По единодушному мнению жюри Премии звание победителя сезона 2019 с вручением диплома за первое место присуждено Ревазу Левановичу Габриадзе (Резо Габриадзе) за рассказ «Топиарное искусство».
Его впервые заметили выходящим из женбарака с папкой. Тимофей, так звали его, прямо направилcя в горком. Всю неделю он с утра ходил в горком и до вечера пропадал в нем.
Был июнь, похожий на май. По вечерам на бульваре в раковине эстрады играл оркестр.
Бульвар был старый, первой половины XIX века. Деревья когда-то выписывали из Египта, Франции, Италии. Они были с животами, с тяжелыми ветвями, и качались они не так легко и весело, как местные. А еще были крошечные японские дубы, вечнозеленые, изящные, их поневоле женщины ласкали пальчиками.
И вот приехал Тимофей, и мы узнали о топиарном искусстве, которое процветало еще в Древнем Египте. Что это такое? Это художественная стрижка деревьев, кустов. Часто им придавали вид античных ваз, арф, богов и даже людей.
И вот настал день, когда Тимофей в сопровождении горкомовца вошел в сад и на стволах деревьев мелом проставил кружочки и квадратики. Горкомовец кивал головой.
Художественное подстригание нашего бульвара Тимофей начал с лавровишни.
Верх дерева быстро был зашит фанерой, и Тимофей исчез на несколько дней внутри куба из фанеры.
Оттуда послышались поющая пила, быстрый топорик и голос Тимофея:
– Ангидрид, твою мать, перекись водорода!
Через неделю и близнец первого дерева, симмeтpичнo стоящий через дорожку, был огорожен, и в широких его ветвях был построен фанерный домик, и Тимофей исчез в нем. И в домике снова зазвучал топорик, запела пила…
Так прошло два месяца.
***
И вот настал день открытия произведений Тимофея.
Грянула музыка, фанеры раздвинулись, и мы увидели два дерева, одно из которых стало Лениным, а другое Сталиным!
Приглашенные попятились назад!
Поражало портретное сходство!
Хоть в паспорт их вставляй! Сходство усиливали дополнительные вьющиеся, ползущие растения. Они были посажены с невидимой стороны стволов дерева и помогали в основном в тонких, но важных мелочах: в усах, бровях, пуговицах, орденах, галстуке, трубке вождя.
Чуть в сторону от Ленина и Сталина стоял порывистый Буденный в буденовке и воткнутой в землю десятиметровой саблей тоже из цветов!
Первый секретарь крепко пожал руку третьему секретарю по культуре, а Тимофея похлопал по плечу.
Работа была принята.
– Образование? – спросил первый секретарь Тимофея.
– Философское, – ответил третий секретарь за Тимофея.
– Ясно. Сидел? – спросил первый Тимофея.
Тимофей опустил голову и посмотрел в сторону.
В ту ночь до рассвета город гулял в топиарном саду! Я не мог отойти от сабли Буденного. Увели меня спящего под грузинский марш Чудецкого.
Так прошло лето! О деревьях Ленине и Сталине писали газеты, а местный поэт посвятил стихи топиарному искусству и отпустил бакенбарды – один ромбиком, другой трапецией.
***
А к зиме первый секретарь спросил:
– Что будем делать? Зима ведь.
– Ну и пусть зима.
– Надо закрыть бульвар.
– То есть? Что значит закрыть?
– А как будем сбивать снег с Ленина и Сталина? Палкой? – последнее слово было сказано без звука, губами, с оглядкой.
Третьего секретаря качнуло.
Сели. Так и сидели, думали, и к вечеру третий секретарь спросил:
– Может, все это поручить Тимофею?.. Без палки. Ночью проникает вовнутрь… Покачает, осторожно, по-хорошему… Снег падает…
– Всю ночь качать дерево? Не замерзнет?
– С2Н60,– сказал третий секретарь научно, чтобы другие не слышали, – в широком смысле -– водка, то есть чача.
– С закуской легкой. Культурной, монпасье! – помахал пальцем первый третьему.
– И никакого мата! Легкой… Культурной… Монпасье. И без мата!
Третий представил, как из вечно зеленого Сталина слышен мат, пахнет луком, чачей, и у третьего от ужаса в сапогах кукишом скрутились пальцы.
– Понял! Без нецензурных глаголов!
Всю зиму сад был закрыт. Шел снег. Налетел ураган с Черного моря. Сабля Буденного свистела и металась от ветра.
Потом пошел снег, тяжелый, мокрый. И папа, закрыв ставни в полночь, сказал бабушке, будто кому-то послышалcя из Сталина чуть-чуть аккордеон и женский голосочек!
Бабушка вытаращила глаза, папа приставил губы прямо к ее уху и сказал чт-то. Бабушка мелко-мелко крестилась.
***
Из заснеженного Сталина была слышна песня. Из Сталина послышались два голоса: Тимофея и какой-то женщины.
Они пели песню «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!», они начали очень тихо. А рано-рано утром женщина ушла в мятом платье и с висящем на щеке беретом.
Потом нашлись и такие, которые говорили, что видели, как они спустились из Сталина и с песней вошли в Ленина. Это случилось в полночь, и если бы даже их кто-то видел, кто посмел бы об этом рассказать кому-нибудь и попасть в политстатью.
***
Весной заиграл марш, и сад был открыт! Топиарные произведения, все объекты фантазийного садоводства были в полном соответствии первому показу!
И снова прогулки вокруг зеленых скульптур!
Восторги, удивление! Жали руку Тимофею, который ходил от дерева к дереву с секатором.
Но вот к середине мая засверкали молнии! С неба упала вода на бульвар!
Девушки взвизгнули! Туфельки к сердцу! Бульвар опустел!
Дождь лил неделю.
А через неделю над городом взошло раскаленное солнце. И начались другие события.
Все внутри Буденного – ползучее, стелющееся, вьющееся, лазающee: глициния, виноградные лозы, ломонос, актинидия – все пожухло.
Вдруг сварщик приварил друг к другу все четверо ворот бульвара!
Перед воротами поставили милиционеров и мужчину в плаще с газетой.
В городе поползли нехорошие слухи!
У железных решеток сада в углу, за кустами, был изогнут прут.
Я незаметно влез в сад. Прячась в кустах, пробрался к топиарным фигурам.
Ленин!
Дожди, а за ними солнце сделали чудеса!
Вегетация поразила вождя! Природа победила вождя! Посаженные рядышком растения, нужные для сходства, распустились в своем естестве!
Бородка Владимира Ильича зацвела отдельным кустиком, и из нее дрожали лютики! С затылка к темечку убегали нежные нарциссы! Лицо Ильича еще читалось. Из носа вождя выглядывала жантильная кокетливая мимоза!
На лбу Ленина чубчиком висели гиацинты!
Два равносильных ветра развернули меня и, крутя, понесли в темноту, где гудел Сталин!
В его трубке цвели алые розы.
На щеке Сталина лежала белая чашка магнолии в богатом платье, порочно раскрыв всю себя!
Агрессивные солнцелюбящие лианы оторвали от головы Сталина маршальскую шапку, и она ходила в небе точно в приветствии с трибуны мавзолея!
Ветер унес меня к Буденному, к сабле!
Сабли не было!
Она лежала на земле, и мелкие ее цветочки разбежались по всему бульвару!
Все внутри Буденного -– ползучее, стелющееся, вьющееся, лазающee: глициния, виноградные лозы, ломонос, актинидия, кирказон – взорвалось и зацвело неистово!
Усов стало три! Два под носом, а третий из щеки! Буденного не стало!
Он стал взлетевшим в небо букетом!
Букетом, побывавшим в драке!
Этот букет был взрывом радости!
Счастья!
Под таким букетом целоваться!
Впервые в жизни!
Всю ночь!
Стуча зубами о зубы!
С распухшими, гиперболизированными губами!
Раздался свисток! Ко мне бежал милиционер!
Я вылетел в решетку забора, как птичка из клетки! Мужчина топал на месте ногами, как только я останавливался.
К саду уже быстрым шагом шла бригада плотников, и задним ходом ехала, дрожа, как этажерка, полуторатонка с фанерами…
Бульвар закрыли. Растительное искусство заколотили наглухо. Железнодорожный КГБ ЗКВЖД объявил розыск! За сутки в Закавказье были арестованы восемь Тимофеев!
Из восьми Тимофеев четверо никогда не были у нас в городе и не слыхали о нем. Из четырех остальных Тимофеев двое имели алиби: за всю топиарную эпоху один сидел в Гьянджинской тюрьме, а другой – в Ленинаканской. Из оставшихся двоих Тимофеев только один проезжал через наш город. До войны. И только лишь последний задержанный Тимофей сознался, что знал нашего Тимофея. Они вместе сидели в Казахстане.
– Не ищите его. Не найдете. Таких на всю страну на одной руке сосчитать! – И он, пьяный, провел по своей красивой кривой руке с тремя пальцами.
