Глава 17
Чувствую, что тупею. Уже и счет дням потерял, и соображать стал хуже. Пошел давеча за рыбой для всей честной компании – и чуть было не попался рыбакам, вышедшим поутру на промысел. Ну что бы мне пойти раньше, пока люди спят еще, да по темноте, где меня и заметить-то двуногим не дано? Так нет, хватило ума отправиться на рассвете, когда самые ранние пташки из горожан – воры, торговцы, уборщики, те же рыбаки – уже выходят каждый на свой промысел. Вот и эти, в ялике, вышли – юнец, худой да вертлявый, да еще с кожей серой какой-то, одним словом, чисто вьюн, да папашка евонный, с пегой бородой и носом до того красным, что любой вареный рак позавидует. Вот они меня и засекли – и решили, что такая добыча им куда милее, чем рыбная мелочь. Причем что обидно? Засекли, пока я еще на берегу был. Тут, в городе, провалиться ему, к воде не во всяком месте берега подойдешь. То сараи лодочные, то склады, то пристани, подход к которым перегорожен заборами, чтоб, значит, не всякий желающий мог пришвартоваться, а только за денюжку. Засекли – и давай ловить. Выскочили мне навстречу — юнец с багром наперевес, папаша – с сетью. И швырнул ее, сволочь старая, так мастерски, что голову мне накрыл и обе лапы передние. Я, правда, не окунь глупый, биться не стал, аккуратно выпутался, благо, зацепило самым краешком. Но эти двое уже были тут как тут, едва за хвост не ухватили. Тяпнул я старого за лодыжку, пацана боднул в развилку – и деру. Убивать их вроде не за что было. И – говорю же, тупой стал – нет, чтобы перескочить через двух орущих да в воду. Нет, понесло меня опять в припортовые переулки, словно зайца пугнутого в перелесок, из которого пришел.
Неужто я так в обычного зверя превращаюсь, дикого да глупого, невеликий свой разум теряю? Слыхал раньше, что некоторые люди безумия боятся. Теперь понял, каково это – чувствовать, что уходит от тебя ум. В самом деле, страшно — именно когда понимаешь, а сделать не можешь ничего.
От страха этого – а, может, и от дури — заметался я среди бочек, корзин, дырявых лодок, закопченных кирпичных пакгаузов, заборов из разнокалиберных просмоленных досок, куч битого камня, что пойдет, наверное, на новые волноломы… Заметался — и заплутал. Пару раз натыкался на здешних псов – мерзких, шелудивых, трусливых тварей, так и норовивших зайти со спины и напасть скопом. Ничего, одной морду порвал – так остальные сами улетели впереди своего визга. Натыкался и на людей – таких же мерзких и таких же трусливых. На тех достаточно было рявкнуть, чтоб убрались с дороги.
Вышел, наконец, к воде – к здоровенному заливу, по эту сторону которого еще простирался порт во всей своей неприглядности, а по ту шли чистые кварталы с прогулочными лодками, отшвартованными у мелких пристаней, с парками да садами за изящными, но весьма высокими изгородями.
Не знаю, за каким хвостом, но решил я перебраться на ту сторону. Может, подумал, что там безопаснее будет – залезу в какой-нибудь сад да отсижусь до темноты под розовыми кустами, благо, не всякий садовник в эти колючки по доброй воле полезет.
Там-то, у самой воды, она меня и встретила. Аж завизжала на всю округу, дура. Она – это моя старая четверорукая знакомая с черно-белой мордой. Правда, «встретила» – это неправильное слово. Вот если бы мы чинно прогуливались по площади, я б шел с востока на запад, она – с запада на восток, тогда б это было «встретила». А так – я только выбрался из воды на очень пологий и заболоченный, весь из черной липкой грязи, берег и даже отряхнуться не успел, как над головой затрещало, и из кроны здоровенной ветлы прямо на меня что-то прыгнуло. Не успей я отскочить – может, получил бы перебитый хребет в память о свидании. А не успей остановиться после того, как отскочил – и ходить бы ей с разодранной глоткой. Недолго, правда, ходить.
Но я все сделал вовремя – и отскочил, и остановился. А она уставилась на меня, как… Не знаю, как кто, не большой дока в том, чтоб читать по обезьяним мордам, да только, по-моему, так смотрят, когда совсем было надежду потеряют – и вдруг опять находят. Вот и она поглядела на меня – и совсем по-человечески бухнулась на колени. Я аж на хвост сел.
— Ты чего? — спрашиваю.
А она, понятное дело, ответить не может. Эх, пока хозяин… бывший хозяин… Лиссию фамовскому языку обучал, мне тоже с этой красавицей позаниматься бы стоило? Так нет же. Вот теперь смотрим друг на друга, как глухой на немого. Она гугукает да руками машет, я гирркаю да головой мотаю – не понимаем друг друга, и баста!
Поманила она меня за собой в какой-то закуток среди кустов. Хороший закуток, уютный, от чужих глаз укрытый. Цветами, конечно, воняет немилосердно, но это, может, и хорошо. Ни одна собака не учует. Посередине кустов – полянка крохотная, не больше обеденного стола. Вот на ней, словно на площади деревенской, разыграла мне четверорукая целое представление. Только я и половины не понял, что все эти ее ужимки и прыжки значат. То вроде как верхом скачет, то из ружья палит, то кого-то хватает да тащит куда-то… Поди разбери. Я только башкой машу да плечами пожимаю – а Крайхи злится, по лбу себя лупит. Мол, ну ты и дурак набитый. Потом куда-то в кусты кинулась – и вернулась с охапкой лопухов. Из одного свернула шапку вроде треуголки солдатской. Другой себе на голову пристроила так, что край на глаза спускался – словно вуалетка. И давай то одну, то другую на себя надевать и опять что-то показывать, хватать кого-то. Причем так: пока она в треуголке, она кого-то ловит. А как в вуалетке – так вроде бы убегает или защищается. Тут только до меня доходить стало – показывает она, что хозяйку ее схватили. Закивал я – понял, мол.
Тогда она меня за собой опять потянула. И ей-ей, в жизни бы не поверил, что на такое способен. Но недаром говорят, что нам дальние родственники – куницы да ласки. Влез я за ней на дерево – и давай с ветки на ветку. Где ползком, а где и прыжками. Благо, деревья тут росли все больше старые да разлапистые, ветки на них толстые, шершавые. Кое-где они вплотную подходили к стенам да крышам – и по ним мы тоже шли, ровно кошки. Оказалось, что черепица под лапами ничуть не менее удобна, чем камни на каком-нибудь речном обрыве. Важно только чувствовать, какая черепичина тебя выдержит, а какая – сорвется предательски да вниз поедет. Ну, эту науку я быстро освоил. Камни-то – они посложнее будут, каждый со своим характером. А эти полугоршки все, почитай, одинаковые. С одним познакомился – всех знаешь. По крайности, в пределах одной крыши.
По земле через все эти заборы – где кованые, а где глухие, каменные – нипочем бы не прошли. А тут – удалось. Тут же, в городе, как и в лесу, вверх мало кто смотрит. Иди два таких приметных зверя по улицам, враз бы нас люди заметили бы и либо убили, либо поймали. А так у них заботы свои — в лужу либо в навоз не вляпаться да карманнику не попасться. Вот потому под ноги смотрят да по сторонам, а вверх не глядят, дурачье. Впрочем, сейчас и людей-то на улицах немного. А те, кто есть, с опаской ходят, оглядываются. Телег да карет и не видать почти. Неладно в городе, ой, неладно…
И привела она меня к роскошному поместью со знакомым таким гербом на воротах. До людей дворянского звания, которые во всех этих картинках со щитами, зверями, цветами да буквами разбираются лучше, чем охотник в следах, мне далеко. Но уж этот-то знак узнаю – видал и на дверях кареты, и на прикладе памятного одного ружьеца.
Только это раньше поместье было роскошным. А давеча переменилось все враз, и совсем не к доброму. Одно крыло выгорело до голых закопченных стен да проваленной крыши. Забор высоченный в нескольких местах порушен, та так, словно по нему били чем тяжелым – может, ядрами, а, может, тараном. Хотя где ж это видано, чтоб таран с огнем был? А тут – и столбы опаленные, и на ближайших кустах листва скрутилась от жара.
На стенах то ли конюшни, то ли сарая каретного, отсюда мне не видать – явные метины от пуль. А в воздухе все еще тянуться внятные любому, у кого есть нос, ниточки. Кровью пахнет, сгоревшим огненным зельем и смертью. Вон и на траве пятна. Может, дней пять им, а может, и седьмица целая – отсюда, с ветки, не понять, а слазить пока не хочется.
И прохаживаются по полуразоренному садику – не такому уж большому, если по деревенским меркам, но крупному для тесного Кальма – совсем чужие люди. С мушкетами, палашами да пиками. У дальней стены какой-то капрал с десяток рядовых мучает, заставляет строем ходить да враз поворачивать. А поближе к нам здоровенный усач, явно рисуясь перед собратьями, рубит саблей гибкие кусты жасмина. Хорошо рубит, умело, нежные ветки враз валятся, как трава под косой, клинок вспыхивает на солнце свежепойманной рыбиной, горький запах свежего древесного сока перебивает застарелую кислую вонь, когда порыв ветерка доносит его в нашу сторону. Эдакий мастак, может, всадника до седла и не развалит (враки, наверное, это), но вот руку напрочь отсечь сможет. И явно не хозяин он тут – со своим добром эдак не поступают, только с чужим. Бедняга садовник, если видит эдакое непотребство, небось, аж весь на слезу исходит.
А Крайхи меня за шерсть на лапе дергает – ну, точно ребенок взрослого за рукав. Дергает и тычет лапой в сторону уцелевшего крыла господского здания. А потом лист – благо, широкий, на каштане сидим – себе на голову кладет вуалеткой. Ну, понял, понял, Лиссия там, под замком. Ее меня и просят спасти.
Да только что я тут сделаю, один против такой прорвы оружных? Можно, конечно, всякие хитрости понапридумывать. Понятное дело, ночи надо дождаться – глядишь, большинство этих головорезов на боковую отправятся. На часах, понятное дело, оставят кого. С одним я, может, и справлюсь. А ну как их трое будет, а то и с полдесятка? Тут помощник нужен. А как ему, то есть ей, обезьяне, объяснишь? Больше-то вроде и некому. У людей, ежели они на разных наречиях говорят, есть особые толмачи. Раз я видел, как целых три при торге помогали. Купцы из особо дальних стран были – глаза узкие, одежа вся из кожи да меха. Скажет такой узкоглазый своему толмачу что-то. Тот перетолкует другому, уже обычного вида, но тоже, видать, не из местных. А этот – уже тутошнему. А тутошний – другому купцу. Ох и долгая у них тогда беседа была!
Ну а нам с Крайхи, наверное, и дюжина толмачей не помогла бы. Разве что Лиссия с Юкки. Но их-то как раз и нет…
Хотя… постой-ка! Она хоть человечью речь разумеет, пусть даже сказать не сможет. Значит, нужен кто-то, кто с фамского на человечий меня перетолкует. А кто это мог бы быть, кого я знаю? Выходило, что, кроме старого Тернелиуса, и обратиться мне не к кому. До Иоганнуса, если жив еще, далековато выйдет. До Юккиного отца – и того дальше. А никого из магов я, почитай, и не знаю больше.
Ага, только вот как Тернелиуса найти? Хвост и то, что под ним! Я ж в этом городе так и не научился толком ориентироваться, через раз забулдиваю… заблужива… короче, не успеваю оглянуться, как уже заблудился, как горожанин в лесу. Можно бы, наверное, попросить кого из окружения Фома. Но сначала для этого нужно до них добраться, вернее, до их логова в портовом подвале – а это немногим легче, чем до дома старого мага. А потом – совсем даже нерешенное дело, что кто-то из них захочет даже близко подходить к Тернелиусу, да и к людям вообще. Еще, чего доброго, меня решат прикончить – чтоб не вмешивал их в такое непотребство. И у них это вполне может получиться. Один Снежок чего стоит! Пасть такая, что мой хребет запросто перекусит.
Ладно, попробую сам. Все же мы в чистых кварталах, а я тут бывал.
Снова беготня по веткам и крышам. Раз нас снизу даже кто-то заметил, поднял шум, но, к счастью, оторвались. И – надо признать – благодаря Крайхи. В одном месте она без лишних разговоров ухватилась руками за какую-то ветку, а ногами взяла меня поперек брюха, раскачалась, как цирковой акробат – да и швырнула мою бедную тушку на соседнюю кровлю. Из-под лап со звоном и грохотом посыпалась черепица, снизу кто-то заорал, но я прыгнул в сторону на добрых три фусса, ухватился за конек и припустил вдоль него, будто по скользкому бревну шел. Только на бревне когти помогают, а тут, зараза, скользят: город накрыло моросью, и все крыши, все ветки, все стволы теперь словно сочатся влагой. Зато и горожан на улицах меньше, а те, что есть, попрятались под шляпы да клобуки, из которых не очень-то разглядишь, кто это там по крышам шастает. Даже солдаты на перекрестках – и те нахохленные стоят, чисто грачи мокрые.
Непонятно, что моя четверорукая спутница про этот наш вояж думает. Но, надеюсь, понимает, что я не просто драпаю – потому что идем в противоположную сторону – а куда-то целенаправленно путь держу, время от времени останавливаюсь, осматриваюсь, пытаюсь разобраться, где это мы. Беда в том, что сверху улицы совсем не так выглядят, многих примет вроде щербин на стенах да ям под заборами не видать, да и нос в ход особо не пустишь.
Часа три блуждали. Но все же вышли на нужную улицу – уж больно памятна она мне была еще со щенячьих лет, так что даже с высоты опознал. Опознал – и со всех лап кинулся к нужному дому. А потом резко затормозил, аж когти противно заскрежетали по влажной черепице. Ибо как раз под приметным окном, через которое некогда меня на пару с хозяином втащили внутрь, прохаживался солдат с ружьем. А у двери торчал еще один – этот свою фузею прислонил к стене, так что на побеленной поверхности осталась царапина от дула. А весь дом выглядел… тревожно, так, наверное, правильно будет сказать. Следы грязи на крыльце. И, по-моему, даже крови, только не поймешь уже. Окна, что обычно были прикрыты ставнями, распахнуты. В одно я даже умудрился заглянуть. Так и есть: внутри беспорядок, вещи разбросаны, шкафы нараспашку, древний стол завалился набок, потому что кто-то ему перешиб одну ногу. И ни следа старого мага.
Только тут пришло мне в голову, что, отправляясь сюда, я рисковал наткнуться и на хозяина. Он-то квартировал у Тернелиуса – и велел мне больше ему на глаза не попадаться. И потом, неужто он не знал, что случилось с Лиссией? А если знал, то почему не вмешался, не помог? А вдруг не знал?
Но вот нету ни хозяина, ни Тернелиуса. Где ж они? У старика, может статься, есть какое-то потайное логово. А у хозяина? А у хозяина есть Белая, на которой можно и отсидеться, если что (отвести ее, например, от берега подальше да стать на якорь в виду в города – поди-ка возьми!), и вообще уплыть хоть вниз, хоть вверх по реке.
Значит, срочно надо к пристани, где мы оставили лодку.
Эту дорогу я помнил неплохо, но все равно еще с полчаса мы потратили. Главным образом, потому, что ближе к порту ни деревьев на улицах, ни высоких строений, по крышам которых можно было бы пробраться в относительной безопасности, не было. И торчать бы нам до темноты в какой-нибудь чахлой кроне, если бы облака, собиравшиеся весь день над Кальмом, не разразились, наконец, настоящим ливнем. Толстые водяные хлысты разогнали горожан по домам и позволили нам двинуть по мокрым улицам безвозбранно. Мы неслись вперегонки с бегущими к реке ручьями, смывавшими с мостовых навоз, ветки и прочий сор. Мне такой бег был только в радость – родная стихия как-никак. А вот на Крайхи смотреть было больно: шубка под дождем собралась в какие-то неопрятные сосульки, в ней запутались мелкие листья и мусор. А еще обезьяна явно мерзла. Даже поскуливать тихонько начала на ходу. Хвост и задница его! Ну, и что мне теперь делать? Искать какой-нибудь пустой сарай в порту? Ага, так они стоят тут с дверьми нараспашку, держи карман. На каждом или замок с полколеса размером, или собака на привязи. Разве что где-то удастся под перевернутую лодку забраться, если уж ей совсем невмоготу станет. Пока обезьяна крепится, знаками показывает – давай, мол, идем дальше. Ну, идем. Бредем, вернее.
К нужной пристани я вышел как по нитке. И еще издалека услышал постукивание колеса-накопителя. «Белая» стояла на прежнем месте, на двух якорях, расчаленная так, чтобы течение, проходя под днищем, толкала плоские колесные лопасти. Оно здесь было слабеньким, поэтому, чтобы набрать силы для двухдневного похода против течения, нужно было никак не меньше недели. Но сейчас – это я по звуку сужу – накопитель забит силой под завязку, и колесо крутится вхолостую. На хозяина не похоже – это ж втулки зря вытираются и ось. Если б он на лодке побывал, он бы колесо застопорил да из швертового колодца вынул. Опять же, чтоб шума лишнего не было. Значит, нет там никого.
Пристроив обезьяну под грудой какого-то хлама (она тут же принялась сооружать убежище из обломков досок, обрывков гнилой парусины и прочего – эх, все же хорошее дело руки, как у человека!), я без всплеска ушел в воду.
На всякий случай дважды обошел «Белую» по кругу. Никого. Подплыл вплотную к борту, приник лбом к обшивке, прислушался. Тихо, только вода журчит да колесо выдает свое «стук-стук» и «скрип-скрип». Эх, был бы швертовый колодец свободен, я б живо на борт влез. А так пришлось повозиться. Со второго раза, как следует разогнавшись в воде, выскочил на поверхность и, хватаясь когтями за канат носового якоря, взобрался на палубу.
Никого и ничего. Более того, готов хвост прозакладывать, что никого тут и не было с тех пор, как мы оставили суденышко на внутреннем рейде Кальма, уплатив за стоянку вперед.
Тогда где хозяин?
Впрочем, он мне не хозяин уже, так что нет мне до него никакого дела. Никакого нет, ясно?!
Теперь забота – помочь обезьяне спасти ее хозяйку, потому что… а хвост его знает, почему.
Тут мне в невеликую мою головенку пришла еще одна мысль – а кого, собственно, спасаю? Ведь это из-за нее меня хозяин прогнал, из-за того, что я посмел взглянуть на ее голые прелести. Так что, может, имею полное право показать обезьяне хвост и отправиться куда захочу?
Подумал еще – и понял, что не буду я хвост показывать. Потому что девица Лиссия фан Клайес тут, если разобраться, и ни при чем. Мало ли что она там вопила. Решение-то принимал хозяин. Потому что всегда есть мастер и есть его фамилиар, и связь между ними – штука особая, никакие девицы ее разорвать не могут. Да что, в самом деле, в первый раз, что ли, мой Юкки с женщиной соединялся? И что, ни одна из них его ни о чем не просила? Но решал он всегда сам. И его последнее решение – которое он огласил ногой по моим ребрам – он сам и принял. И, видать, то, что я свой нос не в ту щель сунул, стало только поводом. Ну, вроде как нажатие на спусковой рычаг арбалета посылает болт в цель (или в белый свет, тут как выйдет). Но если до того никто в стремя ногу не сунул, тетиву не натянул да стрелку в желоб не вложил, то на рычаг можно жать до ледостава – и без толку. Вот то-то и оно, что еще раньше был хозяин мною недоволен. Чем-то раньше я ему не угодил, да не по одному разу. Так? Может, так, а может, и не так вовсе, может, и не во мне дело, а еще в чем, что хозяина касалось. Грм. А Лиссия его ведь тоже касалась, нет? И все же решил он сам. Ладно, будем спасать. Будем помогать этой смешной черно-белой тварюшке, которой так и не удалось стать полноценным фамилиаром, хотя, наверное, хотелось. Будем помогать, потому что делать я больше ничего в жизни не умею.
Теперь осталось придумать, что ж это может быть за помощь.
Ну, по крайности, Крайхи можно обсушить и накормить.
Так и сделаем.
Среди хлама на берегу нашлась расколотая крышка корабельного люка, а, может, орудийного порта. В общем, сбитый из когда-то прочных, а сейчас попорченных досок щит.
Не без труда удалось уговорить Крайхи помочь мне спихнуть это сооружение в воду, а потом взобраться на него. Я толкал импровизированный плот перед собой, а обезьяна лежала на брюхе и тихонько взвизгивала, когда набежавшая волна шлепала ее по морде. А стоило ей приподняться, как крышка угрожающе кренилась.
В конце концов, набежавшая волна таки перевернула плот, и Крайхи с визгом погрузилась по самую макушку. Тут же выскочила – и оказалось, что плавать она умеет. Только воды не любит. И чего возиться было с деревяхой? Хотя… есть у меня одна задумка.
На борт Крайхи вскарабкалась куда быстрее меня. Мне еще пришлось мучится, пристраивая крышку так, чтобы якорный канат прижимал ее к борту. Мне бы пальцы, как у человека, да веревку… А так пришлось кое-как вбить канат в щель между досками да надеяться, что не выдернет.
Открывать и двери, и рундуки на «Белой» я давным-давно умел, тут и замки специальные были устроены. Ну, понадобится хозяину что-то или, скажем, ранен он будет? Вот мы с Крайхи под крышу рубки и забрались. Там я ей дал кусок сухой холстины – вытереться да укутаться. Да сухарь – погрызть. И только потом пришло мне в голову, что теперь я тут – никто, и, стало быть, распоряжаюсь чужим добром. Ну да поздно уже. Семь бед – один ответ.
Ага, Юкки тут не просто не бывал со времен нашего приезда. Он еще и сбыть ничего не успел из трофейных сокровищ. И это нам на руку – только темноты надо дождаться.
Оказалось, правда, что с темнотой тоже не все гладко. Я-то в ней вижу, пусть и хуже, чем днем. А вот Крайхи – у той глаза почти человечьи, то есть без света ей худо, что она мне и показала, прикрыв ладошками зенки. Ну да ладно, ночи нынче лунные, а вечерний ветерок, налетевший со стороны Урфхордена — мне даже почудился запашок старого камня в воздухе — разорвал серые тряпки облаков и погнал их к морю. Дождь кончился. Эх, для любителя спрятанной войны (это когда нужно тишком прокрасться во вражеский лагерь, что-то там украсть или кого-нибудь зарезать) ненастье – самое то. Так что, может, и пожалеть бы надо, что развиднелось. Но, с другой стороны, для моей задумки оно, может, и к лучшему. Если мокрые струи уже разогнали под крыши большинство горожан и, надеюсь, солдат, то вряд ли те и другие полезут подышать свежим воздухом среди ночи. Небось, все, кто промок, решили греться изнутри и теперь спят.
Ничего не поделаешь, придется Крайхи обратно вплавь. Все же не зря я плот прихватил, пусть и поганенький. Для моего груза хватит, лишь бы в воду не сронить. Порох брать? Хвост его знает, возьму на всякий случай, хотя раку ясно, что ни я, ни Крайхи не сможем перезарядить, если что. Но вот если бросить этот плотно завязанный кожаный мешочек в огонь… Вот болты запасные точно возьму. Зря, что ли, меня хозяин дрессировал, как бобика последнего?
Что еще? Ножик. Тоже возьму. Нет, пользоваться им, как оказалось, Крайхи не умеет. То есть не сможет кому надо глотку перехватить или в бок воткнуть. А вот ежели придется путы какие-нибудь резать, а у нас будут только зубы – это может дорого обойтись. Нет уж, коли люди придумали столько полезных вещей, нужно хотя бы некоторые из них в дело пускать, я так считаю.
Погрузили весь арсенал на плот – вовремя, кстати, течение уже раскачало его, вывернуло толстую веревку из щели, еще чуть-чуть – и уплыла бы крышка люка (а, может, порта орудийного, так я и не понял) по течению. Согревшаяся к тому времени, обсохшая и повеселевшая Крайхи, понятное дело, по якорному канату лазала, как и положено обезьяне, поэтому погрузили мы все на плот быстро. Даже кое-как увязали куском просмоленного шкерта – я с концом под низ подныривал, а она чего-то там путала. Не настоящие узлы, но авось до берега дотянут.
Сообразив, что для нее самой места на плотике не хватит, Крайхи опечалилась. Но как-то совсем по-человечески пожала плечами, а потом сбегала в рубку, прихватила оттуда кусок холста и подсунула под веревки. Ага, это она им вытираться собирается, когда вылезем на берег. Ну что ж, умно. Хотя и жалко хозяйскую простыню. Ага, а все прочее – не жалко? Тоже ведь без спросу берем. Зато на доброе и нужное дело.
Но только стали вытаскивать груз на берег, как за ствол ружья ухватилась чья-то рука. Я клыки удержал, когда они уже кожи коснулись – запах узнал. Поднял глаза – точно. Ну, надо же! Мальчишка! Тот самый, которого хозяин сперва пленил, а потом отпустил на мельнице. Тот, что помог ему во время битвы в городском парке. Тот, что сперва украл, а потом вернул лацертину Лиссии и, можно сказать, был взят хозяином в услужение. Вон, даже одежка на нем та самая, что куплена была по случаю его принятия на службу. Да, пообтерхалось платье с тех времен – где не дыра, там грязь. Да и рожа… Видать, последние несколько ночей мальчишка спал на улице, не раздеваясь. Но смотрит на меня с восторгом. Надо же!
— Хитрый, ты вернулся! – это он мне шепотом, но таким, что, кажется, и на том берегу слыхать.
Я нетерпеливо кивнул и поднес коготь к зубам – тише мол, обормот.
Он зашептал еще тише, но часто-часто, я едва успевал понимать:
— А хозяин твой где? Ты ему скажи, я от него убегать не хотел… Он же на меня, небось, уже и печать свою положил. Сам же сказал «найти – раз плюнуть». А чего ж не ищет? Опять проверяет, да? Так я подумал, что возле лодки он всенепременно объявится. Она приметная, я ее еще с мельницы запомнил, красавицу такую. А ты сейчас к нему? Давай помогу нести, мне нетрудно.
Подумав, я кивнул. И в самом деле, пусть несет. Не в первый раз он эту аркебузу таскает ведь. Даже стрелял из нее. В хозяина, между прочим. Но то дело прошлое. А сейчас – если думает, что я тут по приказу мастера (а что ж ему, желторотику, еще думать?), то почему б мне этим не воспользоваться? Ловко взяв на себя роль командира, я навьючил на него еще и запас пороха, и колчан с арбалетными болтами. А сам арбалет пускай Крайхи тащит, юнцу все не взять. А мне носить и вовсе несподручно, без збруи-то. Да и побегу я впереди на разведку, ведь эти двое в темноте да под грузом мало что углядят. Эх, вот только объясняться всем троим по-прежнему приходится жестами, и ни хвоста не ясно, понимаем ли мы друг друга. Я вон даже не поручусь, что обезьяна человеческую речь разумеет. Тем более, говорит мальчишка не так, как Лиссия – и быстрее, и выговор другой, и даже слова…
Но идут пока рядышком, только косятся друг на друга. Ну, Крайхи, положим, его видеть могла – когда он лацертину относил, вроде как в подарок «от некого фрайхерра». А парень обезьяну мог и не разглядеть. Хотя… глазки у него вострые, а такую диковину не пропустил бы. В общем, так я и не узнал, были ли они раньше знакомы. Ну и ладно. Живы будем – потом познакомятся. А не будем – так и разницы нет. Потому что затеянное мной – чистой воды безумие.
Продолжение следует…
