Мою гувернантку звали Марта Алозиевна. Всегда, когда она появлялась в комнате, первым делом снимала пенсне с волос и отряхивала его. Потом доставала авоську и заученным движением отщелкивала крышечку красного дерева. Пенсне исчезало в недрах авоськи, которую Марта Алозиевна ставила на сервант.
Сервант был старый и большой. Зимой я любил подсаживаться к нему и смотреть в открытые нижние створки – там жарко и весело прыгал огонь. Высшим счастьем было, если мне разрешали подкормить яркую пасть. Я бросал в нее свеженарубленный кокосовый орех. Он быстро сгорал и дарил вкусный запах ананаса.
Летом в серванте бабушка хранила соленья, варенья и маринованные помидоры. Однажды она забыла закрыть пятилитровую банку, и они проросли. Зеленые стебли сеткой покрыли стеклянные дверцы и скоро запестрели маленькими красными ягодами томатов черри.
Моя комната находилась рядом с террасой и Марта Алозиевна всегда, перед тем, как потушить свет, выходила посмотреть, закрыта ли дверь на замок. Зимой она набрасывала на себя пеньюар подбитый мехом викуньи. Викуньи рыскали в лесу недалеко от дома и я помню рассказы наших гостей, как они их пугали, выскакивая на заснеженную дорогу прямо перед санями. Однажды они загрызли старого йети, что с незапамятных времен жил в пещере на холме, и с тех пор их начали отстреливать.
В моей комнате на стене висели ходики. В полнолуние они спускались и ходили по дому, и их шаги боем отзывались по коридорам. Однажды я пересилил страх, слез с кровати и пошел за ними. Они остановились у окна. Оттуда было видно озеро, где по лунной дорожке катались на хвостах русалки. Я не стал мешать и тихо вернулся к себе.
***
Меня очень расстраивало, что у меня не было друзей. Я не имею в виду в школе или во дворе. Настоящих сказочных друзей. Их у меня не было. У моего троюродного брата Андрея в самом нижнем ящике стола жил толстенький веселый тролль. Одноклассницу Люду сопровождал ежедневно в гимназию боггл-бу и уже несколько раз заставлял учителей кардинально изменить ей оценку за контрольную. Дядя Валера невероятно гордился, что с ним дружили зеленоволосые асраи.
Однажды мне стало так горько, что я разревелся. Я плакал громко и долго. Как всегда, первой, кто пришел мне на помощь, была Ира.
– Успокойся, мой любимый, – сказала она мне и погладила пальцами мою мокрую щеку. – У тебя все еще впереди. У тебя будут все те друзья, каких ты желаешь.
Ее голос всегда меня успокаивал. А ее мягкие пальцы дарили мне нежность.
– Ты думаешь, это будет? – Спросил я ее, зная наперед ответ.
– Конечно, мой дорогой. Ты должен просто этого хотеть.
Она улыбнулась и беззвучно взлетела с моего плеча. В своем белом платье она была волшебно прекрасна. Но я тогда хотел не волшебства, а сказки.
На чердак Марта Алозиевна мне забираться не разрешала. Но я туда все равно залазил. Там, в углу, между оконцем и шкафом паук спрял свою паутину. Он был большой, черный, мохнатый. И сидел всегда на темной стороне, сливаясь с тенью угла.
Нити были необычайно толсты, с мой средний палец. Я это знаю, потому что как-то весной вырезал длинными ножницами моей бабушки продольное волокно. Оно было мягким и неприятным. Пока я резал у меня дрожали руки – я все ожидал, как мохнатое чудище выйдет из теней. Но паук не сдвинулся с места.
С годами было интересно наблюдать, что попадало ему в сеть. Где-то свисали иссохшие лоскутки белки, где-то вертелся клюв дятла (он вращался все время, но нить никогда не перекручивалась). Почти в центре находилась крепко оплетенная кукла Глаша. Она исчезла из моей спальни года полтора назад и никто не мог ее найти. Когда я увидел ее вклеенной в паутину у нее были широко открыты глаза. Только они уже не были карими. Свет высветлил их в пепел.
А еще на чердаке иногда ночевал трау. О его прибытии извещали надоедливые трели скрипки, звучавшие с наступлением сумерек до первых лучей солнца. Я его из-за этого не любил. Однажды, я уронил в колодец ключ от сундучка, где хранились платья Иры. Я знал, что если она два дня подряд проносит одно и то же платье, то растворится бесследно. Я ревел и бил молотком по замку, но он не поддавался. Ира обессилено сидела на подушке и лишь смотрела. Потом мы уснули. Когда я проснулся, у меня в ладони лежал ключик. Новый и блестящий. Он легко вошел в скважину и замок щелкнул…
Я до этого и не знал, что трау – искусные кузнецы.
***
Нашу рощу высадил еще дед моего деда. Путешествовал он много и, как рассказывал мой папа, привозил с собой много различных семян и саженцев. Я любил бегать между зеленым веером берез, тополей, ясеней, бамбука, пальм, каоб… На одной из них, самой высокой, свил себе гнездо страус.
Марта Алозиевна сначала думала, что это орлы к нам залетели. Но когда страус опустился и встал на своих ногах-ходулях, то больше сомнений не возникало. В подзорную трубу мы смогли разглядеть три больших яйца. Потом, где-то через неделю мы разглядели уже три пушистые головы. И тут я испугался, что мама-страус не сможет прокормить своих детей – ну что можно принести в таком клюве?
Каждое утро я прибегал к пальме и клал гостинцы. Это мог быть шоколад, или зефир, или яблочный пирог, или мармелад. Мне почему-то казалось что птицам из жаркой Африки должно обязательно нравиться сладкое. Днем, во время прогулки по саду, я мог убедиться, что мои подарки были забраны.
Когда наступила осень и страусиха со своими тремя малышами покинула гнездо, мне стало грустно. Я долго смотрел им вслед и кусал нижнюю губу, чтобы не заплакать. Я так хотел увидеть страусят вблизи.
Вечером, перед сном, я услышал быстрые взмахи крыльев. Я выбежал в сад и в темнеющем небе увидел длинноногий силуэт. Птица медленно пролетела надо мной и в высокую траву упала коробка. Она была перетянута лентой. На крышке было написано «Киевский торт»…
Поздней весной, летом и ранней осенью по средам и воскресеньям бабушка любила играть на рояле. Вернее – на роялях. Один был белый, второй черный и стояли они всегда, когда бабушка играла, подогнанные своей прямой стороной друг к другу.
Бабушка любила, чтобы ее все слушали и поэтому мы все усаживались в гостиной: мама с папой на диване, Марта Алозиевна в кресле, я садился на ковер со скрещенными ногами, на мое плечо садилась Ира. Дедушка же всегда стоял рядом с бабушкой и переворачивал ей ноты.
В гостиной были большие высокие окна и летом они всегда стояли открытыми. Бабушка сначала садилась за белый рояль и играла «Летучую мышь». Потом переходила к черному и исполняла какую-то из «Чаек» Мессиана. Только эти две вещи.
Отыграв, бабушка вставала и манерно кланялась под наши аплодисменты. Потом мы все шли на веранду пить чай с малиновым вареньем.
Оставшись одни, рояли еще какое-то время стояли вместе, потом расправляли крылья и в ритме адажио вылетали из окна в сумерки.
Продолжение следует…
