Кто заметил это первым — до сих пор неизвестно. Только все три бродячие собаки, издавна прижившиеся около здания больничного морга, в одну ночь куда-то бесследно исчезли. Никто их специально не отлавливал, не травил и не отстреливал. Потом в клинике говорили, что именно этот малозначимый факт и стал предвестником разыгравшихся впоследствии событий.
Тем майским утром профессор, доктор медицинских наук Ираклий Соломонович Беция поднимался в лифте на девятый этаж руководимого им центра нейрохирургии. Приезжал он всегда за час до начала работы, выслушать доклад врачей ночной смены у себя в кабинете.
Внешне крепкий и крупный, с мефистофельским, чуть горбатым носом, седеющий мужчина за шестьдесят Беция обычно очень ценил и берег свое хорошее настроение. Несмотря на всю внешнюю мужественность, сильную и упрямую натуру, руководитель клиники подвергался внутренне частым перепадам душевного состояния. Физиономисты считают, что люди с такой формой носа легко впадают в панику. Они очень великодушны, но при этом не забудут и о себе, потому их не редко называют людьми со вкусом к жизни. Отличаются они нетерпеливостью, из-за чего иногда не доводят начатое до логического конца. Таким был и выдающийся нейрохирург Ираклий Беция.
Именно поэтому он крайне расстроился, когда вне всякого обычая, не дав ему даже привести рабочий стол в порядок, задолго до планерки в кабинет буквально ворвалась начмед с трагическим сообщением.
— Ираклий Соломонович, у нас смерть на рабочем месте! — вывернула она новость, не поздоровавшись.
Кира Коноводова, изящная, сорокапятилетняя красавица слыла женщиной крутой, тщеславной и беспощадной к коллегам. Казалось, она родилась начмедом. Теперь находилась в разводе, втайне от всех любила своего шефа и метила на его место.
— Сад арис… ?! — перешел он на грузинский от неожиданности. — Что вы говорите, Кира? Кто? Когда?
— Тетя Дуся, санитарка из пятого отделения. Сегодня рано утром. Я не стала вам так рано звонить…
Беция поднялся с кресла:
— Где она? Мне, наверное, нужно пойти? — спросил Ираклий Соломонович. Ему тотчас показалось, что он слышит за стоящим в ближнем углу холодильником какие-то новые звуки.
— Нет, это ни к чему, — подняла руку начмед. — Скорее всего — сердечный приступ… Возраст… Днем вчера она убирала в операционной, потом относила удаленные биоматериалы в патанатомию. Ночью было спокойно, как говорят… Единственное… — Кира замешкалась.
— Что там?
— Внешний вид…
— Я все-таки посмотрю, — засобирался Беция. — Пойдемте… да, вызовите эту… службу ко мне в кабинет. Здание у нас новое, я думаю, что мышей быть не может… но у меня за холодильником кто-то шуршит второй день.
— Хорошо… Подождите, Ираклий Соломонович. Уже были опера. Всё составили. Опросили… Я вам на словах передам. Это, может, и мои личные ощущения.
— Да, что там за вид? Что вы напускаете?! — загрохотал Беция, сожалея об испорченном с утра дне.
— В общем, застали ее сидящей за столом в столовой, — начала Коноводова. — Женщина она в теле всегда была, вы помните, а сегодня мне показалось, что слетело с нее килограмм пять. Но не это главное. Она сидела с куском не прожеванного бутерброда во рту…
— Поперхнулась, что ли? Асфиксия?
Эта подозрительная Кира становилась ему до ужаса ненавистна.
— Да нет, Ираклий Соломонович. Если бы это, она лежала бы синяя на полу. Поперхнувшийся человек несколько секунд борется инстинктивно. Вскакивает, беспорядочно мечется, хватается за всё руками. А уж потом теряет сознание. Да, что я вам рассказываю…
— А она что? — раздражался все больше Беция.
— Как сидела, ела бутерброд, смотрела в окно — так и умерла. Ни синевы, ни признаков грубой агонии, только глаза открытые и в них страх.
— Знаете?! — стал заводиться начальник клиники. — Мне, между прочим, сегодня две опухоли оперировать. Мне доклады слушать. Настраиваться. А вы несете ахинею с утра! Какое же у нее должно быть выражение в глазах? Про стенокардию почитайте! Смеяться она должна была по-вашему, когда почувствовала боль в сердце? Всё! Идите, работайте. И позовите ко мне после планерки кого-нибудь из санитаров с пятого.
Кира, поджав губы, вышла, а тем временем стала заходить в кабинет на доклад ночная смена.
На планерке, слушая отчеты коллег и пытаясь восстановить внутреннее равновесие, Ираклий Соломонович ждал доклад об одном пациенте, которого вчера оперировал. Это был интересный случай. Мужчина импозантного вида, бывший летчик испытатель обратился в клинику со странными жалобами. Он говорил, что в последнее время стал чувствовать в середине головы какое-то шевеление, а изо рта появился запах гнилого мяса. Томография выявила объемное образование в лобной доле. Ни головных болей, ни тошноты или рвоты, ухудшения зрения или головокружения. Не страдала речь, не было умственных и психических нарушений. После краниотомии Беция вскрыл твердую мозговую оболочку, проник в лобную долю, нашел эхинококковую кисту и удалил ее без нарушения целостности капсулы. Паразита в кисте с чрезвычайной осторожностью, как суперзаразного, поместили в герметичный контейнер, чтобы отправить на исследование и подтверждение диагноза. Из рассказа коллег, эту ночь пациент провел нормально. Ираклий Соломонович остался доволен, и самочувствие его улучшилось.
Закончив к двум часам операции, Беция поднялся в кабинет, где переоделся в новое белье и костюм. Он достал из холодильника балык, нарезал три тоненьких ломтика, потом налил стопку бренди. В это время в дверь тихо постучали. Робея и пряча за спину руки, вошел молодой человек в помятом больничном костюме и шапочке не по размеру на длинноволосой голове. Проглотив бренди, Беция протянул руку на сервировочный столик за балыком, но блюдце оказалось пустым. Показав жестом молодому человеку на кресло, Ираклий Соломонович поднялся и еще раз проверил блюдце, даже заглянул в холодильник и за него, но нарезки не нашел. Он пощелкал по клавиатуре, на мониторе появилась насупленная Коноводова.
— Вы вызывали дератизацию? — спросил ее Беция.
— Да… они были, но у вас ничего не нашли, — процедила Кира.
— А где нашли?
— Нигде…
— Завтра я переберусь к вам в кабинет, а у меня пусть займутся барабашками.
— А я куда? — оторопела начмед.
— Не знаю… хоть в бухгалтерию. Всё. Пока, — он стукнул по клавише и возмущенная Кира исчезла.
Юноша в кресле оказался санитаром Гришей из отделения умершей тети Дуси. Студент второго курса на подработке, он в прошлые сутки дежурил вместе с ней, но уйти сегодня не мог, ожидал аудиенции у начальства. Беция налил себе еще бренди и поинтересовался:
— Скажи, она жаловалась кому-то? На боли или еще на что? Может, помощь не оказали вовремя?
— Нет, Ираклий Соломонович, — глядя в пол, отвечал Гриша. — Мы отнесли ту кисту, что вы днем удалили, в морг… ну, в патанатомку… Потом я курил на улице в беседке, а она ужинала. Ночью нас звали перестилать и подмывать три раза. А утром я в столовке ее нашел…
— Ну, ладно… хорошо. Вот, возьми деньги, вы там ведь собираете на похороны… А чего глаза-то прячешь весь час, Гриня? У тебя всё нормально в институте?
— Не, я ничего… — засуетился Гриша, поднимаясь. Беция с удивлением заметил, что руки у парня покрылись розовыми струпьями до локтей а движения стали несуразными и размашистыми, как будто тело ему не подчинялось.
— Эй, студент! — воскликнул Ираклий Соломонович, выпучивая глаза и изумленно улыбаясь. — Да ты не пьян ли, часом? А ну, наклонись, дыхни.
Он взял Гришу за костюм в районе груди, придвинул санитара поближе к своему выдающемуся носу и втянул воздух. Юноша вдруг обмяк, повисая на руках Беции, глаза его подкатились под раздувшийся лоб, лицо посерело и сморщилось, став размером с кулачок.
— Рас амбобт?! — спросил кого-то нейрохирург. Он немного отпрянул, и так и остался стоять истуканом с открытым от ужаса ртом, не в силах разжать держащиеся за костюм парня пальцы.
Сначала кожа пониже шапочки, а потом и обнажившаяся кость Гришиного лба с хлюпаньем разошлись в стороны, пропуская изнутри его черепа что-то похожее на серого склизкого червя толщиной в руку. По бокам морщинистого переднего конца, на его округлом утолщении смыкались и размыкались зияющие отверстия. Беция увидел похожие на глаза чмокающие гладкими губами присоски. Эти нездешние глаза светились поочередно то любопытством, то лютой яростью. Самая верхушка червя с шевелящимися белыми крючьями качнулась секунду, как-бы примериваясь, и вдруг шелестя и капая на пол серой слизью двинулась по воздуху к совершенно белому лицу Ираклия Соломоновича.
***
Зуглова вызвал начальник отдела под вечер. Порученное дело оказалось из серии самых любимых, потому что к медикам лучший старший опер Зуглов относился двояко. Медицину вообще он уважал, даже знал некоторых светил и сам когда-то проучился до армии один курс в медучилище. Но от деятельности конкретных лепил в одно время получил столько лицемерного негатива и долго не залечивающихся хроней, что обычно был рад заняться делами о врачебных ошибках, а еще больше о халатности.
На этот день всё обстояло таким образом. Сначала на рабочем месте умерла санитарка операционной пятого отделения центра нейрохирургии, и на вскрытии причиной смерти значилась острая коронарная недостаточность, атеросклероз и диабет в придачу. Следом, через два дня поступило заявление от родителей о пропаже без следа студента второго курса, работавшего санитаром в том же отделении. Когда в патологоанатомическом отделении при центре средь бела дня внезапно умерла непонятно от чего молодая врач лаборант, в комитете зашевелились и возбудились расследованием.
Зуглов уже дважды встречался с вредной начмедшей Коноводовой и могучим, носатым директором клиники, которого про себя окрестил Амбецией. Тот объяснил, что после разговора в кабинете больше санитара не видел. Восстанавливая по минутам день, после которого исчез студент и весь день накануне, опер из журнала учета забил себе в смартфон названия операций, которые делал в эти дни знаменитый нейрохирург. Повстречался Зуглов с сотрудниками морга, но пока там никакой зацепки не проступало. То, что касалось санитаров и лаборантов было прозаично, как сам морг: биоматериал из операционной получили, пока он находился на исследовании, а потом, как полагается, подлежал сожжению.
Сегодня Зуглов ехал, чтобы еще раз поговорить с сотрудниками патанатомии. Собранные раньше оперативные данные по оперблоку и моргу он мельком просматривал на экране закрепленного у лобового стекла смартфона, руля по оживленной трассе. Дойдя до описания эхинококковых кист, которые удаляют из мозга, Зуглов быстро нарыл в поисковике еще информацию, остановил машину и стал внимательно читать похожий на научную фантастику текст.
Это была, как оказалось, не частая находка в практике Ираклия Беции. Второй или третий случай. Слова летели вереницей по экрану, и Зуглов кривился от отвращения: «В роли промежуточного хозяина эхинококка выступает домашний скот или человек. Заражение происходит перорально. В кишечнике из яйца выходит личинка с шестью подвижными крючьями на заднем конце тела — онкосфере. С помощью крючьев она проникает через стенку кишечника в систему воротной вены и с кровью заносилась в органы. Здесь онкосфера развивалась в пузырчатую стадию — финну, которая также называется эхинококком. У большинства видов онкосфера образует пузырь, на стенках его возникают вторичные и даже третичные пузыри, на которых формируется множество сколексов, сходных с таковыми взрослых червей. Пузыри эхинококка растут очень медленно и могут достигать размера головы ребёнка».
Опер присвистнул, поправил вдавившуюся в подмышку кобуру и продолжил читать: «Окончательный хозяин заражается эхинококком при поедании мяса или печени больного или павшего животного, содержащего пузырчатую стадию этого червя. Попадание в человека, как правило, является тупиком для паразита, но причины этого не биологические, а культурные — обычай захоранивать покойников сделал их недоступными для хищников. Исключениями выступают те немногочисленные случаи, когда умершего человека невозможно было захоронить или он был съеден хищником заживо. На территории России окончательными хозяевами эхинококка выступают собака (по преимуществу) и волк».
Продолжение следует
