12 июля 2020 года, в день рождения Исаака Бабеля, во Всемирном клубе одесситов состоялась онлайн-церемония объявления победителей 4-го сезона Одесской международной литературной премии им. Исаака Бабеля за лучший рассказ (новеллу) на русском языке.
Первое место с вручением приза Премии Бабеля «Колесо судьбы», Диплома лауреата занял Александр Хургин (Германия) за цикл рассказов «Свет в конце подвала».
Про жизнь и смерть Леонида Петровича
Жил Лёня хорошо, ярко и успешно. Заслуженно став к сорока годам согласно занимаемой должности Леонидом Петровичем. А также супругом, отцом, любовником и так далее, и тому подобное. И умер он хорошо. И, можно сказать, красиво. В день своего рождения. Пришёл из ресторана домой, упал, и всё. Инфаркт миокарда. Обширный. Как положено. То есть мог бы он вполне и посреди шумного бала упасть. Испортив людям веселье и оставив в их душах неприятный осадок. Но он не упал. А дотянул, как говорится, до родного аэродрома. В смысле, порога. И уже там, за ним, позволил себе скоропостижно скончаться.
Очень много людей искренне сожалело о его безвременном уходе в мир иной, о чём было сказано даже в прессе. А правительство отметило это событие своим постановлением о присвоении имени Леонида Петровича одной звезде и одному переулку в новом районе, которого ещё не существовало на плане города. Потому что район только строился. Или проектировался. Неважно.
И конечно, плохо, что Лёня, в смысле, Леонид Петрович, скончался. И плохо, что рано. Но хорошо, что он жил среди нас. И жил не напрасно и не зря. Многого достигнув в жизни. Гораздо большего достигнув, чем положено рядовому члену общества, гражданину и человеку. И деревьев насадил у себя на приусадебном участке рощу, и усадьбу построил с гостевым туалетом, и сына родил, и написал не одну книгу, и оставил после себя учеников. Вернее, не один научный труд в своей области он написал и не один патент запатентовал.
И конечно – деревья и усадьба, и сын, и авторские права на труды Леонида Петровича, и ученики – всё перешло по наследству его верной жене и супруге навсегда. Ну, и плюс звезда в небе. А также переулок. Хотя нет, с переулком вышла маленькая незадача. Поскольку район этот в конце концов так и не построили. То ли денег у бюджета не хватило, то ли стройматериалов, то ли их все украли. Пока неясно. Но это не главное. Хуже обстоит дело с усадьбой. Которую содержать без Леонида Петровича и его денег стало невозможно. Так что пришлось его жене и супруге срочно выходить вторично замуж за шапочного знакомого, который клятвенно обещал, что всё будет хорошо и пусть она не волнуется. Но обещания своего знакомый этот шапочный не сдержал и усадьбу продал за долги. Вместе с рощей. Ну, так получилось. Поскольку он как раз в это самое время обанкротился и всё, что имел, потерял. Пойдя с новой, пусть и не совсем молодой женой, по миру.
Могла бы вдова и супруга Леонида Петровича на выплаты от его патентов жить и существовать. Но какая-то сволочь, из его учеников между прочим, обвинила покойного в том, что патенты эти чужие он присваивал, пользуясь своим выгодным служебным положением в обществе, и дело в суде у покойника эта сволочь, естественно, выиграла, запятнав его честь и достоинство. И лишив жену Леонида Петровича, ныне вдову, последних средств хоть к какому-нибудь существованию. Так что осталась у неё на память о покойном муже одна звезда под названием «Леонид Петрович» и больше ничего. Правда, звезда эта сверхмалая. И хрен знает где во Вселенной подвешена. И проку от неё никакого.
С палками
Откуда она взялась, эта ходьба с палками, точно неизвестно. Раньше её в природе не существовало. Одни говорят, что скандинавская она, другие, что финская. Но бабе Зине это всё равно. Какая ей разница, кто эту ходьбу изобрёл – финны или скандинавы? Лишь бы она позволяла ходить. Так как тяжело ей уже передвигаться естественным способом. А с обыкновенной палкой или костылём не хочется. Она же не калека, с костылями ходить. И ей не сто лет. А всего только восемьдесят. Ну а с палками всё выглядит так, будто она физкультурой и спортом занимается в своё удовольствие. Для укрепления опорно-двигательного аппарата. Который стал подводить. То есть её подводит не только он. Зрение, печень и давление тоже её прекрасно подводят. От давления и от печени, правда, она таблетки пьёт хорошие – ей доктор прописал, – от зрения очки носит. А чтобы иметь свободу передвижений, поскольку движение – это жизнь, ей тот же доктор порекомендовал палки купить. И ходить с ними, как на лыжах. И гулять, и в магазин, и в аптеку, и куда угодно.
И баба Зина врача послушалась. Купила себе с пенсии палки и ходила с ними спортивной ходьбой на время и на расстояние. Иногда одна, а иногда с такой же, как она сама, старухой. Той тоже палки кто-то посоветовал для ходьбы. Наверное, тоже доктор.
Да, так вот, к сожалению, не помогли бабе Зине эти иностранные палки. И она умудрилась как-то споткнуться или оступиться. И загреметь с высоты, как говорится, своего роста. И загреметь-то она загремела, а встать оказалось выше её сил. Несмотря на палки. Прохожие, конечно, подбежали, попробовали поднять, но не смогли. Тогда они «скорую» вызвали. И «скорая» приехала буквально через пять минут, наверное, мимо проезжала. Погрузили санитары бабу Зину на носилки и отвезли в больницу. А там, в приёмном покое, ближе к ночи, врачи её подробно осмотрели. Рентген сделали. И сказали, что она серьёзно не пострадала, отделавшись лёгким испугом с ушибом ног и головы. И дали дежурной медсестре распоряжение вызвать бабе Зине каких-нибудь родных и близких. Не переться же ей самой через весь город с палками.
Врачи-то не знали, что нет у бабы Зины никаких родных. Дочка её единственная умерла лет двадцать назад. От рака женских внутренних органов. Говорят, рак по наследству передаётся. Так баба Зина им не болела. И муж её бывший не болел. То есть наследственность у дочки была вроде ничего. Хотя это неточно. Если копнуть. Потому что отец бабы Зины на войне погиб. Будучи молодым. Мать немцы в Германию угнали, не посмотрев на то, что Зине год всего был. И мать оттуда не вернулась – то ли тоже погибла, то ли осталась там жить. А бабе Зине соседи умереть не дали. Больше некому было – дедушек, бабушек или других родственников у неё к тому времени не сохранилось. Почему – неизвестно. История КПСС, как говорится, об этом умалчивает. Так что трудно сказать, от какой болезни зинины предки умерли бы, если б до неё дожили. Может, и от вышеупомянутой.
Баба Зина всё это медсестре рассказала, а медсестра говорит:
– Так у вас что, совсем никого нет?
Баба Зина говорит:
– Почему никого? Внучка есть. Но я не знаю где.
Медсестра говорит:
– Я вижу, у вас телефон мобильный?
Баба Зина с гордостью говорит:
– Да, телефон.
– Можно? – Взяла она телефон. А в нём один абонент всего записан: «Соня». – Соня – это кто такая?
– Соня – это старуха, – баба Зина объясняет. – Мы вместе с палками ходим. Наперегонки. Но она дряхлая. Я её обгоняю.
– А зачем же вам телефон? Кому звонить?
– Соне звонить, – баба Зина говорит. – И в 0-3. В случае чего.
– Нет никакого 0-3, – медсестра говорит, – «скорая помощь» с мобилки теперь – 112.
Баба Зина даже не поверила. Как нет? Всегда же было, всю жизнь.
– Что ж мне с вами делать? – медсестра эта говорит. – А?
– Не знаю, – баба Зина ей отвечает, – и: – Откуда же, – говорит, – я могу это знать?
Шопинг (Почти святочный рассказ)
Кто-то когда-то, очень давно, объяснил Бармину, что в Новый год нужно вступать обновлённым. Желательно с головы до пят. В Европе, мол, с жиру из окон диваны выкидывают, на которых ещё спать и спать, и обзаводятся новыми. То же и с холодильниками, и с телевизорами. Кто всё это ему рассказал – Бармин не помнил. Может, и по телевизору говорили. Или по радиоточке в кухне. Но что говорили – точно. Поэтому Бармин и посвящает один выходной в конце декабря тотальному, как говорится, шопингу. Многие уже годы посвящает. Вернее, десятилетия. То есть он ходит с утра до вечера по магазинам. Мурлыча себе под нос что-то вроде: «И вечный шоп, покой нам только снится».
Конечно, в это время в магазинах не протолкнуться и даже упасть негде. Потому что везде большие скидки и люди массово скупают подарки для своих близких. Бармин давится в этих праздничных толпах, хотя подарков он никому не покупает, а покупает себе носильные вещи. Для очередного обновления внешнего вида. Он, может, и купил бы подарок. Если бы знал, кому. Но он не знает. И покупает носки, нижнее бельё, брюки, рубашку, пиджак и галстук. Он тщательно советуется с продавцами-консультантами, и они говорят ему, что модно, что красиво и какой галстук идёт к его сединам. Среди консультантов попадаются довольно симпатичные девушки, и Бармин беседует с ними не без удовольствия. Тем более они ему приветливо, хотя и профессионально, улыбаются, а то и приносят вещи в примерочную. Видя, что он к ним с серьёзными намерениями, а не просто голову морочить.
Обувь Бармин тоже покупает себе ежегодно. А пальто нет. Пальто носит и по два, и по три года. Потому что пальто выходит из строя медленно. Медленнее, чем пальто, изнашивается только галстук. У Бармина в шкафу галстуков этих скопилось за годы – не сосчитать. И все на вид почти новые. «В «Красный крест» их, что ли, пожертвовать», – думает иногда Бармин. А не жертвует не потому, что ему жалко галстуков, а потому что лень этим заниматься.
Всё купив, с коробками и пакетами, он заходит в кафе «Пельменное». Там грязно, дымно, все пьяны, но там варят настоящие пельмени. Такие пельмени делала когда-то его мама. Бармин заказывает двойную порцию и сто пятьдесят граммов водки. Не торопясь ужинает. Не обращая внимания на шум, гам и драку вокруг. Расплачивается. Отдаёт официанту на чай всё, что осталось в кармане. И выходит на свежий воздух. Правда, он не такой уж и свежий, их городской воздух. Разве что после кафе.
Домой Бармин идёт пешком. Это не близко, но и не очень далеко. Зато навстречу ему люди попадаются. Пусть и незнакомые, но всё-таки живые и разные. Трамваи звенят звонками и светятся изнутри сквозь окна. Машины проносятся шурша. Светофоры подмигивают. В общем, на каждом шагу жизнь бьёт ключом и бурлит во всех своих проявлениях. И настроение Бармина всё улучшается и улучшается, и постепенно он начинает про себя думать: «Ну, ничего, мы ещё увидим свет в конце подвала».
А пришёл Бармин, щёлкнул выключателем – одна лампочка в люстре тут же перегорела и пробки выбила. Он шкаф отодвинул, открыл на ощупь щиток и пробку заменил. Чтоб уж в новый год и с новой пробкой прийти. Потом снял с себя всё старое, а всё новое, наоборот, надел. Всё, вплоть до носков в клеточку. Постоял перед зеркалом. Причесался. И зачем-то решил на ночь глядя побриться. И побрился электробритвой «Бердск-9». Потом порылся в кладовке и влез на стол. Привстал на цыпочки, потянулся и пальцами сковырнул с крюка люстру. Люстра повисла на проводах. А на крюк Бармин накинул верёвку. Накинул и задумался: что дальше делать. Стол у Бармина массивный и тяжёлый. Поскольку из дуба. Его без посторонней помощи не оттолкнёшь и с места не сдвинешь. А на помощь позвать, в общем, некого.
Бармин переступил с ноги на ногу. Стол скрипнул. Бармин поправил галстук и посмотрел в окно. За окном тихо шёл снег. Не первый, конечно. Но, видимо, и не последний.
Бабка
На самом деле тётке этой было лет сорок пять, не больше. Но с год уже звали её бабкой. Наверное, из-за совсем седой головы. К тому же была она малость того, бабка эта. Бродила по передку и приставала к бойцам с фотографией. Покажет и говорит:
– Нэ бачив такого? Снайпэром у вас робыть.
Мужики спрашивали обычно:
– Внук?
А она:
– Ага, ага.
– Шо, без вести пропал?
Она снова:
– Ага, ага.
Некоторые её жалели, а иногда и подкармливали. Кто колбасы кусок даст, кто хлеба, а кто и сигарету пожертвует. Это, правда, реже. Сигареты здесь денег стоят. Потому что в основном с украинской стороны доставляются. Контрабасом. С опасностью, так сказать, для жизни и смерти. Кстати, подкармливали бабку больше местные. Русские на её мову отвечали: «Иди, бабка, иди». И она шла. И опять находила кого-нибудь, чтобы показать фотографию и спросить:
– Нэ бачив такого?
Ходила она долго. Вокруг да около. Пока один русский не глянул мельком на фото и не сказал:
– Жора это. Болт.
– Снайпэр?
– Снайпер-снайпер. Вон он, в кустах дрыхнет.
Бабка подошла к спящему. С фотографией сверилась. Потом достала откуда-то из ватника кухонный нож, размахнулась и ударила.
Нож звякнул и никуда не вошёл. Как он мог войти в бронежилет? А Болт, конечно, со сна в бабку пальнул. Чисто автоматически и не насмерть. В рамках самообороны. Пальнул, осмотрел место происшествия и говорит:
– Интересно, – говорит, – откуда у неё моя фотка?
– А ты больше в Одноклассниках подвигами своими хвастайся, – кто-то ему отвечает. – Отличник боевой и политической подготовки, блядь.
Мысль
Эта мысль поразила Гурьянова прямо посреди Бывшей улицы Ленина. На ходу. И он остановился, как вкопанный в тротуар столб. Чтобы мысль эту додумать до какого-нибудь логического конца. «Это что же, – стоя думал Гурьянов, – когда я иду по улице вниз, я в то же самое время двигаюсь от рождения к смерти? А если иду в другую сторону, то есть вверх, я всё равно иду туда же, в том же направлении? А что будет, если идти быстрее? Или медленнее? Или не идти совсем»?
Гурьянов стоял неподвижно, шевеля одними мозгами, а его обтекали равнодушные люди. Шедшие как туда, так и оттуда. Кроме того многие из них пересекали перекрёсток не вдоль, а поперёк. И думали они, судя по их лицам, хрен знает о чём. И было неясно, приходила ли им мысль, поразившая голову Гурьянова, хоть когда-нибудь, хоть однажды. Или они ни над чем таким не задумывались и задумываться не собирались.
Наконец Гурьянова кто-то толкнул в спину, сказав «ну чёбля торчишь тут, урод? Мешаешь проходу граждан», и он вспомнил, что очень спешит. К своей любимой девушке Стеше на любовное свидание. В смысле потрахаться. И, кстати, уже опаздывает. А Стеша этого не любит по причине своей точности и пунктуальности. И конечно, она спросит у Гурьянова с порога:
– Ну и где тебя, – спросит, – черти носят?
– Понимаешь, – скажет Гурьянов, – мысль меня настигла по пути к тебе. И я вынужден был задуматься.
– Как ты меня задрал, – нежно скажет Стеша, – своей задумчивостью.
– Но я же не специально, – скажет Гурьянов. И Стеша его простит за опоздание и мысли, как прощала всегда, и они перейдут непосредственно к их большой любви, в смысле, потрахаются.
Примерно такое развитие событий предвидел Гурьянов. Но Стеша на этот раз его не простила. Выставив на мороз.
– Потому что, – сказала, – сколько можно прощать? Я, значит, прощаю, прощаю, как последняя дура, а жизнь-то проходит. Не говоря уж о молодости и красоте.
– Именно, – сказал Гурьянов. – Проходит. Хоть вверх по улице Ленина иди, хоть вниз, хоть поперёк.
– По какой ещё Ленина? Её переименовали давно, – сказала Стеша. – В Бывшую улицу Ленина.
– Это неважно, – сказал Гурьянов, – неважно.
И ушёл. И стал продолжать думать. О движении живых тел сквозь пространство и время. В надежде постичь.
Полуподвал
Все их называют просто – старухами. И они знают, что их называют старухами. И не обижаются. Потому что они и есть старухи, и как же их ещё называть.
Старухи собираются в полуподвале. Где когда-то была школа игры на баяне, потом качалка, потом там варили дурь, а потом ничего не делали. Помещение бессмысленно пустовало, приходя в негодность. И вот теперь в этом заброшенном полуподвале собираются старухи. Они садятся в кружок, как анонимные алкоголики, и сидят. Иногда разговаривают о своих старушечьих делах. Иногда молчат. Потому что все темы их жизни уже исчерпаны до дна. И потому что даже у старухи Сергеевны – сумасшедшей, как говорится, на всю голову – нет никаких слов. Хотя обычно они у неё есть в избытке. Из-за избытка этого она всегда говорит, когда ходит по улице. Ни с кем. И даже не с собой. А просто идёт и говорит. И люди обходят её стороной. На всякий случай. Так как говоря, она брызжет слюной на все четыре стороны.
Иногда старухи празднуют в своём кругу Восьмое марта. Или смотрят телевизор. Его приносит Галя, та, у которой сын инспектор Иван-Красна-Морда, и внук тоже инспектор. А сама она в своём прошлом учительница языка и литературы. И у неё есть маленький переносной телевизор с антенной. Называется ВЛ-100. Владимир Ленин – 100, то есть. Пятьдесят лет назад в честь столетия вождя мирового пролетариата его собрали в Дмитрове. Слепые люди. На заводе производственного объединения «Луч». И он до сих пор работает, как часы. А если к антенне прикрутить проволоку и накинуть её на батарею парового отопления, он очень хорошо показывает даже в полуподвале. А может, и в подвале. Но этого старухи пока не пробовали. Изображение, правда, в этом телевизоре черно-белое, что не имеет значения. Главное в телевизоре суть, а не цвет. Так думают старухи. Вернее, так они считают. И смотрят разные передачи коллективно, а потом их обсуждают между собой:
– Бля, – говорит старуха Петрищева с третьего этажа. – Ну все в этом мире охренели.
– И не говори, – соглашается с ней старуха Стеценко. – И не говори.
Иногда к старухам приходят люди со стороны. Они договариваются с ними о времени и месте проведения акции, сулят деньги или пищевые продукты, допустим, крупы, постное масло и тому подобные прибавки к пенсии.
– Портреты Сталина свои приносить, – спрашивает старшая старуха Алла Матвевна, бывший конструктор, – или на месте выдадут? – И объясняет: – Со своими дороже.
Ещё она предупреждает заказчиков, чтоб не вздумали обмануть с оплатой. Потому что они тут же выступят в прессе, а в следующий раз примут сторону их политических оппонентов.
После того как утрясут все нюансы, старухи надевают свои малиновые береты из мохера, пальто с каракулевыми воротниками и принимают активное участие в общественно-политической жизни страны. А именно в демонстрациях, митингах и пикетах.
Больше всего протестовать любит упомянутая старуха Сергеевна. Протест её будоражит, она кричит и машет руками, и от всего сердца плюётся, и получает от этого какое-то своё, отдельное удовольствие. Хотя бывает, что её бьют дубинками по спине, кидают в автозак и отвозят в отделение. Но она оттуда всегда возвращается несломленной, как птица Феникс. Поскольку её уже все менты знают по имени-отчеству и не хотят с ней связываться.
После митингов старухи собираются в полуподвале и смотрят по телевизору новости дня. И в них их показывают крупным планом. Они видят себя, узнают и вскрикивают: «Смотри, я». «И я». «И я». И ещё в телевизоре говорят, что пока всё это старьё в беретах не вымрет и не покинет историческую арену, жизнь в стране не наладится.
И действительно, какая-нибудь старуха время от времени умирает. И тогда остальные, ещё живые, дружно её хоронят. Особенно если старуха одинокая и никому не принадлежит. А таких в полуподвале абсолютное большинство. Они и деньги, заработанные на митингах, переводят в твёрдую валюту и откладывают в общак, себе на похороны. Так у них принято и заведено. Верховный совет полуподвала собирается, решает все организационные вопросы, и умершую торжественно провожают в последний путь. Провожают и хоронят на радость тем, кто ждёт, пока всё старьё вымрет. Но радость их напрасна и преждевременна. Просто по молодости лет они ещё не знают, что старьё не вымрет никогда, что на место этого старья придёт другое, новое старьё, и будет оно ничем не лучше нынешнего. А может быть, и гораздо хуже.
С любым может случиться
Как известно, горе от ума бывает. Это ещё Грибоедов доказал. Или Гоголь. Ну, неважно. Важно, что Толик – яркий тому пример. Он действительно с детства был очень умным. И даже слишком умным. За это его и убили. «Ты что, – сказали, – слишком умный?» – и убили прямо в трамвае. Чтоб другим неповадно было.
А Валик был круглым дураком. Идиотом, можно сказать, он был. В чём его самого обвинить трудно. Он при появлении на свет не вовремя таким родился. И его убили за идиотизм и тупость. Сказали: «Вот же придурок, вот же идиот», – и убили. Причём не со зла. А так получилось. Перестарались просто, когда убивали.
Сеню, кстати, тоже убили. Лучшие друзья. За то, что он был алкоголиком, а на вопрос «Пить будешь?» всегда отвечал: «Я ж не пью». Вот друзья, в очередной раз этот ответ услышав, и не удержались в рамках приличий. А в руках же у них бутылка была. Наполовину полная. Понятно, что если бутылкой по голове человека как следует шарахнуть, ему наступят кранты. Будь он хоть алкаш, хоть Сеня, хоть Папа Римский. Так что пить – здоровью вредить. И самой жизни тоже вредить. Иногда непоправимо.
А впрочем… Тот же Ваня, он вообще не пил. Никогда в жизни ни разу. Даже не нюхал ничего такого. В это трудно поверить, но это так. Тому есть живые пока ещё свидетели. И что, помогло это Ване? Не помогло. Даже наоборот, помешало. Был бы под газом, может, мук не почувствовал бы. Предсмертных.
В общем, если не вдаваться в ненужные подробности и говорить коротко, то Бочишина убили, т.к. он по долгу службы был ментом поганым. Флейшмана – за то что считался жидом и пидарасом одновременно, Мулевского – за то что воровством заработал очень много денег, Степакова за то, что шляпу надел – пошутить думал в Хелоуин. Праздник такой. Вражеский. А Попугина вообще ни за что убили. Даже следователи по особо важным делам не смогли найти ни мотива, ни подозреваемых, ни орудия убийства. И так может случиться с каждым. С любым из нас может случиться. Да хоть бы и со всеми нами, живущими сегодня на Земле. Но может, конечно, и не случиться. Что и даёт нам надежду на светлое будущее, а также веру в людей, в добро и вечную жизнь после смерти. Или в вечную смерть после жизни.
