Плывём.
Куда ж нам плыть…
А. С. Пушкин
Ты ведь знаешь игру «UFO»? Как же, компьютерная игрушка середины девяностых! Впрочем, она была не так известна, как «Герои меча и магии» или «Варкрафт». У неё были и продолжения: «UFO-2», «X-COM Apokalypse» и далее. Но всё это было уже совсем не то. Не так захватывающе. Не так реально.
Самый конец двадцатого века, Совет континентов даёт тебе приказ оберегать Землю от набегов инопланетян. Для таких дел ты основываешь базы Х-COM, строишь НЛО-локаторы, закупаешь солдат, оружие, самолёты и начинаешь Великую войну против захватчиков. По ходу дела осваивая их боевые системы и развивая физические и психические возможности своих солдат. Прекрасно продуманная игра для своего времени, с неплохой графикой и при этом без особых претензий к компьютеру. С неё, собственно, всё и началось. В рассказе, который я нашёл в своём компьютере. Мне кажется, что с неё. И мне кажется, это был мой собственный рассказ, написанный тогда же, в середине девяностых. Впрочем, мало ли кто мог прийти и черкнуть в компьютер, верней, набить, настучать. Стукач. Но, как делают все остальные писатели в таких случаях, я, не стесняясь, ставлю над не моим рассказом моё имя. Бывают, если ты не знаешь, такие деревянные статуи, которые, если за ними не ухаживать, — как неприкаянные камышки, — покрываются пылью, трескаются и облезают… Так вот, рассказ из той же серии. Я хочу сказать, что, если бы он был деревянной статуей, ты бы увидел, как он потрескался и покрылся слоем пыли. Или если бы он был камышком. Оно и понятно — столько лет пролежать на дне (или в бездне?) компьютера, забитого графическими программами и инвойсами давно обанкротившимся клиентам и не покрыться пылью невозможно. Тем более, что, скорее всего, и писал-то его не я; по крайней мере вспомнить, как всё было на самом деле, я не могу. А всё это, похоже, и правда, произошло на самом деле. Включая исчезновение Владика в те годы… Если бы рассказ был написан мною, он бы, может, и не потрескался так сильно. А если бы он был не забит в компьютер, а напечатан на машинке или написан от руки, я бы в своё время решил, что часть страниц перепутана. Читаешь, как фантастику какую-то. Вот я и поставил над ним своё имя, чтобы, как ты понимаешь, хоть в чём-то придать ему реальности (если реальность нам с тобой хоть чем-то дорога, конечно). Я добавил так же примечания чисто технического характера, в которые ты непременно должен заглядывать, ориентируясь по «звёздочкам». Прошу тебя только об одном, не думай, что всё это я нафантазировал, что пишу и это предисловие ради красного словца (оранжевого, жёлтого, зелёного. Белого?). Я в последнее время вообще занимаюсь всё больше серьёзными делами и серьёзные пишу вещи. Хотя чаще не пишу вовсе ничего. Так что в выдумках прошу меня не подозревать. Некоторые уже и без того подозревают. Думают, что я — «выдумщик, вечный ребёнок!» — вкладываю свои мозги не туда, куда надо. Кому, интересно, надо? И куда надо? А я их вообще, может, никуда не вкладываю, вернее, вкладываю вникуда. Был у меня один такой знакомый. Так вот он…
* * *
…позвонил. Ещё раз позвонил. Звонка слышно не было, поэтому было непонятно, работает ли клавиша. Да и вообще всё в этом глупом старом доме.
Дом был древний. Если бы дело происходило в России, сказал бы «дореволюционный», но дело происходило не в России. Из такого красного кирпича, из которого здесь на севере всё строится, строилось до революции в России и будет строиться после решающей революции в Германии. Только в Германии не будет решающей революции. Её здесь некому устраивать.
И Володька с Игорем просто трепачи, они же прекрасно понимают, что живут в этой стране только потому, что другие в другой стране свою революцию уже устроили.
Замок в двери затарахтел, как будильник в кастрюле, и открылся. Значит, наверху кто-то был. Владислав зашёл и стал подниматься по крутой и узкой лестнице. Почти как в замке, подумал он. В старом, немецком. На площадке между вторым и третьим на него из окна глянул длинный каменный дворик с двухэтажным строением сбоку, во втором этаже которого жил домоуправ, а в первом — филиал Хонды. Каменный дворик был заставлен подержанными мотоциклами и мусорными контейнерами. В дальнем конце слагалась из перил и зонтиков терраска маленького кафе. Владька задержался на площадке третьего этажа и прочитал объявления на двух дверях, распечатанные на домашних принтерах: «Здесь живёт семья Шульцев» и вторая «Справок не даём». Пошёл выше.
Странно было бы, подумал он, карабкаться сюда за справками.
Между третьим и четвертым этажами начиналась достоевщина. Почти от самого пола уже поднималась крыша, то есть внутренняя её часть с крохотным окошком — дырой, в которую перетекал сюда с неба пыльный луч дня. Там, снаружи, этот день красной иудейской чашей уже опрокидывался за горизонт. Ему оставалось максимум полчаса жизни на жертвеннике мира. Луч тёк и смешивался с мистическим мраком лестницы. Продолжать движение вверх здесь приходилось, пригнув голову то ли в офицерском, то ли в окопном кивке.
Хотя это не достоевщина. Снова просто Германия, ведь Питер писался Петром с Европы.
Владька вошёл в нечто, напоминающее собой тёмный российский предбанник, с сетью труб на стенах и пятью дверьми в разные стороны. Немецкая квартирка с множеством замков и окнами-амбразурами. Образец тысяча восемьсот энного года. Когда-то здесь, каждый в своей комнате, жили несколько человек, а сейчас квартира была оккупирована русским писателем Славкой.
Из ванной несло жидким абрикосовым мылом.
Владька стукнул в приоткрытую дверь спальни, в ответ с той стороны раздался грохот взрыва, и уставший Славкин голос сказал:
— Кого там, блин, нелёгкая…
— Меня, — ответил Владька, открывая дверь. — Я точен до месяца, как португальский мореплаватель.
— М-м, — промычал Славка, — Да, ты хотел зайти недели две назад… Колы хочешь?
— Не, — ответил Владька. — Не хочу.
— Чего тогда припёрся?
— В гости, на компьютере поиграть.
— Все вы так ходите, — Славка отпил колы из бутылки. — А мне работать некогда.
— Это что ли ты называешь работой? — Владька указал на картинку в мониторе, где распустившимся бутоном горел высотный дом, рядом валялись куски компьютерных противников, а на переднем плане качалось дуло гранатомёта.
— Да, — сказал Славка. — Именно это.
Он подумал и добавил:
— Только что заходила Ленка, просила «Сто лет одиночества» почитать. Всё настроение испортила.
— Да? Я надеюсь, у неё ничего не получилось?
— Doch*.
— А где она сейчас?
— Йогурты ест.
— Где?
— На кухне.
— О! Классно, мне как раз она нужна! Пойду к ней.
— Ты её не найдёшь.
— Почему это?
Славка пожал плечами.
Владик прошёл на кухню, ничего хорошего не увидел, кроме пыли на столе и тщательно вылизанного стаканчика из-под йогурта, позвал Лену, но ответа не услышал. В туалете, решил он.
— Я, как только к тебе зашёл, — сказал он, вернувшись в комнату, — сразу анекдот вспомнил. Про то, как Илья Муромец пидорасом стал. Знаешь?
— Нет.
— Рассказать?
— Не надо.
— Да? Ну как хочешь. Кстати! Прихожу я позавчера к Игорю, он «Криминальное чтиво» на видак пишет. Я говорю: пошли в кафе какое-нибудь. А он отвечает: не, я фильм смотрю. Я спрашиваю: какой? Да вот, говорит, «Криминальное чтиво». Так ты же, говорю, его записываешь! А он такой: ну я и смотрю заодно. Хорошо, говорю, тогда пошли завтра в кафе, в «Трио». Там вечером какие-то французы играют. А он отвечает: я завтра в кино иду интересное, хочешь, вместе пойдём. Какое кино, спрашиваю. А он отвечает: «Криминальное чтиво». В оригинале, с субтитрами.
— М-м-м, — сказал Славка.
— Правда? — Владька поскучнел. — Ну и ладно. Как у тебя дела-то вообще?
— Скверно, — ответил Славка. — Ничего не пишется, уже которую неделю. Вот я и играю.
— Понятно, — сказал Владька, — Отговорила роща золотая.
— В пизду её, рощу…
Владька оторопело хмыкнул. Славка помолчал и добавил:
— Да ещё Камышок мешает, скулит за стенкой, жалуется.
— А чего скулит-то?
— Тоскливо, наверное.
— И где он, этот твой Камышок?
— Не знаю. В одной из комнат.
— Пошли найдём.
— Не найдём.
— Почему?
— Ты Ленку нашёл?
— Нет.
— Ну вот.
Владька сначала не понял, потом решил, что Камышок в туалете вместе с Ленкой, взял бутылку колы, отхлебнул и сказал:
— Тогда дай поиграться.
— Пыжалста, — Славка встал со стула, и Владька сел.
— В «UFO», — сказал он, сохранил Славку, закрыл «форточку» и с «доски»* запустил «UFO».
— Шлюм, — шепнули вылезшие на экран клавиши с выбором языков.
«DEUTSCH», выбрал он.
— Начнём-ка мы с начала, — сказал он. — С начала всегда интереснее.
— Начинай, а я пойду похаваю чего-нибудь, — сказал Славка. — Если найду.
«Moskow», назвал Владик новорождённую базу в центре Сибири.
— Похавай, — сказал он.
Первым делом он начал исследование лазерного оружия, заказал два автотанка в подмогу ни хрена не стоящим новобранцам, навербовал полтора десятка учёных, заложил фундаменты складов, новой лаборатории, большого радара и второй мастерской. Когда месячные деньги кончились, он затаился и стал ждать.
3-го января 1999 года в полдень на склады поступило 10 реактивных ракет для автоматического танка. 6-го января радар поймал первую летающую тарелку. Был выслан Перехватчик-1, но тарелка ушла на скорости 4 тысячи километров. На следующий день, километрах в девятистах от базы, было обнаружено второе блюдце, чуть больше первого, от трёх до девяти человек на борту. Почему, собственно, человек? — Владик задумался на секунду и решил, что какой-нибудь живущий в России русский сразу подобрал бы подходящее русское слово, не путаясь в путанице немецких вариантов. Einheiten, Ausserirdische, Passagiere, Menschen, Menschlichkeit, Freiheit, Gleichheit, Recht, Staatsfeinde*. Да-да, именно так: не путаясь в путанице, иначе можно заплутать и не выйти, не выбраться из лабиринта романо-германских плетней.
Перехватчик настиг UFO и, практически не пострадав, сбил его где-то над Байкалом. На место падения вылетел Небесный Воин-1 с восемью новичками на борту, вооружёнными винтовками, гранатами и парой тяжёлых, допотопных ручных ракетных установок. Можно было бы дождаться поступления на склад заказанных танков, но за два дня, через которые они должны были подоспеть, могло случиться всё что угодно: отметка на карте могла исчезнуть, инопланетяне могли отремонтировать свою летательную машинку и отдать абстрактные швартовые, и тогда ищи их, свищи их, как ветра в жёлтой казахской степи.
Небесный Воин сел через несколько часов. По коже Владика прошла знакомая дрожь предвкушения. Бой, драка, море крови, разинутые черно-багровые рты, рёв самолётных двигателей и бластеров. Владик закурил.
Компьютер выдал картинку: деревья и ночь. Из темноты торчат кусты и раскрытые двери — как всегда — полупустых сараев. И где-то здесь же, в темноте ночи лежит подбитая тарелка с неизвестным количеством выживших пассажиров. И против них восемь новичков в самолёте.
Olga Chukarin, Marcel de Fevre, Jan Robinson, Jerry Krause, Ivan Kemp, Tanja Shalimov, Oliver Zander и Komuto Kherovato. Двум солдатам не досталось запасной обоймы к винтовке, двоим не досталось и винтовки, они обошлись пистолетами.
— Чёрт! — ругнулся Владик. — совсем забыл про экипировку. Тоже мне, полководец!
Он вывел из корабля Робинзона и осмотрелся. Тишина. Лишь где-то далеко — будто на хуторе за лесом — играла музыка, заунывная и мрачная, как нелепый фантастический реквием. Ольга Чукарина, стуча каблуками по железу, вышла по другую сторону трапа — тут же раздался выстрел, из темноты прилетела капля зелёной плазмы и с размаху ударила в грудь Чукариной. Ольга закричала и упала, свернувшись комочком и став похожей на маленького мёртвого сверчка с задранными кверху сухими коленками.
— Чёрт, не повезло тебе, крошка моя, — сказал Владик удручённо и с грустью затянулся сигаретой.
Гремя ботинками, спустился с трапа третий молокосос-желторотик.
— Уроды! Получайте! — вскричал Владик и успел выстрелить в темноту из пистолета молокососа Краузе. Ни на что больше времени у Краузе не осталось, даже на «пригнуться», хотя Владик и орал на всю квартиру: «Пригнись, сука, убьют же! Идиот!»
— Труп, — сказал он в отчаянии.
Из темноты раздалось шесть выстрелов: три в Робинзона и три в Краузе. В первого попали один раз, и он, к удивлению Владика, выжил, во второго не попали ни разу. И снова темнота и тишина. И — как у Стругацких — «пустота и тишина… тишина и голоса… голоса и призраки…». Впрочем, нет никаких голосов: ни голосов, ни призраков, ни мыслей. В «UFO» солдаты говорят лишь, когда умирают. Первое и последнее слово солдата — даже не слово. Он, скорее, учится читать, начиная с буквы «А». Это его «А» получается необычайно долгой и осмысленной, как у ребёнка. Но всё-таки последней. Всё это враки для первоклашек, будто в русском алфавите тридцать три буквы. На самом деле буква одна. Когда первоклашки становятся старыми и умирают, они всегда спрашивают об этом Ольгу Чукарину, и она отвечает им только правду. Она никогда не врёт.
Владик навёл курсор на Робинзона: «три смертельных раны» — показывало табло. Кровь Робинзона будет убывать с каждым ходом, времени у него будет всё меньше и меньше. Примерно на третьем ходу он умрёт.
— Жить тебе осталось десять секунд, — сказал Владик и повёл солдата дальше.
Робинзон увидел.
Маленький, серый, зачуханный инопланетник с большой головой и огромными глазами стоял между деревьев, держа в руках Тяжёлую Плазму, и смотрел в его сторону. Серый Большеглазик.
Владик выстрелил. Первые пули ушли в лес, третья попала. Серый крысёнок дёрнулся и ответил. Робинзон прочёл свою букву и превратился в маленького сверчка с сухими коленками.
— Сволочь! — разгневался Владик. — Мазила! Откуда вас только таких понабирали? Всю жизнь, небось, в колхозах трактористами просрали да полы в детских поликлиниках растирали. Бараны.
Он осторожно вывел Марселя де Февре и Комуто Херовато по левую сторону трапа; выстрелов больше не было, и это значило, что у противника кончилось время. Оставалось либо убить его за текущий ход, либо умереть. Наверняка Серый Большеглазик уже ранен, не из пальца же дырявил его Робинзон. Де Февре двинулся ещё на одну клетку вперёд, чтобы на линии огня не оказалось дерева, и наугад выпалил туда, где Робинзон до своей смерти видел крысёнка. Три вспышки унесли пули в пустоту за пределами экрана. Подбежал Херовато и выпустил в лес зажигательную ракету. Среди деревьев рвануло, и раздался предсмертный крик инопланетянина.
— Ура!!! — закричал Владик. — Первый готов! На марсианское небо, к богу старой проститутки Кассиопеи — айнс-цвай-драй!
— Есть не будешь? — с надеждой спросил Славка.
— Не-е, неохота. Кофе бы выпил, — ответил Владька.
— Странно. Есть он не хочет…
— Чего странного? Не вижу ничего странного. Я увлёкся войной.
— Я вот уже какой день голодаю. Работы нет, денег нет. Даже на сигареты нет. Приходится курить сигары, которые у меня остались с лучших времён.
— У тебя когда-то были лучшие времена?
— Бывали, — обиженно сказал Славка. — Верстал я тут один журнальчик — неплохо платили. И писал, хотя времени было очень мало.
— А кофе у тебя с лучших времён не осталось?
— Вермишель была. Полный шкаф вермишели, штабелями. Кончилась. Я три дня ничего не ел, пил воду, а сегодня не выдержал, пошёл в «Sky» и стянул у них упаковку кофе для тебя. И ещё кучу йогуртов, пачку масла и вермишели.
— Ого! Ну поздравляю с хорошим началом. Как это ты умудрился?
— Об косяк. Покидал всё в рюкзак, а сам купил жвачку на кассе.
— М-да. А чего ж ты пиццы с ананасами не набрал? Или там колбас, сыров, джемов каких-нибудь?
— Я взял только самое необходимое. Чего наглеть-то…
— Понятно. Кстати, ты что мне сейчас предложить пытался — вермишель?
— Не совсем. Суп «Шнурки Гагарина».
— Спасибо. Я лучше кофе.
— Хорошо.
Славка снова ушёл на кухню, а Владик продолжил игру.
Он вывел Кемпа, Шалимову и Зэндера в направлении востока и оставил каждому время на один выстрел: авось кто-нибудь да отреагирует, если появятся чужие.
Он вспомнил фразу, которую говорила мама, когда он, ещё маленький, оставался дома один. «Не открывай дверь чужим. Кто знает, чего они от тебя захотят». Мальчик Владик часто мечтал о том, чтобы хоть один Чужой позвонил в их дверь. Тогда Владик узнал бы наконец, чего тот от него хочет. Но Чужие так ни разу и не появились, вплоть до германского периода его жизни.
Он нажал кнопку окончания хода. На экране появилась надпись: «Чужие: скрытые передвижения». Послышалось невнятное шебуршание, шепоток, где-то закрылась дверь. Потом раздался выстрел, и зелёная капля плазмы, пролетев через экран шлёпнулась под ноги Таньке Шалимовой. Зэндер, стоявший с ней рядом, развернулся и выстрелил во тьму из винтовки. Где-то на границе зрения пуля попала в Серого Большеглазика. Серенький пикнул и скорчился в траве под забором. «Ну ты даешь, Зэндер! — возопил Полковник. — Сам Ворошилов не стрельнул бы лучше…»
За следующий ход он потерял и Шалимову, и Краузе. Иван Кемп подобрал винтовку русской подруги и погиб, мстя за неё и за Брестскую крепость. В могилу с собой Иван унёс инопланетника — ужасного Дырявого Нетопыря, прятавшегося за живой изгородью. «Ого» — думал Полковник. — «Если уже сейчас появляются такие монстры, дело моё плохо».
Ещё одного Сероглазку окружили оставшиеся в живых де Февре, Херовато и Зэндер. Время солдат кончилось. Владик нажал на кнопку окончания хода. Загнанный в угол инопланетник открыл огонь по де Февре и попал. Де Февре ответил и промахнулся. Инопланетник попал ещё раз.
— Гад… — прошипел Владик.
Враг скрывался между сараев слева от самолёта и, похоже, не собирался сдаваться в плен. Херовато уже целился в него из ручной ракетной установки. Огненная капля выжгла траву на десяти компьютерных квадратах и разорвала стены двух сарайчиков. В эпицентре пожара стоял невредимый враг с Тяжёлой Плазмой в миниатюрных ручках. Сегодняшний день не был, видимо, днём икс-комовца. Все инопланетники в блюдце были при Плазмах. И к тому же по-кащейски бессмертны. Зэндер подошёл и прикончил глазастого тремя выстрелами в упор. Комуто Херовато направился дальше. Он прошёл за угол по горящей земле, немного опалив пятки, вышел из-за стены кустов и увидел тарелку. Она лежала между двумя мокрыми сараями и потихоньку дымилась. Люк был открыт. Луна вышла из-за облаков, и крыша тарелки засверкала и как будто даже зазвенела в тишине чистыми серебряными плиточками облицовки. Комуто Херовато застыл в изумлении. У него кончилось время…
— Ты знаешь, — Славка поставил на музыкальную колонку кружку с кофе. — Всё дело в том, что, если б я захотел, я бы нашёл и работу, и деньги. Я бы даже снова начал писать, если бы захотел.
— Понятно, эка невидаль! — сказал Владик и, подув в кружку, отхлебнул. — Если только захотеть, можно в космос полететь.
— Ни хрена тебе не понятно, — сказал Славка. — Чтобы захотеть, нужно переменить жизнь.
— А чтобы переменить жизнь, нужно этого захотеть, правильно?
— Именно так. Выходит, замкнутый круг. Вечная кошка, играющая с хвостом.
— Что-то об этом я уже читал. Ещё в школе, кажется. Был в прошлом веке такой то ли писатель, то ли гончар, так вот он написал книжку «Облом». Всё тоже очень убедительно, до такой степени убедительно, что просто ваще. Понимаешь? Короче, все они там обломались, а главный герой так и не женился.
— Дедушка Крапивин примерно то же самое мне как-то сказал. Талант, говорит, это только часть дарования. Нужно ещё уметь работать. Но дело-то вовсе не в том. Просто у меня нет тем. Все темы остались в России, там сейчас всякие страсти, путчи, забастовки, кризисы, а у нас… Что у нас? Ни хрена у нас нету.
— Евро вот вводить собираются… — сказал Владик.
— Верно. А ещё вчера в Баварии старикан какой-то за рулём копыта отбросил. Перевернулся, а в него две машины сзади влупились. В общем, по всем каналам на переднем плане фотка весёлого старого пердуна Циммермана, каким он был при жизни. Работёнка для журналистов.
— У меня нет телевизора, — сказал Владик.
— Правильно. У меня, в общем, тоже нет. Стоит этот маленький, ну ты его видел, в сортире, вот я его и смотрю иногда. По нужде, так сказать.
— Я, кстати, его тоже как-то у тебя смотрел. Только я тогда не понял: он у тебя автоматически что ли включается, когда на очко садишься?
— Это ты что-то путаешь. Это ты, наверное, не у меня смотрел. Я, в общем, о другом. Я о темах. Вот если бы в Россию вернуться… Только не вернусь я в Россию. Нас и здесь, как говорил рыжий кот, неплохо кормят.
— Кто тебя здесь кормит?
— Страна. Она мне, по крайней мере, квартиру оплатит, когда меня совсем прижмёт, и на вермишель денег даст. Вот ещё поголодаю да поворую, а потом, видимо, не выдержу и в социал пойду в ножки кланяться.
— Ну ты идиот! — воскликнул Владька. — Вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, ты себе создаёшь проблемы. Нет денег — пошёл нахуй работать. Нет работы — вали в собес. Получай вшивый социал и гони отдыхать в Амстердам, как все нормальные российские немцы делают. Ты же, действительно, какой-то дубом трахнутый.
— Я тебя тоже очень люблю, Владик, — сказал Славка.
— Ну и дурак, — ответил Владик.
— Ну и играй дальше, — сказал Славка.
— Ну и хавай свою лапшу, — сказал Владик.
— Не лапшу.
— Ну вермишель.
— Это суп. «Шнурки Гагарина».
— Тем более.
Они замолчали. Закончился ход инопланетян.
— А в общем-то, если разобраться, лажа всё это, — сказал Славка. — Пустые словеса. В моих идеальных условиях можно сотворить из жизни, из этой пустой, раздавленной самосвалом жестянки всё, что сердцу (или там печени-селезёнке) угодно. Просто я, Славка Махаонов, чересчур безвольный человек. Я бы даже сказал: все мы тут такие, одинаково безвольные. Вольные давно уже перебрались либо в Америку, либо в Берлин. А мы сидим в грёбанном Киле, думая, что вылезли из своих Жоподрищенсков и Пиздопропащенсков за границу, и зарабатываем язвы желудка, играя в компьютерные игры.
Он стал есть суп, мыча между глотками какую-то песенку.
Израненный Марсель де Февре добил последнего, получокнутого уже, инопланетянина, выбежавшего на него из тьмы, и миссия закончилась. Самолёт повёз на базу образцы внеземной техники и воинов Икс-кома — героев дня. Владик перевёл дух и засмеялся.
— А я ведь их сделал! — сказал он.
Компьютер произвёл Зэндера в ефрейторы, де Февре отправил к санитарам, а к группе из двух оставшихся солдат пришлось срочно вербовать добавку.
Хорошее слово времён пионерских лагерей и школьных обедов.
Радары обнаружили третью тарелку, которую Владик благополучно сбил, но не стал лететь на место её падения. Новобранцы на склады ещё не поступили, и не стоило рисковать двумя оставшимися.
За стеной комнаты слышалась разновидность немецкого попса, называемая здесь почему-то народной музыкой. Владику показалось, что эту слабоумно-весёлую песенку про Альпы и Шварцвальд он уже где-то слышал.
В лабораториях были изучены останки Серых Большеглазиков и Дырявого Нетопыря.
— Владька.
— Да.
— Ты случайно не знаешь, куда запропастился Артём?
— А что?
— Да так… Два месяца назад он просил у меня денег взаймы, говорил, что, если восемь сотен не достанет, ему отключат телефон и электричество, а потом вообще из квартиры погонят. Я тогда ещё на фабрике этой придурочной работал, и у меня у самого не жирно было, я ему не дал. А через пару дней, когда позвонил ему, мне сказали: «Kein Anschluss unter dieser Nummer»*. С тех пор я о нем ничего не слышал.
— Совесть мучает? — спросил Владик.
— Да не то чтобы совесть… но и она тоже. Просто интересно, куда он запропал.
— Куда-куда. В Африку уехал.
— Я серьёзно.
— И я. Какая-то фирма предложила ему там работу на два с половиной года, вот он и смылся, то ли в Намибию, то ли в Зимбабве. Теперь, наверное, с негритянками живёт, по-хранцузски парлякает.
— Забавно, — сказал Славка.
Владик встал:
— Пойду Ленку ещё раз поищу.
— Не найдёшь.
— Да пошёл ты со своими приколами. Можешь пока за меня продолжить. Тут инопланетники, вроде, базу в Австралии организовали, пресечь бы нужно.
Владик вышел из комнаты и снова попал в деревенский предбанник с пятью дверьми в разные стороны. Налево пойдёшь — коня потеряешь, направо — себя. Он пошёл прямо и заглянул в туалет — пусто, только за наклонным окошком в темнеющем небе золотилась освещённая прожекторами крыша ратуши, да рядом с ней плыла луна, круглая, как яблоко. Абрикосовый запах жидкого мыла.
Включился телевизор в углу и стал говорить про температуру в Белграде. Владик закрыл дверь в туалет и направился в кухню. Он проходил мимо пустой комнаты, где Славка хранил старые матрасы на случай многочисленных гостей, которых у него давно уже не было, и кучу зеркал. Он придумал однажды устроить из этой комнаты зеркальный зал, но что-то пошло не так: зеркала были тяжёлые, а бумажные стены этой старой конуры не держали шурупов. Владик заглянул в комнату. У стенки на жёлтом в крапинку матраце сидел усатый толстяк в кожаных баварских шортах и курил трубку.
— Guten Tag, — сказал Владик, опешив.
— Чё, фашист что ли? — спросил мужчина. — Гитлер капут.
— Я не фашист, — ответил Владик.
— А чё бля по-фашистски разговариваешь?
— Да так, думал, Вы немец.
— Я партизан, — сказал мужчина.
— Понятно, — сказал Владик и прикрыл дверь.
Пидор какой-то! — подумал он, прошёл в кухню и огляделся. Стаканчик из-под йогурта исчез, вместо него на столе стояла кастрюля со «Шнурками Гагарина». В кухне была ещё одна дверь, она вела в комнату, где раньше жил Володька (он переехал потом в район по другую сторону Кильского фиорда). За дверью кто-то плакал. Как будто ребёнок. У этого Славки вечно всё не как у людей: то партизаны какие-то, то дети. Он вошёл в комнату. Пусто. Вернее было бы сказать, что комната заставлена какими-то шкафами со старинными дубовыми колоннами, тумбочками без ящиков и снятыми с чьих-то стен книжными полками, но так как всё это не имело никакого отношения к жилой комнате, то все считали её просто пустой. Значит, пусто.
Странно, подумал Владик. На улице, наверно, плачет, или у соседей снизу. У них, кажется, есть ребёнок…
Я не фашист… Назвали фашистом, а мне неприятно. Хотя я прекрасно знаю, что я не фашист.
Слова имеют гораздо большую силу, чем мы себе никогда не представляли. И если я когда-нибудь скажу: всё, что я вижу — лишь сон китайской бабочки, то рано или поздно это окажется именно так. Может быть, это будет даже мой собственный сон — личность того, кому всё это снится, не имеет значения. Хотя было бы значительно прикольнее, если бы это был я сам.
— Слушай, Славка, — спросил Владик, вернувшись в комнату с компьютером. — Что там у тебя за мужик сидит, с трубкой?
— Где?
— Да в зеркальном зале твоём.
— Да хрен его знает. А что, действительно, сидит?
— Сидит.
— Ну пусть. Главное, чтоб квартиру не сжёг.
— То есть как? Ты не знаешь, кто это?
— Откуда?
— Что ты меня спрашиваешь, откуда? Ты должен знать, а не я, это твоя квартира.
— Представляешь, они, уроды, на твою базу напали. А на базе всего пятеро солдат и горы оружия. Бойня будет… Мир, созерцая её, поседеет от ужаса. А затем окончательно сойдёт с ума от радости.
— А как там мои старые боевики?
— Твоим боевикам скоро смертушка привидится. Только без косы, а лысая, как Серый Большеглазик.
— Ты мне брось ветеранов портить. Уж лучше новичков.
— Да я стараюсь.
— Ты мне, Славка, ответь на один вопросик, — сказал Владик. — Ты когда в последний раз какую-нибудь книжку прочёл?
— Чего тебе вдруг приспичило?
— Так. Смотрю, ты, вроде, играешь постоянно.
— А ты знаешь, для чего я всю жизнь читал книги? Чтобы забыться. Теперь я играю. И забыться удаётся значительно эффективнее.
— Но так ты никогда не станешь писателем. На хуй тебе писать, если всё, что тебе надо, уже написано двоичным кодом.
— Правильно. И каждый раз, когда я это понимаю, я ухожу от этого понимания в компьютер.
— А чего ж ты тогда жалуешься?
— А ничего. — Славка оторвал взгляд от монитора и посмотрел на Владика. — Пошли ещё кофе выпьем.
— Пошли.
18-го января 1999 года была произведена первая лазерная винтовка. Ею был вооружён Зэндер. Небесный Воин-1 отправился на очередную миссию. На месте встречи в 12 часов 23 минуты пополудни оказались: четверо новобранцев, один солдат, имеющий за спиной одну миссию, и трое, побывавшие в четырёх: Оливер Зэндер, Комуто Херовато и Марсель де Февре… «Тройка моя героическая. Не подведёте батьку, правда? Впрочем, всё равно сдохнете недели через две. Ну, через три. Все мы там будем». Правда, Полководец никак не рассчитывал на то, что первым сдохнет Зэндер — его бравый ефрейтор. Но тот предал невысказанные надежды на то, что бравый ефрейтор, возможно, продержится дольше трёх недель. Подставился, идиот, громко закричал, свернулся калачиком и сдох после того, как укокошил двух Cерых Большеглазиков, искавших что-то на берегу ледяного озера рядом с городом. За ним на берег выскочил новобранец Мария Воронин, и ему (либо ей — американцы, делавшие игру, не слишком шарят в родовых окончаниях русских фамилий) посчастливилось завалить Красного Сверчка*, висевшего над озером…
— Помнишь, я сказал, что не вернусь в Россию?
— Что-то припоминаю.
— Я не вернусь туда не потому, что меня там никто не захочет кормить. Я не вернусь, потому что в мою Россию мне уже не вернуться никогда.
— Да я понимаю, понимаю…
Комуто Херовато был направлен туда, где из окна дома стреляли. По улице, хватаясь за головы, в панике бегали люди в чёрных штанишках и белых юбочках. Комуто Херовато вошёл в дом и увидел, что в нескольких шагах от него в коридоре висит Красный Сверчок. Комуто Херовато выпустил в него три заряда. Все три попали в цель. Сверчок с криком грохнулся об пол. Херовато прошёл в коридорчик, чтобы найти того, кто стрелял из окна, но на пути у него некстати встал человечек в черных штанишках. Человечек панически держался за голову (создатели игрушки, видимо, только так и представляли себе гражданскую панику) и, по всей видимости, не собирался отсюда уходить.
— Ну ёлки-палки! — воскликнул Полковник. — Ну вот как встанут, придурки, у входа, так ведь ни пройти ж ни хера, ни проехать!
Комуто Херовато переложил лазерную винтовку в правую руку, развернулся и пошёл искать другой вход в комнату, из окна которой кто-то хладнокровный размеренно палил по мирному населению Земли.
За стеной играла рок-музычка без претензий. Владик тряхнул головой. Ему неожиданно показалось, что поют по-русски.
— Слышь, там за стеной кто у тебя живёт?
— А мне почём знать? Там за стеной уже другой дом, я никогда не видел тех, кто там живёт.
— Они вроде русскую музыку гоняют.
— Это может быть. Хотя вряд ли, просто кажется. Мне когда-то в одной песне «Einstuerzende Neubauten» тоже русская строчка чудилась, пока я не достал текст и не прочитал.
Они пошли по коридору.
— Ну показывай своего мужика с трубкой! — сказал Славка, открывая дверь в зеркальный зал.
В комнате было пусто. Совсем пусто. Не было ни матрацев, ни зеркал.
— Ни хуя нету, — подытожил Славка и закрыл дверь.
— Как ни хуя?! — воскликнул Владик. — Тут же хотя бы матрасы эти твои должны быть, а их нет.
— Ну нет, так нет.
— Нет, ты мне скажи, ты хозяин этой квартиры или кто? Ты знаешь вообще, что здесь происходит, или как?
— Нет, не знаю. Нет, не хозяин. Примерно неделю назад я понял, что не я здесь больше хозяин.
— А кто?
— Кто-кто — Дед Пихто. Соловей Разбойник. Или Камышок.
— А он кто?
— Конь в пальто.
— Пидорас ты, вот кто, — разозлился Владик.
Они вошли на кухню. У соседей внизу (или за дверью Володькиной комнаты?) плакал ребёнок. Приснилось что-то маленькому, подумал Владик. Это мы ему приснились. Сон не китайской бабочки, а немецкого младенца. Только вот почему мы всё ещё существуем, если младенец уже проснулся? Раз приснившись, сны получают самостоятельность, и всем нам уже наплевать на породившего нас младенца.
— Хочешь йогурта? — спросил Славка.
— Да не очень, но всё равно давай, — сказал Владька.
Славка достал два стаканчика и протянул их Владику:
— Тебе какой, малиновый или банановый?
— Мне бы ананасовый, но, если нет ананасового, то возьму малиновый.
— Пыжалста.
Владик распечатал йогурт. Славка развалился в кожаном кресле, задрал ноги на мраморную столешницу скрипящего стола и задумался.
— Тоску ты на меня навёл, презренный. — Сказал он. — Потереть бы все эти игрушки, чтобы никакого соблазну не было. Тогда и работать можно. Да только тереть жаль. Тоска. Вот и Камышок снова хандрит.
— Где?
— Не слышишь что ли? Вон в комнате, — он показал на бывшую комнату Володьки.
Владик посмотрел на дверь. За ней всё так же плакал младенец.
И тут в коридоре что-то рвануло. Косяки сотряслись, и звякнули стёкла. Где-то в районе туалета на пол грохнулось что-то тяжёлое и железное.
Владик вскочил со стула и с озадаченным воплем «ё-моё!» ринулся вон из кухни. Посреди коридора над полом висел Красный Сверчок. Владик уставился на него, разинув рот. Дверь зеркального зала распахнулась, и в Красного Сверчка ударили три луча из лазерной винтовки. Сверчок закричал почти человеческим предсмертным криком и упал, отбросив плазменное ружьё. Из зала тяжело вышел человек, одетый в скрежещущий скафандр цвета хаки. От него несло гарью, ружейной смазкой и потом. Человек остановился перед Владиком, направил на него пустые окуляры своего шлема, переложил лазерную винтовку из левой руки в правую, затем развернулся и — как показалось Владику, недовольно — зашагал назад в зеркальный зал.
Владик вернулся в кухню, плечом закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Славка говорил что-то о грозе. По подоконнику и впрямь стучали капли ночного дождя. Над ратушей сверкнула молния. Прогремел гром.
— Что это было? — спросил Славка.
— Комуто Херовато, — произнёс Владик.
— М-да, — сказал Славка, задумчиво глядя в открытое окно на освещённую прожекторами ратушу. — Кому-нибудь сегодня наверняка не сладко.
Владик понял, что всё ещё держит ладони у висков, запустив пальцы в волосы.
— Закрой окно, — попросил он, опуская руки.
— ОК, — сказал Славка и закрыл окно.
Стало слышно, как за стеной играет музыка.
— Комуто Херовато только что загасил Красного Сверчка, — сказал Владик.
— В коридоре?
— В коридоре.
Они помолчали, прислушиваясь к музыке.
— Туда ему и дорога, — сказал Славка. — А твой Херовато неплох, неплох, прокачал ты его. Его теперь, чтоб убить, в клочья разорвать надо. Здоровья, как у слона.
— Ничего не понимаю.
Славка не ответил. Он доел йогурт и зашвырнул пластиковый стаканчик в пакет с мусором. Владик осторожно отошёл от двери и снова сел на стул. Пахло озоном. За стеной жалобно орал Шевчук:
— А я вчера похоронил Камышка…
На кухню из коридора, распахнув только что закрытую дверь, выбежал высокий старик с бородой и в льняной рубахе с вышивкой на груди.
— Пахать пойду, — сказал он, обращаясь к Владику. — Земля ждёт.
— А Вы, собственно, кто? — спросил Владик.
— Подобные вопросы меня смешат, молодой человек, — сказал старик. — Я Виктор Пелевин.
— Так тот вроде без бороды, — удивился Славка.
— Тот без бороды, а этот с бородой, времена сейчас тоже другие, всё более виртуальные. Вообще, я не имею точной классификации насчёт того, кем я на самом деле являюсь.
— Вы что же, продолжаете традиции русской виртуальности? — спросил Славка.
— В русской культуре было очень много традиций, и куда ни плюнь, обязательно какую-нибудь продолжишь.
— Что верно, то верно, — сказал Славка.
Пелевин откашлялся в коричневый кулак, вынул из-за спины саблю и с криком «за матушку Русь!» скрылся в бывшей комнате Володьки.
За стеной вскрикивал Макаревич:
— Шок! Новый Камышок!
Владик сказал:
— Слушай, Славка. Давай наконец кофе.
— Давай кофе, — пожал плечами Владик, встал и налил в кофеварку воды. — А ты пока каталог посмотри. Может, заказать чего захочешь, так и я, авось, почитаю.
Он кинул Владику каталог русских книг.
— Там разве путное что-то бывает? — сказал Владик, с опаской взглянув на дверь в коридор. За дверью что-то шипело и пищало.
— Ну вот например: «льготные книги», — прочитал он. — Ну что хорошего может продаваться под таким заголовком? «Марианна» в трёх томах да «Виртуальная реальность для школьников и начинающих пользователей» — это ещё в лучшем случае. Причём в последней книге подразумевается, что школьники уже никакие не начинающие пользователи. Или вот: «Делайте ЭТО правильно. Справочник грибника» — странное название. А, нашёл: «Типичные ошибки малого бизнеса». Не нужно?
— Что мне малого? Мне большого нужно, — Славка снова сел, обратив взгляд в окно. Заскрипела и забулькала кофеварка. — Давай дальше.
— «Как стать умным».
— Ну, это нам уже поздноватенько.
— «Практический курс экстрасенса: вы узнаете, как достичь нравственного совершенства, найти духовного наставника, обрести дар ясновидения, яснослышания и яснознания…»
— И яснобздения… Этого добра у нас в достатке, дальше.
— «Азбука вязания!»
— Руководство мента по поимке преступника? Ну-ну…
— Мечта Шурика сбылась: «Энциклопедия тостов». Ещё чья-то мечта: «Сексуальное питание».
— Интересно. Что они имеют в виду?
— Что имеют, как говорится, то и введут. Или вот, тебе понравится: «Как правильно голодать».
— Не надо, блядь! Кстати, кофе готов.
— Я же говорил, что здесь ничего интересного.
— Не читайте за едой постсоветской литературы. С сахаром?
— Да. Слышь, за стенкой «Секрет», вроде, играет. Кто-то его всё ещё слушает. Ты случаем не знаешь, отчего они развалились?
— «Секретик»? Да распался после того, как Леонидов в Израиль укатил. Ребята выпустили ещё пару альбомов без него, а потом расползлись по обочинам, стали лажу гнать. Сам Леонидов делает сейчас какие-то сольники, тоже полное говно.
— В Израиле что ли делает?
— Нет, что ты. Он вернулся давно. И Казаков вернулся.
Он выпил сразу полкружки кофе и вспомнил, что герои Горького в «Матери» постоянно говорили о революции и совершенно ничем не занимались. Чтобы скрасить их беседы действием, Горький заставил их пить чай. Они у него постоянно кипятили самовар и прихлёбывали из кружек.
— Смотри, что у меня есть, — сказал Славка, залезая в подвесной шкафчик для посуды. — «Прима» с Украины. Или, как сейчас говорят, из Украины. Хочешь сигаретку?
— Давай, — сказал Владька.
Он медленно потянулся к красной пачке, достал сигарету и закурил, разглаживая полупустую смятую пачку. На ней было написано: «Прима». «Курiння шкодить здоров´ю».
Славка вернулся в тень у окна и, положив подбородок на руки, продолжил глядеть на луну, ползущую в тучах над ратушей.
— Настоящая «Прима», — сказал Владька, смакуя сигарету и прихлёбывая из кружки. — Хотя и украинская. Шкодит, значит, здоровью… Помнится, я курил «Приму», когда жил летом 95-го в Свердловске, вернее в пригороде, в посёлке Шарташ. Это, наверное, самые счастливые месяцы у меня в жизни были. Я тогда бросил университет, по ночам работал охранником, а днём гонял на яхтах с «Каравеллой». Крапивин был уже старенький, в отряде появлялся раз в столетие. Я снимал комнату два на два у совершенно глухого старика. Сортир — на улице. Там же — крыжовник и капуста. В ста метрах от дома — шарташский пруд, вода там постоянно цвела, но я всё равно купался по вечерам. Знаешь, когда солнце такое — красное-красное и низкое, и дорожка на волнах, и розовые облака на синем небе. Лежу на траве, смотрю на еле заметную волну, два комара гудят над головой, становится прохладно… Когда я ночевал дома, а не на «объектах» с газовой пушкой, я просыпался с воробьями, стучавшими в окно, готовил чай и выходил на веранду, чтобы выкурить первую сигарету «Примы». У меня не было денег на «Кэмэл» там какой-нибудь или на «Мальборо», да и посёлок мой не располагал к курению «Кэмэла», поэтому я курил «Приму». И это были самые лучшие сигареты на свете. Иногда ко мне заезжали мальчишки из «Каравеллы», и тогда мы боксировали в перчатках, которые оставил в моей комнате прошлый жилец. На веранде всегда пахло сеном. Хотя старик мой не держал ни лошадей, ни сена. А я писал рассказы. У меня тогда быстро шло дело. И брали рассказы охотно… Знаешь. Если бы я снова попал в тот год, год моего отъезда из России, я бы всё сделал не так. Я бы лучше поехал в Москву, в литинститут. А в Германию — так, на каникулы. Если бы это только было возможно, вернуться в тот год… И ведь это возможно, правда?
Ему никто не отвечал.
Тусклая лампочка освещала угол кухни, холодильник, часть стола, двери. Конечно же, в кухне больше никого не было. Из-за холодильника взлетела муха и уселась на кастрюлю с супом. Из мусорного пакета вдруг запахло протухшей рыбой, рыбу он ел уже недели две назад. За окном шёл дождь и светилась крыша ратуши.
А был ли Славка? Владик вздрогнул от прикосновения мухи к плечу. Не было никакого Славки. Согнал муху. Когда-то была такая девочка, её звали Славка. Славяна то бишь. Но она не имеет ко мне теперь никакого отношения. Я уехал в Германию, она осталась в России. Вышла замуж. Скоро, наверное, детей рожать начнёт, в детский сад их водить. Зачем уехал? Зачем осталась? Зачем всё это?
Он задушил сигарету в пепельнице и побрёл прочь из кухни.
Над землёй плыла луна. Марсель де Февре и Комуто Херовато были одновременно произведены в лейтенанты. В лабораториях был изучен двигатель инопланетных тарелок, работающий на элериуме-150. Компьютер предложил строить новый тип самолёта-космического корабля, используя для его двигателя базу движка инопланетян. Теперь оставалось ждать окончания возведения ангара под новый корабль. Был заказан ещё один десяток инженеров, увеличено количество спальных мест на базе Икс-кома, а все учёные в лабораториях были брошены на новый тип бронежилета, частично укрывающего солдата от плазменных плевков. Была возведена психолаборатория. Некоторые, особенно способные, солдаты проходили теорию психической атаки…
Марсель Де Февре и Комуто Херовато сидели в засаде за кустами. Где-то сзади их прикрывал Отто Шрёдер. Впереди среди сарайчиков и кубиков спрессованного сена намечалось подозрительное движение. В самолёте сидел первый в Икс-коме психовоин, наблюдавший за полем боя через камеры в шлемах остальных солдат. Инопланетяне давно уже практиковали психические атаки. Ни с того, ни с сего люди вдруг ударялись в панику или — ещё хуже и непонятнее — переходили на сторону противника. И это было обиднее всего. Вчера ещё солдат был другом и одним из лучших бойцов, а сегодня он вдруг открывает пальбу по своим, и его приходится убивать, уничтожать, гнаться за ним по пятам, уже безоружным, чтобы выстрелить в спину. Если не выстрелишь, он найдёт тебя, подкрадётся и всадит нож в подзатылок по самую рукоять. Бывало уже и такое.
Страшно хотелось есть. В желудке что-то гудело и щелкало, как на электрической подстанции. Хоть волком вой.
Впереди, в простенке между открытой дверью и окном сарая показался Красный Сверчок. Он висел неподвижно и открыто, как будто был уверен, что ему ничто не грозит здесь, на этой планете, что он преспокойно свершит свои гадости, соберёт пробы и, довольный, улетит к себе на Марс получать тринадцатую зарплату. Херовато прицелился. Сверчок был виден как на ладони, красненький, с чёрными косточками, глядевшими из расстёгнутой мантии, непонятно как державшийся в воздухе. Херовато удобнее взялся левой рукой за цевьё винтовки и положил палец правой на спусковой крючок. Сзади раздался страшный крик Отто. Херовато выстрелил и промазал. Сверчок нырнул в дверь сарая. Комуто Херовато и де Февре развернулись и увидели, как огромный — чёрный, как дёготь — Упырь* поднял Шрёдера над землёй и высасывает его голову из шлема.
Где пропадает психовоин? — успел подумать Херовато, стреляя в Упыря. Лазерные стрелы попадали в броню, а Упырь продолжал поглощать всё ещё трепещущегося Отто Шрёдера. Комуто Херовато закричал, поливая чудовище лазерными лучами. Де Февре вдруг замер и пропел тонким голосом песенку на неизвестном Херовато языке:
— Хейе, хей, дит юнген ес мин, мерен кумт дин фадер фин ме ди ман син хауд… *
— Ты чего? — удивился Херовато, продолжая стрелять.
— Ничего, — ответил Марсель, целясь в глаз Упырю. — Эту колыбельную пела мне моя бабушка.
Это конец, подумал Комуто Херовато. Но тут Упырь вздрогнул, откинул Отто за цветущие яблони и, выставив вперёд клешни, застрочил плазмой в сторону де Февре и Херовато. Они пригнулись, но в тот же момент поняли, что Упырь стреляет не по ним. Позади, у сарайчиков, закричал Красный Сверчок, разрываемый плазмой на части, рассыпающийся на косточки. Убив Сверчка, Упырь поднял клешню к тому месту, где у человека, возможно, находится висок, и, прошив себя насквозь, рухнул в траву. Земля дрогнула. Трава покрылась жёлтым гноем.
— Уф. — Сказал де Февре. — Психовойна…
Комуто посмотрел за спину: там, всего в нескольких метрах от них, валялась груда почерневших косточек.
— Ты мне вот что скажи, Марсель, — сказал Херовато, устраиваясь в засаде поудобнее. — На каком языке твоя бабушка пела тебе колыбельные?
— На немецком. Да и сам-то я в Германии родился. Даром, что француз. Я Францию мою увидел, только когда мне семнадцать годков стукнуло.
— А чем до этого занимался? В Германии, я имею в виду.
— Полы в детских поликлиниках растирал.
— Понятно, — сказал Комуто Херовато и улыбнулся. — А я трактористом. В колхозе.
Он взглянул себе на запястье. Часы показывали полночь.
По-волчьи хотелось есть.
Он подумал, что надо хотя бы найти Камышка. всё лучше, чем вести разговоры с самим собой. Он вышел в коридор и открыл дверь зеркального зала. Включил свет. В углу на матраце сидело человеческое существо неопределённого пола и курило. То ли мальчик, то ли девочка. Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка лет этак от двенадцати до пятнадцати.
— Привет, — сказал Владик.
— Здорово, — сказало существо.
— Ты кто? — спросил Владик.
— Я? — существо удивилось. — Я Чертёнок.
— Что ты тут делаешь?
Существо посмотрело на свою сигарету, пыхнуло ею и ответило:
— Куру.
— Понятно, — Владик кивнул.
Он сел на матрас рядом с Чертёнком и посмотрел ему в лицо. Тёмные глазные впадины то ли от синяков, то ли просто от недостатка света в комнате. Надо бы вкрутить лампочки посильней, подумал Владик, а то приходят гости, а ты их рассмотреть толком не можешь. Чертёнок был одет в синий спортивный костюм, заляпанный грязью и разорванный на горле. Длинные волосы слипшимися сосульками падали на плечи. Чертёнок взял одну сосульку пальцами и, запихнув её в рот, пожевал.
Девчонка, решил Владик.
Та курила короткими нервными затяжками и, не отрываясь, смотрела на косо висящую под потолком лампу.
— Чего молчишь? — спросил Владик.
— А ты?
— Я жду, когда ты что-нибудь скажешь.
— Зачем?
— Чтобы поговорить.
— Так говори.
— Хорошо. — Владик поморщил лоб и спросил: — Как тебя зовут?
— Чертёнок.
— Это я уже слышал. А по правде?
— Дурак. Меня, по правде, все так зовут.
— А что ты здесь… М-да… А как ты сюда попала?
— Не попала, а попал. Я Чертёнок, это слово мужского рода.
— Всё равно. — Владик пригляделся к Чертёнку: тот был, вроде, и на мальчика похож.
— Нет, не всё равно, — Чертёнок сделал последнюю затяжку и бросил окурок о стену. Полетели искры. — Знаешь… если ночью, когда совсем темно, окурки кидать о стены в парадняке, то получаются такие маленькие фейерверки… У тебя дверь была открыта. Кто хочешь может зайти.
— Ну тогда скажи хотя бы, где ты живёшь?
— А я нигде не живу. Я вокзальный Чертёнок. Но сегодня меня менты с вокзала выгнали, на улице дождь идёт, да ещё мальчишки гоняются. Мечтают трахнуть. Губу раскатали.
Владик мотнул головой. Всё-таки девчонка. Чёрт знает что. Зверушка.
— А ты вообще почему по-русски говоришь? — спросил он. — Я что-то ни разу не встречал на вокзалах русских бродяжек.
— На каком научили, на таком и говорю, — Чертёнок надул губу и отвернулся.
— Не обижайся.
— Я и не обижаюсь. — Чертёнок снова повернул лицо к Владику и сверкнул из-под волос глазами. — У тебя курить есть?
— Есть, — сказал Владик. — «Прима». Был «Кэмэл», но кончился. Принести?
— Неси. Курить снова охота.
— Сейчас, — Владик вскочил с матраса и пошёл в кухню.
— Ты только недолго, а то я уйду, — сказал вдогонку Чертёнок.
— Постараюсь, — ответил Владик и прикрыл за собой дверь.
Когда он вернулся, Чертёнка уже не было. Ушёл, решил Владик. Или ушла. Он закурил сигарету и сел в углу на место Чертёнка. Матрас был ещё тёплым.
Владик курил, закрыв глаза.
Сон китайской бабочки о спящем немецком младенце.
Где я в этой череде снов?
Владик затянулся в последний раз и швырнул бычок об стену. Тот взорвался маленьким фейерверком.
— Вали их! — кричал де Февре. — Марш, вперёд, ура Россия! Лишь амбиция была б!
Он летел над снегом сквозь перекрестья лазерных лучей и плевков плазмы и валил одного за другим Красных Сверчков, Упырей и Летучих Нетопырей. За ним летели Круг, Жопоридзе и Боб Трассет.
На востоке лежала огромная пятиуровневая летающая тарелка, сбитая три часа назад. Основные бои проходили там, внутри. Четвёрка де Февре расчищала восточный склон большого холма, кишащего инопланетной нечистью.
Комуто Херовато, поддерживаемый огнём автоматического самоуправляемого плазмоблюдца, основал свой Западный фронт на другом склоне.
Японец сбил на лету Красного Сверчка, передёрнул затвор плазменного ружья, включил движки на скафандре и взлетел над снежной пустыней. Плазмоблюдце послушно держалось рядом. Паря над землёй, они зигзагами спускались к подножию холма, где из-за небольшого камня кто-то пять минут назад стрелял из дискобластера.
Японец ускорил двигатели, вылетел к камню и нос к носу столкнулся с Серым Большеглазиком. Огромные глаза с чёрными ресницами смотрели на него испуганно и доверчиво.
— Ну что? — сказал Комуто. — Кончилось ваше время!
Он рассмеялся и выстрелил из ружья прямо промеж глаз инопланетянина. Большая голова лопнула, взорвалась, и на снег шмякнулось маленькое голое тельце. Длинные серые пальцы ещё подёргивались некоторое время на рукоятке дискобластера.
— Кто с плазмой на нашу Землю придёт, тот от плазмы, как говорится, и того… — Констатировал Комуто, стирая со стекла шлема розовое желе.
Над снежной пустыней свистел ветер. Где-то за холмом слышался глухой и далёкий треск выстрелов. В такие минуты передышки становится особенно грустно. Ты вдруг осознаешь, что где-то совсем близко к тебе живут чужие люди, которых ты никогда в жизни не увидишь, но можешь услышать, как петухи кричат в их огородах, и можешь вдохнуть запах шашлыка, который они жарят на деревянной веранде, укутанной цветами. Их дети ездят в школу на автобусе и на пути от автобусной остановки до класса покупают жвачки и стеклянные кораблики в розовом автомате с нарисованным клоуном. Они одеты в цветные курточки с капюшонами, а на их ранцах переливаются в свете утренних фар люминесцентные полоски. Тебе никогда не стать таким ребёнком с крошечным корабликом в кармане и жвачкой в зубах. Какое там! Тебе никогда в жизни не хватит сил уже даже на то, чтобы вернуться в своё собственное детство с пионерскими кострами и целованиями с девчонками в подвалах токийских небоскрёбов. Маленький японский октябрёнок Комуто под золотой сакурой давно исчез в сталинских застенках прошлого. Тебе давно уже даже перестала сниться Родина. Потому что теперь ты — просто солдат Икс-кома, двигающийся вперёд к ста временным единицам и ординарной смерти где-нибудь на Марсе. И больше ты никто. Киллер Херовато, обвешанный смертью от шлема до пят, окружённый смертью и сеющий смерть. В жизни не осталось ничего, кроме смерти, во всех её проявлениях. Да ещё, разве что, кроме тоски, той самой, застарелой, азиатской — бесконечно бессмысленной и бесконечно безысходной.
В ямке под камнем что-то завозилось, в неё с краёв посыпался снег, и Комуто навёл было ружье на горку приподнявшегося тряпья, когда из этого тряпья выскочил маленький белый комочек и осторожно пошёл вниз по холму, проваливаясь лапками в мягкий снег.
Кошка? — подумал Комуто.
— Брысь! — сказал он.
Белый комочек, видно, только того и ждал: подпрыгнул на полметра вверх и стрелой понёсся к озеру.
Заяц, решил Херовато.
Плазмоблюдце затарахтело, затряслось и стрельнуло. Плевок зелёной плазмы метнулся и навесиком упал рядом с летящим по снегу белым комочком.
— Эй! — крикнул блюдцу японец. — Не шали!
Блюдце снова затарахтело и обиженно отвернулось. Комочек бежал дальше.
— Рейтинг миссии испортишь, — сказал Херовато. — За каждого убитого гражданского минус десять очков. Глюк ты недоделанный.
Блюдце чуть не заплакало от обиды и стало молча дуться в сторону.
— Ладно, — сказал Комуто. — Чего там. Может, это и не гражданский. Может, обыкновенный внутренний Камышок. Убежал куда-то снова. Пойдём дальше.
Они начали спускаться к озеру.
Над озером летал озабоченный Жук-Разносчик. Жук заметил солдата и понёсся в его сторону, выставив вперёд длинный хобот, набитый бактериями.
Комуто Херовато присел на одно колено и выстрелил. Жук-Разносчик рухнул вниз, пробил лёд и закачался на волне огромным пузом кверху.
— В воду, злосчастный, упал и живой уж не выплыл, багровой кровью окрасил болото, и вздутый, с кишками наружу, долго ещё труп героя у берега горестно бился.
— Это откуда? — спросил Славка.
— Батрахомиомахия, — ответил Херовато.
Потом осмотрелся и понял, что бредит. Не было никакого Славки. И не было Батрахомиомахии. Были лишь снега северного полюса и серебристый корабль Икс-кома вдалеке. Глупое плазмоблюдце тонкой лапкой трогало воду в озере.
Комуто прицелился в медную монету солнца и выстрелил. Он долго ждал, но ничего не произошло. С неба не рухнули золотые осколки и не пошёл дождь из меди. Лишь где-то за холмами впереди стал слышен какой-то необычный треск. Комуто насторожился. Ещё минута прошла в тишине, даже блюдце перестало любоваться своим отражением в воде и смотрело на холмы. А через минуту началось. В воздух с воем поднялась дюжина автодисков и закружилась над чем-то огромным, чёрным, с кровавыми прожилками — выползающим из-за края белого холма всё выше и выше к небу. Возвышаясь над маленьким солдатом Комуто, сжавшимся на снегу посреди предательской пустоты…
Он не помнил, как он выжил. Он помнил только, как они с блюдцем сбили несколько дисков, как оставшиеся диски окружили яростно отбивавшееся блюдце и расстреляли его из пулемётов. Как оно корчилось в луже жидкого газа. Как оно пыталось ползти к нему. Он помнил, как он палил в эту чёрную гору, двигавшуюся на него, в эту ночь, покрывающую землю, в это чудище, названное выжившими, искалеченными, ослепшими и оглохшими солдатами Гематогеном. Запёкшееся сердце из ужаса и тоски и толстый-толстый слой бычьей крови. Огромный, беспощадный и бессмертный Гематоген…
— Пол енде вотан ворун зи хольца, ду варт демо балдерес волон син вуоц биренкит, — бормотал де Февре, складывая его на носилки. — Зозе гелемида син!*
Застрелили меня, подумал он, кажется, в один из моментов боя. Он помнил, как хлестала из скафандра кровь и как ныла переломанная в нескольких местах нога. Другой бы уже давно скончался, думал он, продолжая стрелять. А в меня создатель море жизни вдохнул. Знать бы только, для чего… Он помнил, как кидал гранаты Жопоридзе, когда он сам уже валялся в обнимку со скончавшимся плазмоблюдцем. Помнил, что ему показалось, будто он увидел глаза Гематогена, будто они встретились взглядами, и Комуто увидел во взгляде Гематогена ту же азиатскую тоску, только ещё большую, чем у самого Комуто, ещё более страшную, чем в самых страшных книгах Мисимы.
Они несли Комуто на носилках. Жопоридзе хромал на одну ногу, поэтому лежать было неудобно: голова постоянно стукалась о ручку носилок. В самолёте Марсель ввёл в разорванный живот Херовато электронный самоскальпель и снова стал страшным голосом шептать на языке своей бабушки:
— Ганг уц, нессо, мит ниун нессинхилион! Уц вонна марге ин део адра! *
Они летели домой. В госпиталь. А ведь он так хотел лететь вместе со всеми на Марс. Они все летят через два дня. Он готовился к этому все последние месяцы. Они полетят, чтобы уничтожить инопланетян на их территории. Сокрушить их мозг и сердце. Они полетят, чтобы одержать самую славную победу. Или потерпеть самое горькое поражение. Они улетят. А он останется на Земле…
Как же я невовремя ранен, думал он. Меня не возьмут с собой. Я останусь в больнице, на дурацкой белой кровати. Ничего уже больше не смогу. Жалко-то как…
Он вышел в туалет, где пахло жидким абрикосовым мылом. Сам по себе включился телевизор. Там говорили о какой-то войне в Косово. В России набирают добровольцев. Они не правы. Впрочем, на войне никто никогда не прав. Вот так и может оказаться, что воюешь, воюешь. Защищаешь интересы людей и мира на Земле… Думаешь о чём-то добром и вечном… А на деле оказывается, что ты просто машина, набитая кровью, чтоб не сразу подыхала, и наделённая хорошей реакцией, чтобы побольше убивала. Думаешь, что незаменим, что тебя любят, души в тебе не чают, прислушиваются к твоим словам и мыслям. А на деле ты меньше, чем шестёрка. Ты есть — всем наплевать, нет тебя — наплевать вдвойне. Ты думаешь, что ты думаешь. Но в действительности ты нужен лишь для того, чтобы следовать указанному направлению. Если больше не можешь следовать, ты больше не нужен…
Существо вернулось в комнату. Село на матрас и посмотрело на себя, обмотанного белым бинтом. Стало почему-то ужасно жалко себя и — вдруг, одновременно — очень страшно. Существо спряталось в угол и заплакало…
И горели невыносимые закаты, не мечтать описать которые, конечно, нельзя, но и описать которые, естественно, невозможно. И неслись по небу косматые уродливые звезды, и скакала, как на резинке, глупая круглая луна, похожая на цветной шарик из тех, что миллиарды лет назад продавались в свердловском зоопарке. И было знамение: в ужасную чёрную дыру неба уходил корабль Икс-кома, и мир белел от ужаса и храпел запавшим язычком страха. И звёзды не гасли три дня и три ночи, и луна зияла во тьме клоунской пастью из цветной фольги, раззявленной и беззубой. И Камышок стонал и плакал от беззащитности своей и одиночества. И жаловался сам себе на свою жизнь, и лез на стены, царапая их когтями и кусая зубами. Его вновь оставили одного, уехав, улетев, уплыв в далёкую страну без имени и людей. Первопроходцы без внутреннего Камышка. И пустота комнаты угнетала ещё выжившие в нём кусочки сознания…
Камышок запищал и кинулся в коридор, а из него за кривую неприметную дверь, в чулан, на чердак, в покинутую даже пауками кладовку, заставленную пыльными картонками, грязными досками и сломанными торшерами. В разбитом зеркале он увидел себя: маленький, ссохшийся, пыльный, как картонка из-под телевизора. С длинными опустившимися ушами и с окровавленными коготками на когда-то мягких лапках. Камышок застонал и потерял сознание. Последним, что он услышал, был разговор за стеной. Два человека говорили о компьютерах и книгах.
* * *
Камышов очнулся в редакции. Он заснул за вёрсткой завтрашнего номера. Уже сегодняшнего. Перед ним стоял монитор. На мониторе вспыхивали и гасли звёздочки. За окном трещали утренние воробьи.
Владик тронул мышку пальцем, и звёздочки погасли. Чёрным по белому висели крупные буквы: «Какой у Вас Характер? Тест нашей газеты. Те, кто спит на животе, подогнув одну ногу, как правило, пунктуальны. Те, кто спит на спине, заложив руки за голову — приветливы, сердечны, добры. Те, кто спит на боку…» Это он уже читал. Вчера. Когда всей редакцией пили чай из электросамовара.
Он услышал топот ног в коридоре. Дверь распахнулась, и вошли Олег, всегда сопровождавший газету в типографию, и шофёр Толя.
Мамочка, подумал Владик.
— Камыш! — взревели в один голос Олег и Толя. — Бляха муха!
— Сейчас-сейчас! — завопил Владик. — Через полчаса всё будет готово. Дайте мне всего лишь полчаса!
В том году ещё можно было всё исправить. И недовёрстанную газету, и страну, и жизнь.
Примечания и переводы Михаила Шлейхера
* Doch (нем.) — отнюдь, отрицание отрицания.
* «Форточка», «доска» — операционные системы: «Windows» и «MS-DOS».
* Einheiten, Ausserirdische и т.д. (нем.) — Единицы, инопланетяне, пассажиры, люди, человечество, свобода, равенство, право, враги народа.
* Серые Большеглазики, Красные Сверчки и прочие — здесь и далее: различные разумные и неразумные расы инопланетных существ, посещавшие Землю в период существования проекта X-COM, — их народные названия, придуманные икс-комовцами.
* Kein Anschluss unter dieser Nummer (нем.) — Данного абонента не существует.
* Упырь — ещё одно «народное» название одного из инопланетных завоевателей. Неразумная раса инопланетян, используемая Серыми Большеглазиками в военных целях. Упыри оснащены природной броней (нечто вроде улучшенного в процессе эволюции хитинового покрова), непробиваемой пулями и лазерами, но беспрепятственно пропускающей плазму. На клешнях имеют также искусственные, пристроенные Серыми Большеглазиками, скорострельные плазмомёты. На поле боя поедают солдат и гражданское население. Кроме упырей существуют десятки прочих существ, которых не видел на Земле ни один человек, кроме икс-комовцев. Существование некоторых, довольно фантастических по кровожадности и внешнему виду, монстров (например, огромного существа по имени Гематоген) не подтверждено наукой. Однако многие солдаты уверяют, что видели эти исчадия космоса и даже убивали их.
* — Heie, hei, dit Jungen es min.
Mearen kumt din Vaader Finn
Me di Mann sin Haud. —
Хойе, хой, мальчик мой.
Вот идёт отец твой Финн
С головой человека.
(один из древних немецких диалектов)
* — Phol ende Uodan vuorun zi holza.
Du uuart demo balderes volon sin vuoz birenkit.
Thu biguolen Sinthgunt, Sunna era suister,
Thu biguolen Frija, Volla era suister.
Thu biguolen Uodan, so he uuola conda:
Sose berenki, sosa bluotrenki, sosa lidirenki:
Ben zi bena, bluot zi bluoda, lid zi geliden,
Sose gelimida sin. —
Пол и Вотан ехали в лес верхом.
Да вывихнул Бальдуровый конь стопу.
Тогда заговаривала Синтгунт и Суна-сестра,
Да заговаривала Фрийя и Фолла-сестра.
Да заговаривал Водан, который умеюч был:
Как вывих ноги, так вывих крови, так вывих сустава:
Нога к ноге, кровь к крови, сустав к суставу,
Будто склеено.
(один из древних немецких диалектов)
* — Gang uz, Nesso, mit niun nessinchilinon,
uz vonna marge in deo adra, vonna den adrun in das fleisk,
vonna demu fleiske in das fel, vonna demo felle in diz tulli. —
Выползай, червь, со девятью червятами,
Из Марка да в вены, из вен да в мясо,
Из мяса да в кожу, из кожи да в эту стрелу.
(один из древних немецких диалектов)
