руках у него в пеленках лежал ее сын.
Юля протянула руки, и мальчика положили ей на грудь.
Мальчик посмотрел на нее по новорожденному сморщенным, но отчетливо желтым, азиатским лицом. И даже чуть будто улыбался. Как дела? Как здоровье? Юля заплакала.
Как это могло случиться? Этого просто не могло быть! Она же только чай, да и то только пригубила! Точно-точно ничего не было. Точно.
— Да что ты, что ты, Юля! — Юра словно ничего не видел, не понимал.
— Давайте-ка мальчика, папаша. А она успокоится, так бывает иногда. Успокоится и примет. Депрессия — никто от такого не застрахован.
— Спасибо вам, — ответил Юра с чувством. — Спасибо за сына. Тебе, Юленька, счастье мое, спасибо!
