Отрывок, который любезно предоставлен арт-порталу гУрУ автором книги «Дипломатические сюжеты. Непридуманные истории карьерного дипломата» и издательством Саммит-Книга, это короткий взгляд профессионала на украинскую дипломатию через призму почти 40-летнего опыта. Пройденный автором карьерный путь — от атташе до Чрезвычайного и Полномочного Посла, одного из руководителей внешнеполитического ведомства Украины — оставил в памяти интересные сюжеты, которые актуальны и сегодня. Одним из них мы делимся с вами в рамках нашего тематического выпуска, посвященного переезду и устройству на работу за границей.
Трое в машинном отделении, не считая мата
И вот наступило 7 июля 1975 года. Самолет единственной в Советской Союзе и самой крупной в мире авиакомпании «Аэрофлот» вылетел из аэропорта Шереметьево по маршруту Москва-Тегеран-Карачи. На борту трое свежеиспеченных специалистов-международников из первого полноценного выпуска факультета международных отношений и международного права Киевского государственного университета им. Т. Г. Шевченко, которые едут «зарабатывать сертификаты», только не в Бангладеш, как пел Саша Птица, а в Пакистан на строительство Карачинского металлургического завода. Уверен, что нынешние выпускники Института международных отношений могли, в лучшем случае, только слышать об этой загадочной валюте, игравшей важную роль в жизни молодых дипломатов моего поколения. Поэтому, чтобы по-настоящему оценить исключительность выпавшего на мою долю шанса, нужно обязательно объяснить, что же такое «сертификаты» и почему все так стремились их зарабатывать.
Начиная с середины 1970-х, в Советском Союзе наступила эра Его Величества тотального Дефицита. Теперь об этом никто уже не вспоминает, но люди моего поколения хорошо помнят, как тогда с полок обычных магазинов исчезло практически все, а из нашего лексикона как-то незаметно ушло древнее слово «купить», а все более популярным становился многозначный глагол «достать». Наряду с этим существовал параллельный мир полного достатка, доступ к которому имела партийная номенклатура, а так- же владельцы так называемых сертификатов Внешпосылторга, на которые можно было обменять заработанную за границей валюту, и отоварить их в специализированных магазинах сети «Березка». Владельцы сертификатов или, как их еще называли, «чеков» принадлежали к категории избранных и были объектом зависти многих обычных граждан. В реальной жизни ситуация была еще более запутанная, ибо даже среди «избранных» существовала своя иерархия. Выше всего стояли владельцы так называемых бесполосных сертификатов, на которые можно было обменять валюту, заработанную только в капиталистических странах. За ними шли те, кто получил сертификаты в развивающихся странах, — их сертификаты имели желтую полосу. И, наконец, замыкали «турнирную таблицу» владельцы сертификатов с синей полосой, то есть те, кто работал в странах «народной демократии». Разница в покупательной способности разных категорий этой квазивалюты была ощутимой, как, собственно, между британским фунтом стерлингов и пакистанской рупией. К тому же номенклатура товаров для разных категорий «чеков» была разной. Так, например, японскую аудио- и видеотехнику можно было купить только на самые крутые «бесполосные» сертификаты.
В Пакистане заработанные рупии можно было обменять не только на сертификаты с желтой полосой, но и на определенную сумму «бесполосных». Этот бонус существовал в ряде развивающихся стран с тяжелыми климатическими условиями и сложной эпидемиологической обстановкой.
Так что с финансовой точки зрения командировка обещала быть весьма привлекательным коммерческим проектом, особенно для меня — вчерашнего студента и молодого главы семьи. Все это казалось тогда чем-то заоблачным, и воображение рисовало захватывающую перспективу уже в начале самостоятельного жизненного пути обеспечить достойный уровень жизни своей семье, который я видел собственными глазами, когда работал с иностранными туристами. Так оно, в сущности, и вышло. Отдавая должное поддержке наших родителей, надо сказать, что все-таки основа нашего материального благосостояния была заложена именно в Пакистане, одновременно с закладкой фундамента Карачинского металлургического завода и именно благодаря сети «чековых» магазинов.
Разумеется, находясь на борту самолета, направлявшегося в Карачи, я думал совсем о другом. Откровенно говоря, я немного волновался. Одно дело проводить экскурсии или общаться с иностранцами на бытовые темы, и совсем другое — переводить переговоры специалистов технических специальностей, которые оперируют массой совершенно незнакомых мне терминов. Но, с другой стороны, были вера в собственные силы, которая основывалась на полученных в университете знаниях, и известный азарт доказать себе и другим, что не боги горшки обжигают.
После недолгой адаптации назначили меня переводчиком специалиста, отвечавшего за бесперебойную работу большого количества разнообразных машин и механизмов советского производства, которые использовались на строительстве Карачинского металлургического завода. Для Пакистана это был беспрецедентный по масштабу проект, который в середине 1980-х открыл для этой страны двери в элитный клуб мировых производителей стали. Стройплощадка находилась километрах в пятидесяти от Карачи, и каждое утро в 6.30 мы уже сидели в автобусе, который отвозил нас к месту с красивым названием Пиприсайт. Называлось все это хозяйство «База механизации» и считалось привилегированным местом работы. Привилегии заключались в том, что у меня был практически неограниченный доступ к автомобилям, и по территории завода, а это были немалые расстояния, я имел возможность передвигаться на колесах, а не пешком, как большинство моих коллег. Именно тогда я впервые сел за руль, научившись управлять практически всеми видами строительной и прочей техники — от советских бульдозеров и гигантских самосвалов до японских джипов «Тойота», которые находились в распоряжении наших специалистов.
Техника советского производства постоянно выходила из строя, и мне сидеть без дела не приходилось. Наша задача заключалось в том, чтобы доказать пакистанцам, что советская техника — лучшая в мире, а неисправности — единичные случаи, которые легко устранить. Надо отдать должное нашим инженерам и виртуозам-механикам, которые демонстрировали чудеса, доводя приходившую из Советского Союза строительную технику до нужных кондиций. Команда у нас была многонациональная и удивительно дружная: грузин Тенгиз (Тенго) Каралашвили, представитель солнечной Армении Эльфик Суренович Карапетян, россияне Слава Сугробов и Игорь Петрухин (кстати, мастер спорта международного класса по конькобежному спорту), рафинированный интеллигент из Донецка еврей Роберт Уманский, которого все называли не иначе, как «доктор», за его ученую степень кандидата наук, и многие другие, имена которых в памяти, к сожалению, не сохранились. Возглавлял эту команду украинец Александр Архипович Оводенко, у которого я и состоял переводчиком.
Чтобы понять специфику работы «полевого» переводчика на строительстве флагмана пакистанской металлургии, нужно представить выжженную солнцем полупустыню, по которой еще бегают вараны, при температуре воздуха под сорок градусов. Посреди нее стоит, скажем, вышедший из строя и требующий ремонта экскаватор. В этой ситуации на место происшествия, как правило, выезжали пакистанский инженер, советский специалист и переводчик. Они вместе с оператором экскаватора втискивались в машинное отделение, где температура уже зашкаливала за пятьдесят, и начиналась горячая, в прямом и переносном смысле, дискуссия с употреблением ненормативной лексики. Суть этой дискуссии сводилась, с одной стороны, к качеству советской техники, а, с другой, к квалификации пакистанского оператора, которому можно доверить разве что лопату, но не современную машину. В итоге обе стороны признавали свою долю ответственности и звали на помощь мастера на все руки Тенго, который без лишних разговоров решал проблему, как правило, с помощью молота и кувалды. В центре этих событий, которые возникали практически ежедневно, всегда находился переводчик, от профессионализма которого, собственно, зависело, как скоро стороны переходили от дискуссий к делу.
Бывали, конечно, случаи, когда объяснить проблему низкой квалификацией пакистанских специалистов было трудно. Вспоминаю усмешки пакистанцев, когда после монтажа башенных кранов обнаружилось, что вместо кондиционеров они укомплектованы калориферами для обогрева. Как потом выяснилось, наши краны, изготовленные специально для работы в тропиках, были отгружены за Полярный круг, а нам достались краны, предназначенные для работы в тундре, да еще и с инструкциями по монтажу исключительно на русском языке. Тут уж пришлось потрудиться переводчикам.
На первой полосе
Неподалеку от дома, в котором я жил со своими университетскими друзьями, находилась резиденция премьер-министра Пакистана Зульфикара Али Бхутто — чрезвычайно популярной и в то же время трагической фигуры в пакистанской политике.
В моей памяти навсегда сохранилась неожиданная встреча с Бхутто во время одного из посещений им нашей стройплощадки.
Итак, согласно утвержденному сценарию, наш шеф от имени всего коллектива должен был вручить Бхутто скромный подарок — картину с изображением будущего гиганта пакистанской металлургии, которому предстояло вырасти в пустыне невдалеке от Карачи. При этом никаких речей ни со стороны посла, ни со стороны нашего руководителя не предполагалось. Моей основной функцией было держать картину и в соответствующий момент передать ее шефу для вручения премьер-министру. Но все, как это нередко бывает, пошло не по утвержденному сценарию. Когда Бхутто в сопровождении весьма многочисленной свиты и большого количества журналистов и телохранителей остановился возле нас, шеф, вероятно, от волнения, вдруг начал произносить речь, которую мне пришлось переводить без подготовки, и я, таким образом, оказался в непосредственной близости от премьера. Завершив свой экспромт, шеф повернулся ко мне, чтобы взять подарок, который я продолжал держать. Но из-за большого скопления народа и толчею случилось так, что Бхутто упростил довольно усложненную церемонию передачи подарка, взяв картину непосредственно из моих рук. Все эти детали для большинства остались бы незамеченными, если бы на следующий день все пакистанские газеты не поместили на первых полосах фотографию, на которой получилось, что именно я собственноручно вручаю премьер-министру Пакистана Зульфикару Али Бхутто подарок. А рядом виднеется только полголовы шефа.
Chicken a la Kiev и Salade la Russe
Очень интересной оказалась поездка в Лахор — второй по численности населения город Пакистана. Незабываемое впечатление произвело посещение мечети Бадшахи. Этот уникальный памятник индо-исламской сакральной архитектуры эпохи Великих Моголов на протяжении 313 лет, с 1673 по 1986 год, оставался величайшим культовым сооружением мусульманского мира, пока не была построена мечеть Фейсала в столице Пакистана Исламабаде. У меня до сих пор мороз по коже, когда я вспоминаю, как, преодолев 204 скользкие гранитные ступеньки, да еще босиком (обувь на территории мечети запрещена), мы с шефом оказались на небольшой, открытой всем ветрам площадке с парапетом, едва достигавшим колен. Честно скажу, в тот момент нам было не до прекрасных видов, открывавшихся с высоты 55 метров, ради которых мы, собственно, и пошли на эту авантюру. Прижимаясь спиной к колонне и не поднимая глаз, мы обошли по кругу верхушку минарета и перевели дух, только когда оказались на твердой земле. Еще довольно долго дрожь в коленках напоминала нам это восхождение.
Однако все перенесенные стрессы были компенсированы ужином в одном из элитных ресторанов Лахора, куда нас пригласил пакистанский коллега. Я думаю, что тот вечер заслуживает отдельного упоминания. И вот почему. Тогда я впервые познакомился с настоящим «французским» рестораном, хотя и находился он в азиатской, к тому же мусульманской стране. О французской кухне, которую я потом на своем долгом дипломатическом пути встречал в разных странах мира, я только слышал. Погрузившись в изучение предложенного официантом меню в кожаном переплете, я, к своему удивлению, нашел там два знакомых названия: «Chicken a la Kiev» (то есть котлета по-киевски) и «Salade la Russe» (русский салат). Не столько из-за присущего мне чувства патриотизма, сколько из страха перед незнакомыми кулинарными терминами, я заказал именно эти два блюда. Наш пакистанский коллега, естественно, сказал официанту, что клиент прибыл из самого Киева и сейчас состоится проверка котлеты на аутентичность.
Полагаю, это произвело должное впечатление, ибо то, что мне принес лично шеф-повар в сопровождении процессии помощников, абсолютно не напоминало популярное в Киеве блюдо. На тарелке сидел с виду настоящий петушок, нисколько не похожий на то, что предлагалось в ресторанах Киева. Я, воспитанный на постулате «советское — значит лучшее», не мог сдержать своего восхищения. Мне подали подлинное произведение искусства, хотя и приготовленное по известной технологии. Блюдо очень отличалось от того, что подавали в киевских учреждениях общественного питания под псевдонимом «котлета метро» не только внешне. О несравненных вкусовых качествах лахорского цыпленка по-киевски нечего и говорить.
«Русский салат» в действительности оказался ничем иным, как традиционным «оливье» — излюбленным праздничным деликатесом советского народа, который мы привыкли считать чисто французским изобретением. Я, естественно, не мог не поинтересоваться, как случилось, что в далеком Лахоре так искусно готовят котлету по-киевски. Оказалось, шеф-повар этого ресторана учился и работал в легендарном «Максиме» — культовом парижском ресторане, известном изысканными интернациональными блюдами, где, вероятно, любили сиживать и многочисленные представители русской эмиграции.
