Здравствуй.
Ты испугался? Только честно. Мне так показалось. Будь рядом со мной другой мужчина, я бы сказала, что все мужики трусы. Хотя… Вот видишь? Уже сказала.
Мастер говорил нам, что любовь – вещь трагическая. Даже когда она взаимна. Каждый думает, что он любит сильнее. Это когда мы Ромео и Джульетту репетировали. Я кормилицу играла. А хотела Джульетту. У меня всегда так было, хотела Герду, играла Маленькую разбойницу, хотела Дюймовочку, играла Жабу. Это когда в детском театре работала, был у меня такой период, сразу после театрального… Потом сбежала. Добро пожаловать во взрослый театр и во взрослую жизнь заодно, Аленушка. Теперь-то я понимаю, что никакая я не Джульетта. Когда сцену перед побегом в Мантую репетировали, Мастер говорил:
— Тут нельзя играть сопли. Это конфликт.
Уходишь ты? Еще не рассвело.
Нас оглушил не жаворонка голос,
А пенье соловья. Он по ночам
Поет вон там на дереве граната.
Поверь, мой милый, это соловей!
Он же ее только что женщиной сделал, у них первая брачная ночь, а он уже – сбегает. Думаете, ей не страшно?
А он:
Нет, это были жаворонка клики,
Глашатая зари. Ее лучи
Румянят облака. Светильник ночи
Сгорел дотла. В горах родился день
И тянется на цыпочках к вершинам.
Мне надо удалиться, чтобы жить,
Или остаться и проститься с жизнью.
Если ты настаиваешь, я останусь, но погибну. Сдохну я, понимаешь? Из-за тебя!
Это жизнь и смерть? Понимаете? А не сю-сю пусю.
Прошу тебя, не бойся. Ведь все могло сложиться иначе. Представляешь, как было бы плохо, если бы один полюбил, а другой не полюбил? А ведь оно обычно так бывает. Я и люблю и любим, только это два разных человека. Ты знаешь обо мне все, а я о тебе почти ничего не знаю, но думаю, что и ты страдал. Давай попробуем побыть счастливыми. Сколько Бог даст.
Моей первой любовью был ненормальный мальчик. Одноклассник. Леша Филатов. Была у него умственная отсталость. И эпилепсия в придачу. А мне он казался особенным. Наша первая учительница его гнобила. Вообще, советская система образования – это песня. Ее давно должно было объявить вне закона. Помню классе в третьем:
— Филатов, что я задавала?
— Вы задавали прочитать стихотворение «Слепой музыкант».
— Стихотворение… Садись, Филатов. Не светит тебе пионерская организация.
А на десятилетие свое я его пригласила. Полкласса пригласила и его в том числе. Он пришел и подарил мне такие синенькие заколки, очень красивые. Пропали при переезде, как и многое другое… Неважно. Снявши голову, по волосам не плачут. Погиб Леша. Под автобус попал. Он дорогу переходил, и как раз приступ случился. На него аж два автобуса наехало. Они навстречу друг другу шли. Даже номер помню – 748.
На похороны никто, конечно, не пошел. Зато потом тетка какая-то в школу приходила. Из милиции. Рассказывала, как важно соблюдать правила дорожного движения. Она когда сказала, что лицо Леши было размазано по асфальту, у меня вдруг раз – и пелена такая перед глазами. Ничего не вижу, ничего не слышу, силуэт какой-то бродит по сцене актового зала, и звуки доносятся, как из подземелья…
— Налево… направо… внимание… зебра.
Видимо с тех пор у меня этот ежик в тумане в голове и поселился.
А потом много их было всяких-разных. Умных и не очень… Целая палитра любимых, возлюбленных и просто любовников. Но свой путь я прошла: от ненормального мальчика до доктора наук. Да, Арсений.
Здравствуй.
Помнишь, у Окуджавы:
А как первая любовь – она сердце жжет,
А как вторая любовь – она к первой льнет?
Правда, вторая любовь случилась у меня нескоро, в 7 классе. И стал им 11-классник со смешной фамилией Трубочкин. Тогда так вышло, что все мои одноклассницы повлюблялись в 11-классников. А Трубочкина почему-то никто не замечал, хоть он и красив был до безобразия. А еще щеголял по школе в джинсах-варенках! Вместо школьной формы! В 1990 году! Тогда уже вроде как было можно, но все равно как бы еще нельзя… В общем, странное было время. Мы с девками пытались своровать телефоны этих ребят из школьных журналов, тайком пробирались в учительскую. Но все – мимо. И тогда девки решили отправлять меня на этаж к старшеклассникам, чтобы я за ними следила и потом докладывала, чем они там, на своем таинственном этаже занимаются. Завуч, Елена Федоровна строго запрещала нам туда соваться, а я мелкая была и могла где-то заныкаться. На это и была вся надежда. И именно поэтому решено было «подсылать» (так у нас это называлось) меня. А я и рада стараться. Трубочкин меня, конечно, не замечал. Но все равно было интересно, аж дух захватывало: они закрывались в туалете и курили по очереди, и девочки и ребята, возлюбленные наши. Но однажды обнаружила меня в засаде их одноклассница, ее отец у нас географию преподавал (для себя я решила, что она – подруга Трубочкина и его ко мне приревновала), схватила меня за волосы и зашипела:
— Сучка ты маленькая! Если я тебя еще раз на нашем этаже увижу, я даже Федоровне не скажу, сама тебе пиздюлей навешаю!
Теперь-то я понимаю, что Трубочкин ей не вперся. Она просто боялась, что я ее папеньке сдам. Плохо она меня знала… Да что там говорить, не знала вовсе.
С тех пор девчонки меня не «подсылали», оберегали. И себя старались оберегать. Времена уже были такие, что гулять без взрослых было страшно. Выйдешь за ворота школы, а там целая шобла… Лучше не нарываться, целее будешь.
Так и закончилась моя вторая любовь. Только вот когда мама сказала, что мы в Израиль собираемся, сердце у меня сжалась, и я подумала: «Как же там Трубочкин будет, без меня?». Правда-правда… Именно так и подумала.
А когда «Одноклассники» только появились, ждало меня множество открытий чудных. Светка из параллельного класса, самая красивая девочка в школе, за ней парни табунами ходили, так и не вышла замуж. Я знаю, с красавицами так бывает. Часто. Колька, самый страшный хулиган в классе уехал в Германию. Его мама вышла замуж за немца и увезла его. Теперь он там чуть ли не замминистра. Кто бы мог подумать? А Маринка Кузнецова, отпетая двоечница, стала риэлтором. Настроила квартир по всей Москве. В гости звала, сказала, что выделит мне целый этаж. Несколько ребят погибли в Чечне. А у остальных все более-менее благополучно: работа, дом, семья, дети. Вот только Трубочкина я так и не нашла, как ни искала. Представляешь? Пропал, словно не было его никогда, словно любовь эта мне во сне привиделась. Как Стеньке Разину.
А хочешь, я расскажу тебе про свою первую роль? Третий класс. Королева из «Двенадцати месяцев». Которой на Новый год подснежников захотелось. Звездная роль была. Вот тогда-то я как раз героиню и сыграла. И всего однажды с тех пор – с Шамилем. Но он просто не мог не дать… В общем, наш спектакль первое место занял. А я получила приз за лучшую женскую роль. Плюшевого медведя. Точнее, медведицу. Я ее Машей назвала и целую берлогу ей построила. Пропала Маша. Вместе с Лешкиными заколками. Где-то там, в дебрях Будапешта. Мы же через Будапешт сюда летели, прямых рейсов из Москвы в Тель-Авив еще не было.
Для меня этот спектакль был вообще праздник. Мама раздобыла у женщины с работы свадебное платье. Правда, уточнила, что женщина эта уже развелась. Странно, про чужую фату она мне с детства толдычила, что нельзя, замуж не выйдешь. Даже когда я однажды кисейное покрывало на голову надела (очень любила в свадьбу играть), она меня отругала. А платье – пожалуйста. Правда, оно не белое было, а голубое, с блестками. А я маленькая, метр с кепкой. Так я в нем утонула. Как и в туфлях на каблуках. Не помню, откуда они взялись. А еще мне разрешили распустить волосы. Это же такое счастье – с распущенными волосами в школу! Обычно не разрешали. А я волосы с детства отращивала, пока классе в четвертом вши не завелись. Мама как увидела, как закудахтала:
— Это позор! Это позор!
Я понять не могла. Почему позор? А она ножницы схватила. Я говорю:
— Мамочка, не надо, меня же в школе засмеют.
— А возиться кто будет? Выводить нечем!
Ей просто возиться не хотелось, а я представляла, что меня завтра ждет… Не все ли равно вшам, в каких волосах жить, в длинных или коротких? И ведь она не после ванны мне их подстригла, когда волосы мягкие, лежат хорошо, а до, чтобы заодно в ванной не сильно возиться. Семь бед, один ответ. И давай кромсать – вкривь и вкось, сикось-накось. В парикмахерскую со вшами ведь не пойдешь. Я увидела свои рыжие кудри на полу, заплакала. Мама, мамочка, идем со мной в ванную, мне страшно.
— А чтоб тебе хорошо было! Сейчас «Интердевочку» показывают. Сама!
В школе мне, конечно, досталось. Мальчишки кричали: «Бритая, лысая!». Хотя, зима была, я шапку носила. Но в класс же в шапке не пойдешь. Так я бантики в туалете завязывала, чтобы не так видно было. Анька мне помогала, подружка моя ближайшая. Я ей свою тайну раскрыла. Однажды мама увидела меня с бантиками и догадалась, что я действую не в одиночку.
— Аня увидит у тебя вшей! Нам придется бежать из города! Не смей больше ее просить!
А Аня, в отличие от мамы вшей не боялась. Только маме было этого не понять…
Теперь-то мне многое ясно. Первое послевоенное поколение. Родители замордованы, работа в три смены, жрать нечего, ГУЛАГ, репрессии, подпольные аборты, не до любви было. Так их никто любить и не научил. И выросло целое поколение уродов. И не одно. Понимать-то я понимаю, а обида осталась. На всю жизнь. Ты ведь это же поколение. Но ты другой совсем…
А вши так и не выводились. Пока мама не достала керосин (под строжайшим секретом, через троюродную тетушку подруги двоюродной сестры, чей муж работал на автобазе) и не обработала им мою башку. Арсений, у меня потом башка взрывалась, в прямом смысле слова. Боль была такая, словно сосуды на висках вот-вот лопнут. А глаза будто выковыривало когтями чудо-чудное, диво-дивное…
Так что, можно было и не стричься. Керосин бы все списал.
Я Дениску так мучить не буду. Надеюсь. Хотя, думаю, и ему будет что рассказать своему терапевту. Правда, у него вшей никогда не было. Бог миловал. Вот интересно, у меня московской зимой были, а у него в нашем климате не было, хотя, он и в садик ходил, и в школу. А даже если бы и были… Ничего удивительного. Дети играют – голова к голове, на песке. Здесь за это не позорят. Идешь в аптеку, покупаешь мазь, и все. А там, в те времена – все под замком, все шито-крыто… елки зеленые, вспомнить страшно.
С тех пор и отращиваю. Никак подстричься не могу. Иначе я словно не я буду, как Самсон. Да оно и правильно. Я же актриса. Стрижка предполагает некий образ. А из длинных волос что угодно можно сделать. Хоть бабу Ягу, хоть принцессу. Это Шамиль так говорил. И сам носил длинные.
А потом подстригся. Вскоре после того, как со мной расстался. И сразу стал обыкновенным. А был необыкновенный. Возможно, это такая реакция у него была на расставание. Он же себе таким образом половину ролей отрезал. А я случайно увидела у него в «Фейсбуке» (подлый «Фейсбук» время от времени мне его подсовывает, хотя, я давно удалила его из друзей, даже не знаю, почему. Но тут уж ничего не поделаешь. Не в бан же его отправлять сейчас, если я тогда этого не сделала). В общем, увидела я его стриженого в «Фейсбуке», он как-то боком стоял. Думала, мне показалось. Потом зашла на его страницу – нет, не показалось. В первую секунду захотелось схватить ножницы и подстричься «навстречу» ему. Вот прямо сейчас. А потому подумала, нет, надо сначала у тебя спросить. Помнишь, как я одним движением руки распустила волосы? Они у меня наверху были собраны. И я так – раз… А ты увидел, как они упали на плечи, на грудь, на лоб, на глаза и говоришь:
— Так лучше. Оставляем так.
Ну, раз ты сказал, значит оставляем.
Помнишь?
Мне нравится тебе подчиняться. И принадлежать.
«Я принадлежу возлюбленному моему, и мне – возлюбленный мой».
Арсений.
А у нас сегодня школы открыли. После месячного карантина. Дениска так опупел за этот месяц сидения дома, что еле глаза продрал. Я, кстати тоже. В общем, встаем мы с ним, одеваемся, умываемся, пьем: я- чай, Дениска – молоко с хлопьями и бегом в школу. Витьку стараюсь не будить. У него тоже с этой удаленкой весь график перефигачился, работает до 4 утра, а потом спит до 10.
А по дороге мы с Дениской стихи читаем. Блока. Нет, не «Двенадцать», разумеется. И не «Скифов». Я, конечно, безумная, но не настолько. Про Блока я тебе в следующем письме расскажу.
— Вот ворона на крыше покатой. – это я.
— Так с зимы и осталась лохматой – это Дениска.
— А уж в воздухе вешние звоны – это опять я.
— Даже дух занялся у вороны. Мама, а что такое «вешние»?
— Весенние. Вот мы и пришли.
Учительница теперь детей у ворот сама встречает с цветами и шампанским. Чтобы намордники все натянули, и чтобы лишние люди во двор не заходили да заразу не распространяли. В общем, только я готовлюсь передать Дениску из рук в руки, как гляжу… Батюшки, у него на одной ноге ботинок, а на другой (приготовься) сапог. Он ведь уже давно сам обувается, вот я и не уследила.
Учительница встала в позу:
— Я его в класс в таком виде не пущу, его одноклассники засмеют.
А до звонка пять минут. Звоню Виктору в панике:
— Тащи – говорю – ботинок.
А он спросонья вообще ничего не понимает. Объясняю.
Прибегает. Сонный. Взвинченный. И выдает учительнице:
— Надо было впустить его в класс.
— Его бы засмеяли.
— Ну, и засмеяли бы. Зато запомнил бы, что не надо ворон считать.
Нашел кому говорить. У нас же все лучшее детям. И не на бумаге, а на самом деле. Еще ювеналку могут привлечь за распиздяйство и за жестокое обращение с детьми.
Я на обратном пути сказала:
— Нас теперь могут на карандаш взять.
— Фигня. А ты где была, когда он обувался?
И дальше шли уже каждый по отдельности. Он домой побежал, а я еще в магазинчик заскочила за сигаретами.
И откуда в молодом, продвинутом, умном европейском парне взялись совковые замашки? Может, ты мне ответишь? Ты же профессионал. И таким нервным он не был, когда я замуж за него выходила. Хотя, может, и был, просто я не замечала…
Здравствуй.
Итак, обещанная история про Блока.
Читать я начала рано, в четыре года. Папа научил. Как он потом говорил: «На свою голову». М-да, с тех пор было не оторвать. И подарили мне книжку такую «Оркестр». Детские стихи не детских поэтов. Был там и Самойлов с его «Слоненком», который пошел учиться (мне эту пьесу в стихах мама с папой по ролям читали), был Заболоцкий: «Как мыши с котом воевали», Есенин… Но сильнее всего меня поразил Блок. «Учитель», «Ворона», «Снег да снег» … Вот, знаешь, я как-то с детства чувствовала, какие стихи хорошие, а какие – плохие. Михалкова терпеть не могла. И особенно «Дядю Степу». Никак не могла понять, почему все так носятся с человеком, единственное достоинство которого – высокий рост. При этом он, кажется, даже в баскетбол не играл…
В общем, в стихотворении «Снег да снег» есть такая строфа:
И дыханье выходит из губ
Застывающим в воздухе паром.
Вон дымок выползает из труб,
Вон в окошке сидят с самоваром.
И – сразу картинка перед глазами. И сразу – волшебство. Я от неожиданности даже пальтишко накинула и побежала на балкон, посмотреть, как дыханье выходит из губ. Вдохнула, выдохнула. И ведь действительно – вроде как из губ получается. Про физиологию и анатомию сейчас не будем.
И вот, прихожу я как-то в садик, кажется, я в последней группе была, год 1984, болтать уже можно было. Но осторожно. Обычный московский садик в спальном районе. И нагрянула к нам какая-то комиссия, уже не помню… И детей стали просить прочитать стихи про дедушку Ленина. Кто-то что-то читал, а я надеялась, что до меня не доберутся, поскольку ни одного стихотворения про дедушку Ленина не знала наизусть. Я-то могла и по бумажке прочитать, в отличие от большинства, но где ее взять-то эту бумажку. В общем, было, как сейчас говорят, стремно. Тем более, что до меня все-таки добрались.
— Гельтман, а ты что нам будешь читать?
— Блока – говорю.
— Не надо Блока. Ты почитай нам про дедушку Ленина.
Молчу.
— Ты не знаешь стихов про дедушку Ленина?
— Не помню.
— Не помнишь? Ты что, не любишь дедушку Ленина?
— Люблю. Но своего дедушку Хаима я люблю еще больше.
И как из меня это вырвалось? До сих пор загадка.
Вечером, когда мама за мной пришла, ей объяснили, что в школу в этом году отдавать меня рано, желательно посидеть еще годик в садике, причем, в не обычном, поскольку у меня (а теперь – внимание) отставание в развитии. И рассказали, в чем дело. На маме лица не было. Она бросила только одно слово:
— Разберемся.
И мы пошли домой.
Вечером мама долго шушукалась с папой на кухне. Я под предлогом туалета бегала в коридор и слышала обрывки фраз, прижавшись ухом к двери.
-А почему ребенок должен любить своего дедушку меньше, чем какую-то мумию?
Видишь? Папа тоже несознательность проявил.
Вот так я и стала, пожалуй, самым юным диссидентом агонизирующего уже Советского Союза.
